Леонид Андреев - Не убий Страница 3

Кулабухов. У-у, какая сердитая! Мой дом, а не твой, что? Возьму и выгоню: зачем пришла в чужой дом? Ага. Вот ты и пойдешь.

Маргарита. И не смеешь выгонять.

Кулабухов. Нет, выгоню.

Василиса Петровна. Да оставь! Он два часа препираться будет, только бы с людьми посидеть! Ступайте, ступайте, Петр Кузьмич. Поели и идите. Такого уговора у нас нет, чтобы с вами беседовать.

Маргарита (притворно топая ногами). Ты уйдешь или нет?

Кулабухов испуганно открывает дверь, но еще на минуту оглядывается, хихикает.

Кулабухов. Салон, хе-хе! Музыка и разговоры, так, так! А я все равно послушаю, стану за дверкой и послушаю. Что?

Уходит.

Василиса Петровна. Напрасно ты так грубо, Маргарита, нехорошо, мне не нравится. Он все же человек не твоего круга…

Маргарита. Да, милая ж вы моя! Да как же можно такого терпеть!

Василиса Петровна. Нет, нет, Маргариточка, нет! Я и Якову тоже говорю. Сейчас Петр Кузьмич в несчастном положении, а когда-то он открытый дом держал, в нем даже губернатор заискивал. У него, душечка, и сейчас такие капиталы, что от одного воображения можно сойти с ума. Злой он, это правда, но мало ли злых?

Маргарита. Нет, дорогая Василиса Петровна, не могу я с вами согласиться. Капиталы его мне не нужны, а только скажите вы мне – ах, да и милая ж вы моя, да скажите вы мне! до каких пор они мудровать будут, а мы плакать да травиться? Или так без конца и пойдет? Мой-то, подлец-то мой, мучитель-то мой – так ведь и лепит: травись, Маргарита, тебя ангелы на небо возьмут.

Василиса Петровна. Грозила ему?

Маргарита. Грозила.

Василиса Петровна. Упрекала?

Маргарита. Упрекала.

Василиса Петровна. А он что?

Маргарита (плачет). Смеется. Да милая ж вы моя – смеется!

Василиса Петровна. Разговор был?

Маргарита. Был. Сегодня утром. Как же, говорит, я могу на тебе жениться, когда ты тварь, а я чиновник! Так и лепит, так всеми словами и печатает: тварь! А сам дрянненький, нечистый, похабник, разные картинки покупает, – ах, да и милая же вы моя Василиса Петровна, я царица перед ним! На него утром посмотреть, как он еще галстучка не надевал, уж такая он гадость, уж такая гадость.

Василиса Петровна. Ушла бы от него! Что мучиться!

Маргарита. Не хочу! Ведь не тварь же я на самом деле, ведь я царица перед ним! В тысячу глаз на меня гляди, пятнышка на моем теле не найдешь – ах, да как березынька я белая…

Василиса Петровна, Да что он хоть говорит? Язык-то у него есть?

Маргарита (плача и смеясь). Да только и говорит, что тварь… и голубушка вы моя, так он меня этим словом очаровал, что как очарованная я. Ослепил меня, оглушил меня, все дороги-пути загородил. Иду – куда, тварь, идешь? – так и стану как вкопанная. Стану и руки опущу. Так и стою. Вся голова у него с луковку, а как скажет он: тварь, так и поразит меня громом, слова в ответ не найду. Сегодня, будто, и нашла слово, да и не слово, а так…

Василиса Петровна. Что?

Маргарита (улыбаясь, мечтательно). Да так. Пузыречек с серной кислотой ему показала.

Василиса Петровна (испуганно). Ну, ну, ну – брось! Что ты, девка, с ума сошла. Да как же это можно! Ах, ты девка несчастная.

Маргарита (задумчиво). Я уж бросила. Показала я ему и жду, что будет. Ну – побледнел он, сморщился весь, затрясся, прыщавый, а у двери-то я стою и уж пробку вынула. Ну – и вот все уж тут, податься-то некуда, а он говорит: вот видишь, какая ты тварь! (Берется за голову, рассеянно.) Ох, правда, отравиться, что ли?

Молчание.

Да как подумаю, что он на то место плюнет, где я буду лежать, и скажет: вот и издохла, тварь, – так и травиться не стоит. Пожаловаться я к вам пришла, Василиса Петровна.

Василиса Петровна. Мне кажется, Маргариточка, что здесь вообще происходит какое-то недоразумение. Ах, голубчик, ну и почему так холодно и вот шпалеры обвисли – видеть не могу этих шпалер. И почему так холодно? Дурой ли я стала такой, ну вот не могу понять: почему холодно, да и только. Да я и дни-то позабыла – что у нас сегодня, четверг?

Маргарита. Четверг. Не топлено, оттого и холодно.

Василиса Петровна. Ну, конечно, от этого. Но почему не топлено? Послушай, душечка: однажды едем мы с графиней Назаровой в автомобиле – я тогда у нее уж второй год в экономках служила – и, знаешь, я так хорошо одета, к лицу, а сижу я на переднем месте. А рядом с графиней собачка ее сидит – и долго я этого, друг мой, не замечала, да как-то и заметила! Да, не замечала, да вдруг и заметила!

Маргарита. Ну хорошо. Ну пойду я – сонного его зарежу, а какой толк? Явится еще да и скажет: зарезала, тварь! Тогда уж не докажешь.

Василиса Петровна. Да, тогда уж не докажешь.

Маргарита. Я и говорю: не докажешь. Яшина балалайка?

Василиса Петровна. Яшина.

Маргарита. Повидать бы мне его хотелось… Ах, уж не знаю я, куда мне ткнуться. Будь бы лес, в лес убежала бы. Или вышла бы я за заставу, да так в темноту и пошла бы. И шла бы я, и все шла бы я долгие годы, так и шла бы, руки к груди прижавши, глаза устремивши…

Молчание.

Пожаловаться я к вам пришла, Василиса Петровна. Будьте мне матерью родною.

Василиса Петровна (с неудовольствием). Ну, для матери, положим, я и молода, а жалеть-то я тебя очень жалею, Маргарита, очень. Ты в лес убежала бы, говоришь, а я леса ужасно не люблю: парк – вот это совсем другое дело. Ах, Боже мой, да как можно сравнивать! Идешь по дорожке или через какой-нибудь фигурный мостик – и какие мысли, Маргариточка, какие возвышенные чувства!.. Это еще кто?

Вваливается странник Феофан, и за ним следом идет усмехающийся Яков.

Феофан. Мир вам, братие и сестры. Где тут сидение покрепше? – а то стулья меня не держат.

Яков (смеется). Вот табуретка, да не раздави, смотри. Кулабухов в суд подаст. Здравствуйте, Маргарита Ивановна.

Маргарита. Здравствуй, Яша.

Василиса Петровна. Напрасно ты его привел, Яков, тут ему не место.

Яков. Нет, с ним весело.

Василиса Петровна. Тут тебе нет водки, Феофан, – даром пожаловал, голубчик.

Яков. А вот она, водка-то!

Вытаскивает из широчайшего кармана странника только что начатую бутылку. Феофан смотрит равнодушно.

Феофан. Грешник дал. Мне водки не надо, я уж пьян. Меня купец Воронин с обеден в Охотнорядском трактире поил. И сам чуть не лопнул, поросенком хрюкал, а я в баню хотел, да расхотел: жарко! Кто желает со мной прю иметь, начинай!

Василиса Петровна. Да никто и не желает. Спать бы ты шел, голубчик, вот тебе и пря. Образину-то нагулял – смотреть страшно!

Феофан. Спать я и сам засну, а кто вас обличать будет? Я его, Воронина, до седьмого Пота обличал, аж поросенком визжать начал, уж молодцы пришли, меня умолили, я и сжалился. Я как грешника обличать начну, так не отстану. Один купец в Подольске уж и собаками породистыми меня травил, уж и архирею жаловался, уж и в полицию подавал – а мне? полиция что! – вот паспорт. Я по всем правилам, меня не подколупнешь, я сам тебя подколупну… (Вынимает паспорт.) Вот он, покровитель мой и заступник во все дни живота моего, аминь.

Василиса Петровна. Паспорт у всех есть. Это еще не дает тебе права привязываться.

Феофан. Верно! Я как привяжусь, от меня не отвяжешься. Он видит, что полиция против меня силы не имеет, так поить меня начал, дурья голова. А я чем больше пью, тем больше обличаю: на самую крышу его загнал, а дом-то трехэтажный. Против меня ни один грешник не устоит! А весу во мне восемь пуд.

Василиса Петровна. Да не труби ты так, даже в голову ударило! Вот труба.

Феофан. Верно! Я как затрублю, так пушкой меня не перешибешь (хмыкает). Потеха, ей-Богу.

Яков. Выпейте рюмочку, Василиса Петровна.

Василиса Петровна. Ну что ты, Яков, разве я пью?

Яков. От холода выпейте. Я уж налил.

Василиса Петровна. Не знаю я… Ты, Маргариточка, не выпьешь? Выпей, душечка.

Маргарита. Не могу, голубушка Василиса Петровна. Если я хоть одну выпью, так до самого конца дойду. Ах, и ужасный у меня характер.

Феофан. Водку пьете, грешники, сатану тешите? Потеха, ей-Богу, до чего они эту водку любят!

Василиса Петровна выпивает стаканчик, стараясь это сделать незаметно, Яков также пьет.

Яков. Нет, Феофан, слаб ты. Слушаю я тебя месяц, а нет у тебя настоящих слов; так словно в животе бурчит, а не слова. Эх, разве так обличать надо? – петь надо! Каждое словечко чтоб в самое живое место било, чтоб как заплакал человек, так до самой смерти и не отошел бы! Тоскующие надо слова, а ты что! Рычишь, как пес на цепи. Ты меня пронзи, а лаять-то, милый, всякая собака еще вперед тебе даст!