Дмитрий Быков - Медведь. Пьесы Страница 33

Ж. Ты седел с тридцатилетнего возраста.

М. Ну да, но могу я себе позволить мелодраматическое преувеличение, черт возьми?! Мало ли их в твоей книге? Несмотря на весь хороший вкус? А твое разочарование в мужской природе, а то, как ты перечитывала Эсхила, чтобы набраться решимости?! Конечно, ни фига я не поседел, конечно, я пошел и страшно надрался, но надрался весело. Теперь я мог себе это позволить. И знаешь, я чувствовал, что нация, переизбравшая меня, втайне мне же и сострадает. В чем, в чем, а в ее психологии я разбираюсь получше многих. Они посадили себе на голову такого, что начали жалеть обо мне практически сразу. Я понял это, когда прислуга в моем собственном особняке, кухарка, которая приносила мне все новые и новые порции джина, подмигнула мне и сказала: вы сделали все, что могли, господин президент, и такие, как я, не забудут этого никогда! В конце концов, сказала она, то, что мой Билли не вылезает из Интернета, — это ваша заслуга, и спасибо вам за моего мальчика! Конец цитаты. Я нализался, я выгнал Барбару, дав ей наконец отменного пинка под зад, давно желанного пинка — ты не веришь? Ты не веришь даже, что я спущу курок в случае чего, а очень напрасно, Дженнифер, очень напрасно! (Становится суров.) По-моему, я тебе все рассказал. Если кто-то думает… (С угрозой смотрит в зал.) Если кто-то думает, что самое интересное произойдет под занавес, — этот кто-то совершенно не понимает законов современной драматургии. Все будет сейчас. Раздевайся, Дженни.

Ж. А… а с кем ты сейчас?

М. Я скажу тебе потом, если тебе все еще будет интересно. А вообще мне надоело, и публике, наверное, тоже. Сеанс стриптиза душевного плавно переходит в сеанс стриптиза телесного. Живо. (Достает пистолет, вполне настоящий, и передергивает затвор.)

Ж (высокомерно). Ты не сделаешь этого, Боб.

М (спокойно, но за этим спокойствием чувствуется основательная, даже веселая решимость). Я сделаю это, Дженни. И чтобы ты убедилась, что я не промахнусь, — а я ведь тренировался, Дженни, я готовился! — доказательство первое. (Стреляет в изящный светильник, разбивает его вдребезги.) Я обо всем позаботился, Дженни. Алиби. Тысяча приятных мелочей, даже не приходящих тебе в голову. В общем, на этот раз я кончу, все кончу. Ты думаешь, это для меня чисто ритуальный акт? Но я-то не еврей, Дженни, моя вера не так ритуализована! Я просто привык все доводить до конца. Мне кажется, что полоса неудач в моей жизни кончится только тогда, когда в ней кончишься ты. А покончить с тобой, извини, пожалуйста, можно только одним способом. Серьезно. Раздевайся, Дженни. В каком это было фильме? — я водил на него дочь, когда ей было двенадцать. «Последний киногерой», точно. Со Шварцем. Помню, я еще думал: что за вкус у моей девочки? Теперь, когда моя девочка полгода проводит в психиатрической клинике, а другую половину сидит дома, забившись в самый темный угол и трясясь от непонятного ужаса… нет, я не думаю, что виновата ты, Дженни. И Барбара тоже не виновата. Кому суждено рехнуться, тот рехнется. И все-таки я думаю: лучше бы она любила Шварца. Лучше бы она выросла простым и добрым ребенком, каких много. Дурой вроде тебя. Ты же дура, Дженни. Ты и вправду думала, что все это тебе так и сойдет.

Так вот: в этом «Последнем герое» мальчик говорит замечательную вещь. Сейчас вспомню. Он говорит: «Ты делаешь вечную ошибку всех отрицательных героев: ты слишком много говоришь перед тем, как выстрелить».

Ж. Ты злоупотребляешь цитатами, Билл.

М. Боб меня зовут, Боб! Ты хоть это могла бы помнить, черт тебя возьми совсем!

Ж. Ну Боб, Билл, вечно эти условности! В конце концов, какая разница, как тебя зовут! Ты такой же, как все, как тысячи, как сотни тысяч, понимаешь? Это-то меня и оскорбило больше всего! И точно так же ты все время цитируешь. Твоя настольная книга — это «Тысяча изречений на все случаи жизни», потому что своих мыслей у тебя нет! Ты пустой внутри, понимаешь? Я всю жизнь проверяю людей, я делаю это даже не по собственной воле — такой меня сделал Бог, или мать, или я не знаю кто. Я такой ходячий лакмус, понимаешь? Меня не все выдерживают, меня почти никто не выдерживает. Потому что я все-таки не из вашего теста, я вся поперек, поэтому вы все и ломаетесь, натолкнувшись на меня. Вы ведь так устроены — вы, благопристойные люди с благопристойными женами, с набором цитат, с обязательными этими вашими этими… вашими этими… этими вашими барбекю, на которых вы решаете свои карьеры! С этими напитками на донышках одинаковых стаканов, одноразовых, одинаковых — что в Белом доме, что в Кремле, что в Барвихе, что у нас в моем родном штате этот, как его, Висконсин! Вы все абсолютно одинаковые мещане, классические буржуа, яппи, средний класс — от председателя школьного клуба и до президента, и у всех у вас страшная пустота внутри! В надежде ее заполнить вы все время жрете, жрете, жрете, вы хватаете и подминаете под себя все, что видите. И когда вам случается вещь, или событие, или человек, который выше вашего понимания, — вы ломаетесь тут же, вылезает вся ваша гниль! Вы начинаете лгать нации, вертеться, как ужи на сковороде, мелко юлить, просить прощения — в вас же нет ничего прочного, ничего мало-мальски надежного! Но при этом вы никак не можете примириться с тем, что эта непонятная вещь вам не принадлежит. Хватать, хватать! Жрать, совокупляться, так или иначе употреблять — вот единственная доступная вам форма общения. «Разговоры об искусстве, разговоры об искусстве»… Более уничижительной формулировки в твоем лексиконе нет! Что для меня жизнь, что для меня единственное ее содержание — то для вас прелюдия, затянувшаяся прелюдия к самому главному! К тому, чтобы… какие там у вас есть для этого глаголы? И все это, конечно, совмещать с женой, с плоской добропорядочной кобылой, которую ты сам же и презираешь, не догадываясь о том, что и она ненавидит тебя! Как тебя можно не ненавидеть, ты, собрание цитат с оправданиями на все случаи жизни!

М (абсолютно спокойно). Ну ладно, Дженни! Пока ты говорила, я насчитал уже штук пять цитат! У тебя просто несколько больший опыт по их маскировке. Из Уильямса, из Берроуза, из Радзинского две штуки… мелькнул Сорокин… Я тут тоже зря времени не терял, если хочешь знать. Что мне было делать в последние пять лет? Я читал, Дженни, много читал! Кстати, задним числом обнаружил множество цитат в том, что ты мне тогда говорила. На меня это действовало неотразимо, но ты пойми, Дженни, — я понимал в литературе гораздо меньше, чем в минете. В минете я по крайней мере понимал, что к чему относится, то есть… ну, что с чем соединяется. А в литературе я и этого не понимал, так что даже твоя первая фраза, так меня умилившая, — насчет того, что единственный способ противостоять соблазну — это поскорее поддаться ему… Это же тоже краденое, Дженни! Кто это сказал… Пелевин, кажется… что цитировать — это хуже, чем в драке звать на помощь старшего брата, что вся современная литература — это человек, который просто ходит по арене с портретами великих канатоходцев! Все цитируют, Женя, все, и никто никого не любит!

Но вообще ты молодец. Если угодно, даже появилось какое-то подобие конфликта. Оказывается, у нее есть своя правда. Даже мотив социального протеста, если угодно. Против пошлой респектабельности, да… Эстетам вроде тебя все и всегда кажется пошлой респектабельностью. Простые вещи и простые чувства для них всегда слишком заурядны. Отец любит дочь — пошлость. Муж любит жену — пошлость. Самая большая пошлость — это ходить в магазин, говорить о бейсболе, отдавать ребенка в школу… да ведь, Дженни? То есть накуриться марихуаны и плевать всю жизнь в потолок — это не пошлость, конечно. Отрастить сальные космы и путешествовать автостопом — это высокая свобода. Спать с кем попало — опять же высокая свобода…

Ж. Я бесконечно счастлива слышать подобную критику промискуитета от такого поборника семейных ценностей, как Боб Симпсон. Я также счастлива слышать из его уст филиппики в адрес молодежного нонконформизма. В своей известной арканзасской речи, которую я имела честь готовить ему лично под руководством его пресс-секретаря и счастливого соперника Кена Уистлера, он утверждал ровно противоположное. Впрочем, тогда он нуждался в поддержке молодежи. Цитирую дословно — думаю, эта цитата не будет поставлена мне в упрек: «Вы, именно вы, не желающие жить скучной и рутинной жизнью, отказывающиеся от наследия отцов, жаждущие новых, неформальных и духовных отношений, — станете в будущем становым хребтом нации! Будущее Америки в ваших руках! Это вам суждено построить новую Россию, свободную от пошлых предрассудков! Я сам, между прочим, в юности поигрывал на гитаре!» (В зал.) Приносит из кустов гитару, берет три блатных аккорда, наигрывает начало «Йестедей». Бурная овация, все встают.

М. Да! Да, черт возьми! Ты всегда все умела обернуть в свою пользу! Ну, тогда еще в мою: за то и держали… Но как тебе, дуре, было не понять, что где у тебя проба, проверка, поиск новых ощущений, сексуальная провокация — там может быть любовь, ты понимаешь, любовь! (Стреляет во второй светильник.)