Маргерит Юрсенар - Диалог в трясине.Одноактная пьеса Страница 3

Служанки (падая на колени). Молитесь за нас, хозяин, у могилы Блаженного.

Сир Лоран. Вы помните, быть может, Пия, я старался быть справедливым. Должно быть, Господь равно снисходителен к тем, кто всю жизнь несет тяжкий груз суровых обязанностей, и к тем, кто уклоняется от них. Без колебаний я выбирал труднейший путь. Он казался мне самым верным. Но никогда не должно упрекать человека в самоограничении, он один знает, до чего может дойти, оказавшись свободным. Поверьте, Пия, я мстил вам не из ревности. То не ревность была и не месть. Я, видевший в вас только свою воспитанницу, не мог поступать как те, кто знает все наслаждения плоти. Пия, я разгневался. Из ревности я не наказал бы вас так сильно: я до дрожи боялся быть несправедливым. Нет, убежденный в своей правоте, я уничтожил вас. Годы я спал спокойно. Я выбросил из памяти ваш образ, как выбрасывают золотую монету, окажись она фальшивой. Вы нанесли мне ущерб, это все. Но однажды в церковном дворе, в час, когда там собираются убогие, я встретил девушку.

Брат Кандид. Не открывайте тайны той женщины, сир Лоран. Вспомните, что сейчас она в Чистилище или на небесах.

Сир Лоран. Она не похожа на вас… Она была красивее… По крайней мере, ее красоту я видел лучше. И она была ученой. Умела читать. Но теперь я вижу, ее глаза похожи на ваши.

Женщина, которая отдает себя старику, словно подает милостыню. Она стала моей, потому что я был печален, как те, кто, состарившись, ощутили пустоту жизни. Но рядом с ней моя жизнь наполнилась… Обнаженная, она казалась одетой светом души, как другие женщины окутаны волосами. А ее улыбка… Она не скользила по лицу, как те рассеянные, случайные улыбки многих женщин. Нет, она расцветала в глубине ее души. И, однако, у нее были свои беды, она, как вы, страдала, Пия. Ее родные враждовали со мной. Они покарали ее за любовь ко мне… Простите мне эти слезы, Пия.

Пия. Я знала ее… Это наша соседка. Она носила белое платье с пелеринкой, вышитой жемчугом.

Сир Лоран. Платья не помню… Я виноват, что заговорил о ней… Но, может быть, я хотел видеть вас вновь, лишь для того чтобы говорить о ней. Не говорить об умерших значит смириться с их концом.

Пия. Соседка… Но я не помню, чтобы она была так уж красива.

Сир Лоран. Вряд ли она могла вас знать. Она никогда не говорила мне об этом… И только после ее смерти я вдруг стал думать о вас как о той, которую она мне оставила… Я ошибался, Пия, обвиняя вас, но не мог тогда не ошибаться, ведь я еще не знал…

И вот я понял, наконец, что сердце всего лишь часть нашего тела. Наше сердце, Пия. И Бог видит его таким, каково оно есть, подобным морской губке в кровавом прибое. Наше сердце, наше сердце, что так бьется…

А душа наша тоже, она трепещет и поет в груди, пронизывая плоть, которую я всегда считал греховной. И невозможно, любя, отделить одно от другого. Невозможно, ведь их соединил Творец. Мы не безгрешны, но не мне судить — Ему, и Он рассудит.

…Так, Пия, вспоминая о любимой, я вспомнил вас. С тех пор как она умерла, я не могу отделить вас одну от другой, словно умершая тоже стала пленницей. И мне кажется теперь, что я покарал вас за свои грехи.

Пия. Да… Да… Но я не понимаю, что это за грехи.

Сир Лоран. И вот (как это странно!) я начал вспоминать Симона, думать о нем…

Пия. Я не хочу… Мне страшно… Не надо ему думать о Симоне.

Сир Лоран. Я думал о Симоне как о себе самом, словно это мне судьба даровала пылкую юность. Я думал так, и мне стало казаться, что это я сам прожил ее, эту юность. Я представлял его подле вас таким, каков был я рядом с той, другой женщиной. Это был я сам, но более свободный и, наверное, более чистый, в том возрасте, когда влюбленным быть не стыдно… Я был жесток с ним. Более жесток, чем с вами, ведь для того чтобы разрушить жизнь мужчины, сил нужно больше. Я сделал все, чтобы изгнать его из города. По моей воле его обвинили в государственной измене. И в тот день, когда я узнал о его смерти…

Пия. О чьей смерти?

Сир Лоран. Как?.. Вы не знали?

Брат Кандид. Осторожней, монсеньер, возможно, она его не любит больше.

Сир Лоран. Так вы не знали?.. Впрочем, я должен был сказать вам сразу, ведь вам молиться за него. Ведь вы смиренны, не так ли? Вы все поймете, Пия?

Он умер во Франции. Там он прожил годы, женился там… У него было двое детей. Ах! Узнав об этом, я тотчас стал презирать его… Презирать за то, что он разлюбил вас.

Пия. Симон женат?.. Я вам не верю… Он никогда не говорил мне этого.

Сир Лоран. Не говорил?.. Он вам писал?..

Пия. К чему писать? Ведь у него есть губы. Или вы думаете, они служат ему для того только, чтоб целовать меня?

Сир Лоран. А! Так вы видались с ним!

Служанки. Боже, помоги нам! Будьте осторожны, госпожа, даже если это святой отец.

Сир Лоран. Они встречались… Вот объяснение… Это правда… Она не умеет читать. А я велел следить за всеми дорогами!

Пия. Я не хочу быть осторожной… Довольно с меня этого человека с его смирением. Довольно его лжи. Не нужно мне его прощения. Симон никогда не говорил, что женат, но я бы знала, даже если бы он и не сказал. А! Вы за тем пришли сюда, чтоб разлучить нас… Но я обо всем скажу ему, мы посмеемся вместе.

Сир Лоран. Но как же… Это невозможно… я знал его вдову.

Пия. Я жива, не так ли? Я впрямь жива. Была бы я жива, когда б он умер?

Сир Лоран. Но он умер… Умер от лихорадки.

Пия. Нет, он не умер… И не во Франции живет. Франция так далеко, на другом конце света. А он каждый месяц приходит сюда… Приходит каждую неделю. Как бы прожила я здесь двенадцать лет, если бы он не приходил сюда каждую неделю?

Летом я жду его в саду, под деревьями, и ночь прячет нас под черным плащом. Зимой жду у огня, и блики пламени набрасывают на нас плащ алый.

Первая служанка. Не слушайте ее, монсеньер. Это все солнце. Она бредит от жары.

Пия. Это не солнце… Сегодня солнца нет, ведь нет Симона.

Вторая служанка. Не слушайте ее, монсеньер. Это лихорадка. Она дрожит от лихорадки.

Пия. Не лихорадка. Я просто жду его.

Сир Лоран. Это лихорадка, Пия, лихорадка… Я забыл о ядовитых испарениях мертвых вод. Я так виноват… Прости меня, Господи, за то, что я запер ее в этом доме, полном кошмаров, в этой пустыне, где даже земля кажется проклятой… Это бред, Пия, бред… И нет у вас ничего больше в душе, кроме блуждающих болотных огней.

Брат Кандид. Вы правы, монсеньер. Это только горячка.

Пия. Нет, не горячка… Я горю лишь в его объятиях.

Сир Лоран. Но это призрак… Он может быть только призраком, Пия… И Бог позволяет призракам преследовать женщин, брат Кандид?

Пия. Не призрак, нет… Есть у них губы, у ваших призраков, чтоб целовать меня? Есть у них руки, чтоб меня ласкать?

Призрак не желал бы тех блюд, что я готовила для него. Не ел бы хлеба, не пил бы красного вина. И они не смеются, эти призраки. А когда они спят, не слышно стука их сердец.

Брат Кандид. Пусть она говорит, монсеньер. Это были только призраки.

Сир Лоран. Нет, нет. Я начинаю понимать… Не призраки то были. Не пытайтесь переубедить меня, брат Кандид, я еще в своем уме.

Все намного хуже… И проще… Один их тех бродяг, что скитаются по большим дорогам, бесстыдный нищий, а может быть, пастух. Да, это должно быть тот пастух, у которого мы только что просили напиться. И он, наверное, пришел издалека… Она слишком наказана…

Но, Пия, это не Симон… Вы предали Симона.

Пия. Не Симон?.. Не понимаю. Разве есть на свете еще кто-то, кроме него?

Брат Кандид. Не допытывайтесь, монсеньер. Для нее это всегда будет Симон.

Сир Лоран. Ах, сердце женщины так же доступно всем, как тело куртизанки… Но эти старухи… Они на все закрывали глаза.

Первая служанка. А что мы могли, монсеньер? В наши годы остается лишь молиться.

Вторая служанка. В наши годы остается лишь дремать по вечерам под вздохи молодых.

Сир Лоран. А я хотел, чтоб заключение было суровым… Ему следовало быть еще строже… Я должен был охранять все входы… Но я не думал… Я страшился лишь любви. Однако то была не любовь: она отдавалась каждому. Ах, Пия, Пия! Я пришел в раскаянии… Я мог бы вам простить Симона, к этой вашей вине я привык, и она к тому же в прошлом. Но не это… Не это… Скажите мне, что все неправда, Пия, и я смогу простить.

Пия. Вы простили бы меня несчастную — счастливую простить не сможете.

Сир Лоран. Но ведь это не счастье… Это гнусность… Пия, я не требую от вас никаких признаний. Ваша откровенность стала бы бесчестьем… Я лучше поверю в то, что это была лихорадка, наваждение, бред… Но вы исцелитесь. Мы уйдем вместе. Я не пойду в Ассизи… Я не могу искать убежище у Господа, пока вы живы еще и нуждаетесь в моей помощи. Вернемся в Сиену. И все забудется, как страшный сон… Я куплю вам другие наряды… Вы будете свободны. Я ничего не буду требовать… Выкуплю ваши украшения. Я продал их в сердцах и деньги роздал беднякам. И я верну вам Симону… Ах, не отвечайте, Пия, не будите во мне гнева — я, быть может, снова стану самим собою.