Сэмюэль Беккет - Пьесы разных лет Страница 3

(С трудом переводит дух.) Клевал носом, чуть со скамьи не свалился. (Пауза.) Иной раз ночью подумывал, не сделать ли последний рывок… (Пауза.) Ладно, кончай пьянку, ложись-ка ты спать. Завтра продолжишь эту бодягу. А можно на этом и кончить. (Пауза.) На этом и кончить. (Пауза.) Лежать в темноте и… блуждать. Снова идти в сочельник лощиной, собирать остролист, в красных ягодах остролист. (Пауза.) Снова воскресным утром брести по туманному Крогану с той сучкой, останавливаться, слушать колокола. (Пауза.) И так далее. (Пауза.) Снова, снова. (Пауза.) Снова вся эта давнишняя маета. (Пауза.) Одного раза тебе мало. (Пауза.) Зарыться лицом в ее груди…

Долгая пауза. Вдруг он наклоняется над магнитофоном, выключает его, сдергивает ленту, отбрасывает, ставит другую, перематывает вперед, к нужному ему месту, включает магнитофон, слушает, глядя прямо перед собой.

Лента.«…крыжовник», — она сказала. Я опять говорил, что, по-моему, все это обречено, все напрасно и зачем продолжать, и, не открывая глаз, она соглашалась. (Пауза.) Я попросил ее на меня поглядеть, и спустя несколько мгновений… (пауза) спустя несколько мгновений она попыталась, но глаза были — щелки, из-за палящего солнца. Я склонился над нею, и глаза оказались в тени и раскрылись. (Пауза. Тихо.) Впусти меня. (Пауза.) Нас отнесло в камыши, и мы в них застряли… Как вздыхали они, когда гнулись под носом лодки. (Пауза.) Я лежал ничком, зарывшись лицом в ее груди, и одной рукой я ее обнимал. Мы лежали не шевелясь. Но все шевелилось под нами, и нас нежно качало — вверх-вниз, из стороны в сторону.

Пауза. Губы Крэппа шевелятся. Ни звука.

Полночь миновала. Никогда я не слышал такой тишины. На земле будто вымерло все.

Пауза.

На этом я кончаю свою ленту. Коробка (пауза) три, катушка (пауза) пять. Возможно, мои лучшие годы прошли. Когда была еще надежда на счастье. Но я бы не хотел их вернуть. Нет. Теперь, когда во мне этот пламень. Нет, я бы не хотел их вернуть.

Крэпп неподвижно смотрит прямо перед собою. Беззвучно крутится лента.

Зола

Радиопьеса

Едва слышный шум моря.

Шорох гальки под ботинками Генри. Он останавливается.

Шум моря чуть слышней.

Генри. Вперед. (Шум моря. Голос становится громче.) Вперед! (Идет вперед. Шуршит под ботинками галька.) Стоп. (Шорох гальки. Он продолжает идти. Голос громче.) Стоп! (Останавливается. Шум моря чуть громче.) Садись! (Шум моря. Голос громче.) Садись! (Шорох гальки. Он садится. Шум моря заполняет все дальнейшие паузы.) Кто сейчас со мною? (Пауза.) Старик, слепой слабоумный старик. (Пауза.) Отец, воскресший из мертвых, чтоб побыть со мной. (Пауза.) Как будто он не умер. (Пауза.) Нет, просто он воскрес из мертвых, чтобы побыть со мной, в этом странном месте. (Пауза.) Слышит он меня? (Пауза.) Да, пожалуй, слышит. (Пауза.) И будет мне отвечать? (Пауза.) Нет, не отвечает. (Пауза.) Просто он побудет со мной. (Пауза.) Звук, который ты слышишь, — это шум моря. (Пауза. Громче.) Я говорю, звук, который ты слышишь, — это шум моря, мы сидим на берегу. (Пауза.) Я ведь потому объясняю, что звук странный и не похож на шум моря, и если не видеть, что это — так и не догадаться. (Пауза.) Стук копыт! (Пауза. Громче.) Стук копыт! (Звонкий стук копыт по дороге. Скоро он замирает. Пауза.) Еще! (Снова стук копыт. Пауза. Возбужденно.) Научить бы их отбивать шаг на месте! Подковать стальными подковами, привязать к коновязи, и пусть бьют копытом весь день! (Пауза.) Десятитонного мамонта воскресить бы, подковать стальными подковами, и пусть топает, затаптывает весь мир к чертям. (Пауза.) Прислушайся! (Пауза.) А теперь прислушайся к свету, ты всегда любил свет, такой, чтоб вскоре после полудня, и весь берег в тени, и море видно до самого острова. (Пауза.) Ты ни за что не хотел жить на этой стороне бухты, тебе нужно было солнце на воде для твоих этих вечных вечерних купаний. Но, заполучив твои денежки, я перебрался сюда, как ты, может быть, знаешь. (Пауза.) Тело твое мы так и не нашли, знаешь ли, и с утверждением завещания вышла жуткая проволочка, нам говорили — а где доказательства, что он от вас не сбежал и теперь жив-здоров, под чужим именем не скрывается в какой-нибудь Аргентине, и мама ужасно страдала. (Пауза.) Я в этом смысле в тебя, когда оно далеко — не могу, только я-то в него никогда не вхожу, да, в последний раз входил, кажется, с тобой вместе. (Пауза.) Мне бы только быть рядом. (Пауза.) Сегодня оно тихое, но часто я его слышу даже дома или бродя по дорогам и начинаю говорить, ах, просто чтоб его заглушить, а никто ничего не замечает. (Пауза.) Но теперь я, где бы ни был, все говорю, говорю, раз поехал даже в Швейцарию, чтоб быть от этого проклятья подальше, и все время там не умолкал. (Пауза.) Раньше мне никто не был нужен, я сам с собой говорил, рассказывал разные истории, была одна дивная история про старика по имени Боултон, я ее так и не кончил, я ни одной истории так и не кончил, я ничего не кончал, все продолжалось вечно. (Пауза.) Боултон. (Пауза. Громче.) Боултон! (Пауза.) У огня, когда ставни… нет, шторы, шторы, когда шторы плотно закрыты и не впускают света, света нет, только свет от огня, он сидит… нет, он стоит на ковре в темноте у огня, опершись на каминную доску, стоит и ждет в темноте у огня в своем старом красном халате, и в доме ни звука, лишь треск огня. (Пауза.) Он стоит в своем красном халате, который вот-вот займется огнем, как в детстве когда-то, но нет, то была пижамка, он стоит и ждет в темноте, света нет, только свет от огня, он стоит, он старик, он в беде. (Пауза.) И вот снова звонок в дверь, он — к окну, он выглядывает из-за шторы, а там: славный малый, крепкий старик, ясная зимняя ночь, и снег кругом, трескучий мороз, все бело, ветки кедров гнутся под тяжестью; потом рука снова тянется к звонку, и он узнает… Холлоуэя… (долгая пауза) да, Холлоуэя, узнает Холлоуэя, идет к двери и открывает. (Пауза.) Снаружи тишь, ни звука, только брякнет собачья цепь или сук вздохнет, если долго стоять и вслушиваться — все бело, и Холлоуэй со своей черной сумкой, да, и ни звука, трескучий мороз, и луна, белая, маленькая, и петляющий след от калош Холлоуэя, и ярко-зеленая Вега в созвездии Лиры. (Пауза.) И ярко-зеленая Вега в созвездии Лиры. Следующий за тем разговор происходит на крыльце, нет, в комнате, уже в комнате, итак, разговор происходит в комнате. Холлоуэй: «Боултон, дружище, уже за полночь, и я бы хотел…» Тут он умолкает. Боултон: «Пожалуйста, ну ПОЖАЛУЙСТА!» И — мертвая тишина, ни звука, лишь треск огня, угли все догорают, Холлоуэй, на ковре, пытается согреть себе зад, а Боултон — да, где же Боултон? — света нет, только свет от огня, Боултон стоит у окна, за шторами, чуть их раздвигая рукой, выглядывает наружу, и там все бело, даже шпиль побелел, даже флюгер, это редко бывает, в доме тихо, ни звука, только треск в камине, но уже это не пламя, зола. (Пауза) Зола. (Пауза.) Беглый, оплошный, неверный звук, жуткий звук, Холлоуэй — на ковре, славный малый, огромный, крепкий, ноги расставил, руки за спину заложил, под фалды старого пальто, Боултон — у окна, он старик, ну и вид у него в старом красном халате, он стоит спиною к шторам, руку поднял, чтобы еще их раздвинуть, он выглядывает наружу, там бело, и беда, и ни звука, и зола, и беда, и бело, и ни звука. (Пауза.) Нет, ты слушай! (Пауза.) Закрой глаза и слушай, ну что, как тебе, а? (Пауза. Взволнованно.) Капель! Капель! (Стук капели, быстро нарастает, вдруг обрывается.) Еще! (Снова стук капели, начинает нарастать.) Нет! (Стук капели обрывается. Пауза.) Отец! (Пауза. Взволнованно.) Истории, истории, годами эти истории, и вот наконец захотелось, чтоб кто-то со мною был, кто угодно, чужой, и чтоб я говорил для него, и воображал, будто он меня слушает, так годами и шло, а потом захотелось, чтоб кто-то, кто… знал меня, знал когда-то, чтоб кто-то со мною был, и меня слушал, такого, какой я теперь. (Пауза.) Все равно не то. (Пауза.) Опять не то. (Пауза.) Надо снова попробовать. (Пауза.)…Все бело, и ни звука. (Пауза.) Холлоуэй… (пауза) Холлоуэй говорит, что уходит, какого черта ему торчать всю ночь у черной каминной решетки, это же представить себе невозможно. Как! Вытащить человека, старого друга, в стужу и темь, нужно, мол, до зарезу, и он притащился, с сумкой, и вот без единого слова, без объясненья — ни тепла, ни света. Боултон: «Ну пожалуйста. ПОЖАЛУЙСТА!» Холлоуэй: «Не накормить, не обогреть, он продрог до костей, тут и насмерть простыть недолго, это же представить себе невозможно — так обойтись со старым другом!» Он говорит, что уходит, но не двигается, и — ни звука, огонь догорает, и в окне белый луч, сцена жуткая, и зачем он только явился, не то, огонь догорает, и стужа, беда, бело, и ни звука, не то. Нет, не то. (Пауза.) Не то. (Пауза.) Не вышло. (Пауза.) Ты слушай! (Пауза.) Отец! (Пауза.) Ты бы меня не узнал теперь, пожалел бы, что меня произвел на свет, да ты уж и так жалел. Ничтожество. Последнее, что я от тебя услышал. Ничтожество. (Пауза. Изображая голос отца.) «Пойдем искупаемся?» — «Нет». — «Идем, идем». — «Нет». Злобный взгляд, ты идешь к двери, оборачиваешься, опять злобный взгляд. «Ничтожество, вот ты кто! Ничтожество!» (Страшный стук двери. Пауза.) Еще! (Стук двери. Пауза.) Так хлопнуть дверью жизни! (Пауза.) Ничтожество. (Пауза.) Вот если бы она тогда… о Господи! (Пауза.) Ты Аду никогда ведь не видел, или видел, не помню, неважно, ее теперь бы никто не узнал. (Пауза.) Из-за чего она так настроилась против меня, как ты думаешь? Наверно, из-за девчонки — отвратительное маленькое существо, Господи, лучше бы ее у нас не было, я с ней гулял по полям, и какой это ужас был, Господи Иисусе, вцепится в мою руку, а я не могу говорить и с ума схожу: «А теперь побегай, Адочка, погляди на овечек». (Изображая голос Адочки.) «Нет, папа». — «Иди, иди, побегай». (Слезливо.) «Нет, папа». (В бешенстве.) «Кому сказано — иди, погляди на овечек!» (Громкий рев Адочки. Пауза.) Ну и Ада — тоже, с ней разговаривать — это же Бог знает что, это, наверно, как в преисподней разговоры, под лепет Леты, про доброе старое время, когда мы еще только мечтали о смерти. (Пауза.) О ценах на маргарин пятьдесят лет назад. (Пауза.) И теперь. (Пауза. С торжественным негодованием.) Отец! (Пауза.) Устал я с тобой разговаривать. (Пауза.) И вечно одно и то же, гуляем с тобой по горам, говорим, говорим, и вдруг мрачность, молчок, и потом ты дома молчала неделями, хмурая, кислая, уж лучше бы ты умерла, лучше бы умерла. (Долгая пауза.) Ада. (Пауза. Громче.) Ада!