Эдвард Олби - Что случилось в зоопарке Страница 3

Питер (многозначительно улыбнувшись). О, я видел такие карты.

Джерри. Не сомневаюсь. (Смеется.) Должно быть, в школе среди мальчишек они ходили по рукам? А может, у вас имелась собственная колода?

Питер. Да, было такое дело.

Джерри. А перед женитьбой вы ее выбросили.

Питер. Ну, боже мой, конечно, когда я стал взрослым, они мне были не нужны.

Джерри. Серьезно?

Питер (испытывая неловкость). Знаете… мне не хочется говорить о таких вещах.

Джерри. Да? Ну и не говорите. Тем более что я не намерен копаться в вашей взрослой половине жизни и ее трудностях; я просто хотел показать разницу между порнографическими картами в отроческом и зрелом возрасте. Мальчишке эти карты служат заменой практического опыта, а взрослому практический опыт заменяет фантазию. Но вас, кажется, больше интересует, что случилось в зоопарке.

Питер (оживленно). О да, зоопарк!.. (Смутившись.) То есть… разумеется, если вы…

Джерри. Я вам расскажу, почему я пошел в… ладно, я вам кое-что расскажу. Так вот, я живу на четвертом этаже, я вам уже говорил. Очевидно, в этом доме с каждым этажом вниз комнаты становятся лучше. Я не знаю, конечно, так мне кажется. Я не знаю никого с третьего и второго этажа. А нет, постойте. Знаю, что на третьем этаже живет какая-то женщина. Знаю потому, что она все время плачет. Когда бы я ни прошел мимо ее двери, я всегда слышу ее плач — негромкий, но… очень отчетливый. Да, очень отчетливый. Но я, собственно, не о ней, а о собаке и о хозяйке дома… Я не люблю грубо отзываться о людях, но наша хозяйка — это жирная, безобразная, глупая, грязная, злобная, вечно пьяная груда мяса. Вы, должно быть, заметили: я избегаю крепких слов, поэтому не могу описать ее как следует.

Питер. Вы ее описали довольно… ярко.

Джерри. Мерси. Ну так вот, у нее есть собака — я вам расскажу и про собаку; и эта скверная баба со своей собакой сторожит мое жилье. Она вечно торчит внизу у лестницы и следит, чтобы я ничего не таскал в дом и никого не приводил, а к вечеру, когда она высосет свою обеденную пинту лимонного джина, она останавливает меня в подъезде, хватает за полу или за рукав, норовит затиснуть в угол и наваливается всем своим мерзким телом, чтоб я не препятствовал ей говорить. Запах от нее… Вы себе не представляете… и где-то в уголке ее птичьего мозга, развитого лишь настолько, чтобы она могла есть, пить и испражняться, где-то там шевелится гнусненькая пародия на страсть. И вот я, Питер, я и есть предмет ее потной похоти.

Питер. Это отвратительно. Ужасно…

Джерри. Но я придумал, как ее отваживать. Когда она пристает ко мне, когда она ко мне прижимается и заманивает в свою комнату, я говорю: любовь моя, да разве вчерашнего и позавчерашнего тебе мало? Она пыжится, стараясь вспомнить, щурит свои крохотные гляделки, покачивается, и тут, Питер… тут мне кажется, что в этом истерзанном доме я делаю хоть одно доброе дело… ее немыслимая рожа расплывается в блаженной улыбке, она хихикает и постанывает, думая о вчерашнем и позавчерашнем, она вспоминает то, чего не было. Потом она зовет собаку, это черное чудовище, и уходит к себе. И я спасен до следующей встречи.

Питер. Это… это невероятно. Просто не верится, что такое бывает в жизни…

Джерри (чуть насмешливо). Вы думали, это только в книгах так?

Питер (серьезно). Да.

Джерри. А факты проще считать выдумкой. Вы правы, Питер. Так вот, я хотел про собаку…

Питер (нервно). Ах да, про собаку.

Джерри. Не уходите. Вы ведь еще не уходите?

Питер. М-м… да нет, пожалуй.

Джерри (как ребенку). Потому что я сначала расскажу про собаку, а потом, знаете, про что? Потом… потом я расскажу, что случилось в зоопарке.

Питер (принужденно смеется). У вас полно всяких историй, правда?

Джерри. Не хотите — не слушайте. Вас никто тут не держит, имейте это в виду.

Питер (раздраженно). А я и сам знаю.

Джерри. Знаете? Ну и хорошо.

Последующий длинный монолог должен, мне кажется, сопровождаться почти беспрерывным движением, гипнотически действующим и на Питера, и на публику. Кое-что было уже предложено выше, но режиссер и актер, играющий Джерри, разумеется, сами найдут действия для решения этой сцены.

Значит, так. (Как будто читая огромную афишу.) ИСТОРИЯ О ДЖЕРРИ И СОБАКЕ! (Обычным тоном.) Дело в том, что иной раз необходимо сделать большой крюк в сторону, чтобы вернуться на место кратчайшим путем; впрочем, может, это совсем и не о том. Но именно потому я сегодня отправился в зоопарк и потому шел на север… вернее, в северном направлении, пока не пришел сюда. Ну ладно. Так вот, собака эта — какое-то черное чудовище: огромная морда, крохотные уши, а глаза… красные, кровью налитые, может, больные; и все ребра выпирают наружу. Пес черный, весь сплошь черный как уголь, только глаза красные и… да, и на правой передней лапе открытая рана, тоже красная. Страшилищу этому, как видно, уже немало лет. Ну, что еще… да, иногда он показывает клыки, серо-желто-белые, когда рычит. Вот так — гр-р! Он зарычал на меня, как только увидел впервые, в тот день, когда я въехал в этот дом. И с первой минуты от этого пса мне не стало покоя. Понимаете, животные ко мне не льнут, я не святой Франциск, которого облепляли птицы. Животные ко мне равнодушны… как и люди. (Чуть усмехается.) Почти всегда. Но этот пес не был равнодушен. С первой же минуты он стал на меня рычать, он бежал за мной и норовил вцепиться мне в ногу. Не то чтобы он кидался на меня как бешеный, нет — он ковылял вслед, но довольно бойко и очень настойчиво, хотя мне всегда удавалось удрать. Он вырвал клок из моих штанов — видите, вот заплатка; это было на второй день, как я переехал туда, но я пнул его ногой и мигом взлетел на лестницу. (Недоуменно.) Как с ним управляются другие жильцы, до сих пор не знаю, но сказать вам правду? По-моему, это он так только со мной. Я его к этому располагаю. Ну вот. Так продолжалось целую неделю, и, как ни странно, только когда я входил, — когда я выходил, он не обращал на меня никакого внимания. Вот что меня занимает. Верней, занимало. Псу вроде бы только и нужно было, чтобы я забрал свои пожитки и ночевал на улице. Однажды я, спасаясь от него, влетел по лестнице в свою комнату и призадумался. И решил. Сначала попробую убить пса добротой, а если не выйдет… так просто убью.

Питера передернуло.

Спокойно, Питер, сидите и слушайте. На другой день я купил целый кулек бутербродов с котлетами, непережаренными, без кетчупа, без лука. По пути домой хлеб я выкинул, а котлеты оставил.

Быть может, следующее должно сопровождаться игрой.

Я приоткрыл дверь — он уже меня ждет в подъезде. Примеривается. И рычит. Я осторожненько вошел, вынул котлеты из кулька и положил шагах в десяти от пса. Вот так. Он перестал рычать, принюхался и двинулся к котлетам, сначала медленно, потом побыстрее. Дошел, остановился, поглядел на меня. Я ему улыбнулся, так, знаете, заискивающе. Он опустил морду, понюхал и вдруг — гам! — набросился на котлеты. Как будто в жизни ничего не ел, кроме тухлых очистков. Наверно, так и было. Мне думается, хозяйка тоже питается только тухлятиной. Ну вот. Он вмиг сожрал котлеты, попробовал сожрать и бумагу, потом сел и улыбнулся. Даю слово, он улыбнулся; кошки ведь тоже улыбаются, я видел. И вдруг — раз! — как зарычит и как кинется на меня. Но и тут он меня не догнал. Я вбежал к себе, бросился на кровать и опять стал думать о собаке. Сказать по правде, мне было очень обидно, и я разозлился. Шесть отличных котлет почти без свинины, со свининой они такие отвратные… Я был просто оскорблен. Но, поразмыслив, я решил попытаться еще. Понимаете, пес явно питал ко мне антипатию. И мне хотелось узнать, смогу я эту антипатию побороть или нет. Пять дней подряд я носил ему котлеты, и всегда повторялось одно и то же: зарычит, понюхает воздух, подойдет, поглядит, сожрет, гам-гам-гам, улыбнется, зарычит и — раз — на меня! Наша улица уже была усеяна ломтиками хлеба от бутербродов. Я был не столько возмущен, сколько оскорблен. И я решил его убить.

Питер протестующе поднимает руку.

Да не бойтесь вы. Мне это не удалось. В тот день, когда я решил убить пса, я купил только один бутерброд с котлетой и, как я думал, смертельную дозу крысиного яда. А когда я покупал котлету, я сказал продавцу, что хлеба не надо, и думал, что он ответит что-нибудь вроде: котлет без хлеба не отпускаем, или: что ж вы, с руки ее есть будете? Но нет, он любезно завернул котлету в вощеную бумагу и сказал: «Кошечке своей скормите?» Я хотел было сказать: нет, хочу отравить знакомого пса. Но «знакомый пес» — это как-то глупо, и я ответил, боюсь, что слишком громко и официально: «Да, скормлю своей кошечке». Люди вскинули на меня глаза. И вечно так — когда я хочу упростить дело, люди вскидывают на меня глаза. Но правда, обошлось без усмешечек и всяких там острот. Так. По дороге домой я размял котлету в руках и перемешал с крысиным ядом. Мне было и грустно и противно. Открываю дверь, вижу, сидит это чудище, ждет подачки, а потом на меня кинется. Он, бедняга, так и не сообразил, что, пока оп будет улыбаться, я всегда успею удрать. Ну, положил я отравленную котлету, стал на лестницу и жду. Бедный пес вмиг ее проглотил, улыбнулся и раз! — ко мне. Но я, как всегда, ринулся наверх, и он меня, как всегда, не догнал. А ПОТОМ ПЕС СИЛЬНО ЗАБОЛЕЛ! Я догадался потому, что он больше меня не подстерегал, а хозяйка вдруг протрезвела. В тот же вечер она остановила меня у лестницы и сообщила, что ее песика бог вот-вот возьмет к себе. Она даже забыла про свое гнусное вожделенье и в первый раз широко открыла глаза. А глаза у нее оказались совсем как у собаки. Она хныкала и умоляла меня помолиться за бедную собачку. Я хотел было сказать: мадам, если уж мелиться, так за моего соседа в кимоно, за семью пуэрториканцев, за человека в комнатке напротив, которого я никогда не видел, за женщину, которая всегда плачет за дверью, и за всех людей в таких домах, как этот… но я, мадам, не умею молиться. Но… чтобы упростить дело… я сказал, что помолюсь. Она вскинула на меня глаза. И вдруг сказала, что я все вру и, наверно, хочу, чтобы собачка околела. А я ответил, что вовсе этого не хочу, и это была правда. Я хотел, чтобы пес выжил, и не только потому, что я его отравил. Откровенно говоря, боюсь, я этого хотел, чтобы посмотреть, как он будет ко мне относиться.