Пьер Бомарше - Бомарше — Лекуантру, своему обвинителю. Страница 32

С Вами я рассчитался не только за оружие, но также и за упаковку, ремонт ружей, я возместил Вам далее судебные расходы, несмотря на то, что Вы мне представили счет на них без предварительной договоренности. За мной остается один, весьма значительный, взнос, а именно требуемый залог; иначе говоря, расход, который Вам угодно было навязать мне, чтобы избавиться от него самому,

Но после того, как я пошел на жертвы, столь значительные, ради выполнения обязательств, взятых на себя перед нашими Антильскими островами, которые ждут этого оружия и которым наше правительство, со своей стороны, уже не преминуло бы отправить свое оружие, если бы не считало должным рассчитывать на мою честь и не верило бы моему слову, я теперь считаю себя вправе кричать во всеуслышание о притеснениях и открыто жаловаться на голландское правительство, а также и на г-на Лаэйя и на Вас, поскольку ни один из вас не соблаговолил вымолвить ни слова, не предпринял ничего, чтобы добиться отмены недостойного эмбарго, наложенного на мой груз в стране, которой процветание только и зиждется, что на свободе торговли, и которая без всякого стыда затрудняет в своих портах свободу торговли других наций.

Нет, сударь, Вы не поступаете по отношению ко мне как принято у порядочных негоциантов, когда не пролагаете никаких усилий, чтобы со мной обошлись по справедливости, чего я лично требовал бы для Вас неустанно, буде наше правительство оказалось бы настолько подлым, что повело бы себя таким же образом по отношению к Вам, и Вы бы меня попросили за вас заступиться! Негоцианты, сударь, придерживаются принципов, куда более благородных, нежели политиканы! Одни только негоцианты обогащают государства и восполняют, ежели они добропорядочны, весь тот урон, который наносят власти, только и умеющие, что порабощать, притеснять и пожирать. Можно ли после этого удивляться, что народы, возмущенные этим игом, прилагают столь ужасающие усилия, чтобы попытаться его скинуть!

Но оставим в стороне злосчастия наций, сосредоточимся оба, сударь, на тех, что касаются Вас лично. Я плачу Вам, сударь, а Вы совершенно не помогаете мне добиться отправки товара, который добросовестно мной оплачен! Вот мои претензии, вот на что я жалуюсь. Вы, сударь, слишком искушенный негоциант, слишком просвещенный человек, чтобы Вам не была очевидна справедливость моих упреков.

Примите поклон человека, уязвленного до глубины души и того не таящего.

Подпись: Карон де Бомарше».

— Господа, — сказал я обоим нашим министрам, — господин Ози, написав, что он полностью согласен со мной относительно расходов, которые должны быть оплачены, и всего остального, заканчивает свое письмо следующими ничего не говорящими словами, достойными большого политика:

«Я предпочитаю, сударь, не отвечать на выпады, направленные против меня в Вашем письме. Ограничусь заверением, что, если я могу быть Вам полезен, я всегда буду прельщен возможностью доказать свое совершенное к Вам почтение, с которым имею честь оставаться, сударь, Вашим и проч. и проч.

Ози де Зекварт

Роттердам, 23 августа 1792 года».

Господин Клавьер, не сказав ни слова, поднялся и вышел. Г-н Лебрен сказал мне:

— У господина Клавьера есть подозрения; ваше дело, сударь, их уничтожить. Почему эти ружья не доставляются в течение пяти месяцев?

— И это вы, господин Лебрен, спрашиваете меня об этом? Вы ведь делаете все, обратное тому, что необходимо для их доставки. Разве, задерживая залог, вы хоть сколько-нибудь помогаете хлопотам господина де Мольда? Известен вам его почерк? Взгляните, что он мне пишет!

Я роюсь в моем портфеле.

— Да, это его почерк, — говорит он и читает:

«Вы не сомневаетесь, сударь, в моем усердии, в моем рвении и т. д. Так вот! Я буду говорить с Вами, сударь, на единственном языке, которого Вы и я достойны, на языке правды.

Это вражеское правительство решило проявлять к нам несправедливость до тех пор, пока это будет сходить ему с рук безнаказанно, и обстоятельства слишком благоприятствуют его двуличной игре. Поэтому они решили не допустить вывоза Ваших ружей. (Слышите, г-н Лебрен, прикидывающийся ничего не знающим об истинном характере препятствий, из-за которых задерживались наши ружья, вы ведь читали это письмо, как и двадцать других писем от г-на де Мольда, адресованных вам, хотя и ни на одно из них вы так и не ответили.) Я вижу только один выход: разделить товар между несколькими негоциантами, взяв с них гарантийные письма и т. д. и т. д. Тогда Вы можете быть уверены в вывозе, поскольку голландские негоцианты по-прежнему получают на него разрешение. Вот способ, который диктуют обстоятельства. Г-н Дюран любезно согласился обстоятельно осветить Вам дело вместо меня; позвольте мне только добавить, что Вы не должны долее подвергать риску Ваши интересы. Пожалуйста, обсудите это с г-ном де Лаогом, чье отсутствие слишком затягивается, и т. д. и т. д.».

(У г-на де Мольда были все основания на это жаловаться. В течение пяти месяцев ни г-н де Лаог, ни кто-либо другой не привозил ему ответа. Фальшивомонетчиков выпустили на свободу; и они взялись вновь деятельно отравлять страну своими ассигнациями! Вот чем мы обязаны нашим министрам; допросите г-на де Мольда.)

— Ну как? — сказал я г-ну Лебрену. — Вы по-прежнему настаиваете, что ружья задерживаю я? Пока вы не дали торгового залога, требуемого господином Ози, могу ли я вступать в напрасный спор с голландской политикой, когда не располагаю вашим содействием, вашей поддержкой? Могу ли я использовать торговый нажим без этого треклятого залога, который, в конечном итоге, обойдется Франции всего лишь в сумму банковской комиссии! Вы и г-н Клавьер прикидываетесь, что не понимаете меня? Нет, не эта банковская комиссия и даже не этот залог застопорили дело; нет, тут причина в грязных происках некоего господина Константини и его компаньонов; можно, право, подумать, что это из-за них на меня обрушились все беды; я писал вам о них, они засадили меня в тюрьму в надежде, что там я буду убит и что моя семья, доведенная до крайности, отдаст им оружие за бесценок, когда меня не станет, а они перепродадут его Франции втридорога!..

Господин Лебрен сказал, что у него нет больше времени слушать меня, так как он должен начать прием. Я ушел от него в крайнем недовольстве.

А вы, Лекуантр, вы же читали мое послание г-ну Ози, его ответ, письмо г-на де Мольда; мне кажется, в свете всего этого г-н Провен, торговец подержанными вещами, лицо не слишком значимое? Чем подтвердите вы фразу, которую вас заставили включить в донос на нас, будто я делал в Париже вид, что вывозу оружия препятствует голландское правительство: тогда как, по-вашему, один Провен и его высокие претензии мешали нам получить эти ружья, а ведь вопрос о Провене и возник-то только в результате канцелярских козней, целью которых было меня прикончить с помощью булавочных уколов!

Но нет, Лекуантр, эта ложь шла не от вас! Обманутый сами мошенниками, вы ввели в заблуждение Национальный конвент… Вы раскаетесь в своих ошибках, ибо о вас говорят как о человеке весьма порядочном!

Мне было назначено явиться на заседание Совета через сутки, вечером 12 сентября, я пришел туда, захватив тот самый портфель, который уже склонил Наблюдательный комитет мэрии отмести бездоказательные доносы и крикливые требования всяких Кольмаров, Ларше, Маратов и им подобных. Я сказал себе: «Вот наконец настал час для последнего объяснения! Я должен их убедить».

Двое из моих добрых друзей, понимая, в какой я опасности, захотели пойти вместе со мной. Я сказал слуге:

— Спрячь под сюртук мой черный портфель и оставайся в передней; если со мной случится беда, не говори, что ты со мной, и немедленно уноси портфель. У тебя под мышкой моя честь и мое отмщение.

Мы являемся; весь Совет в сборе. Под конец приглашают меня. Я вхожу, кланяюсь и, не говоря ни слова, сажусь подле г-на Лебрена. Видя, что ко мне никто не обращается, я коротко объясняю, какой важный предмет привел меня сюда. Г-н Дантон[38] сидит по другую сторону стола; он открывает обсуждение; но так как я почти вовсе глух, я встаю и, по привычке приставив руку к уху, прошу простить меня, если я подойду поближе к министру (поскольку издалека я плохо слышу). Г-н Клавьер делает движение. Я смотрю и вижу, что смех Тизифоны[39] исказил этот небесный лик. Ему показалось очень забавным, что я плохо слышу. Он увлек за собой и остальных, все стали смеяться; я поклялся, что буду держать себя в руках…