Джеймс Болдуин - Комната Джованни Страница 34

– Да я согласна, – закричала она, – но ты-то где? Ты все время где-то витаешь, и я не могу тебя найти. Господи, если б ты только позволил мне быть рядом…

Она заплакала. Я обнял ее. Обнимал ее и ничего не чувствовал. Я целовал ее соленые от слез глаза и шептал, шептал ей какой-то вздор. Я чувствовал, что ее тело напряглось от желания встречи с моим телом, а сам я противился и уклонился от этой встречи. И тогда я опять понял, что падаю в пропасть. Я отодвинулся от нее, и она вдруг задергалась, как кукла на веревочке.

– Дэвид, позволь мне быть женщиной. Делай со мной, что хочешь, мне все равно. Я отпущу длинные волосы, я брошу курить, я выкину книги.

Хелла попыталась улыбнуться, и от этой улыбки у меня защемило сердце.

– Дэвид, позволь мне быть женщиной, возьми меня. Больше мне ничего не надо, ничего, все остальное безразлично.

Она опять прильнула ко мне, а я стоял, как истукан. Она тормошила меня, с отчаяньем и трогательной доверчивостью заглядывая в глаза.

– Не бросай меня опять в этот хаос, Дэвид. Позволь мне быть рядом с тобой.

Она целовала меня. Но мои губы оставались холодными. Они будто ничего не чувствовали. Она снова целовала меня, я закрыл глаза, чувствуя неимоверную тяжесть во всем теле. Казалось, мое тело никогда больше не откликнется на ее желание, никогда не отзовется на мольбу ее чувственных рук. Но когда оно все же проснулось, я как бы отделился от него и откуда-то с высоты, где воздух морозный и жесткий, наблюдал за тем, как мое безучастное тело бьется в объятиях чужого человека.

В тот вечер, а, может, на другой день, не помню, я дождался, пока Хелла уснет, и один уехал в Ниццу.

За ночь я исходил все бары этого сверкающего огнями города, а под утро, одуревший от спиртного и похоти, уже поднимался по лестнице какой-то подозрительной гостиницы. Со мной по лестнице поднимался матрос. А назавтра к вечеру вдруг выяснилось, что отпуск у матроса не кончился и что у него есть приятели. К ним мы и отправились. Провели там ночь и два дня подряд с ними не расставались. Последнюю ночь мы пили в каком-то переполненном баре. Я стоял у стойки, еле держась на ногах. В кармане – ни гроша. И вдруг в зеркале я увидел лицо Хеллы. Сначала я решил, что сошел с ума, потом обернулся. Выглядела она измученной и жалкой.

Довольно долго мы молчали. Я чувствовал, что матрос с любопытством наблюдает за нами.

– Она, видно, ошиблась и не туда забрела? – спросил он меня наконец.

Хелла посмотрела на него и улыбнулась.

– Если бы я ошиблась только в этом! – сказала она.

Тогда матрос уставился на меня.

– Вот, – сказал я, – теперь ты знаешь все.

– По-моему, я это давно знаю, – ответила она и, повернувшись, зашагала к выходу.

Я бросился за ней. Матрос схватил меня за рукав.

– Кто это? Твоя…

Я кивнул. Он так и застыл с разинутым от удивления ртом. Потом пропустил меня, поспешно проскользнул мимо и, уже стоя на пороге, услышал его смех.

Мы с Хеллой молча шли по холодным незнакомым улицам. Казалось, город вымер и этой ночи не будет конца.

– Ладно, – сказала Хелла, – я еду домой. Господи, и зачем я только оттуда уехала!

В то утро, укладывая вещи, Хелла сказала мне:

– Больше ни минуты здесь не останусь, а то забуду, что значит быть женщиной.

Она была совершенно спокойна и очень красива.

– Вряд ли женщина может об этом забыть, – заметил я.

– Нет, есть такие женщины, которые забыли, что быть женщиной и терпеть унижения и обиды – не одно и то же. Только я этого не забыла, – продолжала она, – хотя и жила с тобой. Поэтому я и уезжаю из этого дома, скорей бы сесть в такси, на поезд, на пароход – только подальше от тебя.

Я стоял на пороге нашей бывшей спальни и смотрел, как она мечется по комнате с лихорадочной поспешностью, точно человек, который собрался бежать – она бросалась то к открытому чемодану, то к ящику комода, то к шкафу, а я молча стоял на пороге и наблюдал за ней. Слова, будто хлебный мякиш, залепили мне глотку, и я не мог произнести ни звука.

– Хелла, пойми хотя бы, – с трудом выдавил я, – что если я кого и обманывал, так не тебя.

Она резко повернулась, лицо у нее было страшное.

– Разве ты не со мной спал, не меня привез в этот страшный дом, в это никуда, не на мне хотел жениться?

– Просто я хочу сказать, – попытался объяснить я, – что я прежде всего обманывал самого себя.

– Это, разумеется, меняет дело, – сказала Хелла насмешливо.

– Как ты не понимаешь, – закричал я, – ведь я не хотел, чтоб ты страдала из-за меня, это вышло против моей воли.

– Не кричи, – сказала Хелла, – вот уеду, можешь кричать, сколько угодно. Пусть услышат эти холмы и крестьяне, как ты виноват и как тебе нравится чувствовать свою вину.

Она опять заметалась по комнате, но не так лихорадочно, как прежде. Мокрые волосы падали на лоб, лицо было влажным. Мне хотелось протянуть руки, обнять ее и утешить. Но какое тут могло быть утешение? Одна мука для обоих.

Она укладывала вещи, не глядя на меня, внимательно рассматривала каждую тряпку, точно сомневалась, не чужая ли она.

– Но я знала об этом, знала, – продолжала она, – поэтому мне так стыдно. Я видела это каждый раз, когда ты смотрел на меня, постоянно чувствовала, когда мы ложились в постель. Почему ты тогда не сказал мне правду? Выжидал, пока я сама об этом заговорю? Какой ты жестокий! Все взвалить на мои плечи! Я надеялась, что ты первым начнешь разговор и была права – женщины всегда ждут объяснений от мужчин. Или ты этого не знаешь?

Я молчал.

– Мне не пришлось бы торчать в этом доме, не пришлось бы ломать себе голову, как пережить это долгое возвращение назад. Давно бы я сидела в своем родном доме, ходила бы на танцы, и какой-нибудь парень был бы не прочь переспать со мной, и я не ломалась бы – почему нет?

Хелла нервно улыбнулась, зажав в руке кучу нейлоновых чулок, потом осторожно принялась запихивать их в чемодан.

– Тогда я сам ничего не знал. Я хотел одного: поскорее вырваться из комнаты Джованни.

– Вот ты и вырвался, – ответила она, – а теперь я вырываюсь из этого дома, и только бедный Джованни… поплатился за все головой.

Это была безобразная шутка. Хелла метила мне в самое больное место, но язвительная улыбка у нее не получилась.

– Нет, этого я никогда не пойму, – наконец сказала она и подняла на меня глаза, точно я мог объяснить ей, что к чему, – как мог этот жалкий воришка так изломать твою жизнь? Да и мою тоже. Нет, американцам нельзя ездить в Европу, – продолжала она, попробовала рассмеяться и вдруг заплакала.

– Побывав здесь, они уже не смогут быть счастливыми, а кому нужен американец, если он несчастлив. Счастье – это все, что у нас есть.

Она заплакала навзрыд и бросилась ко мне. Я обнимал ее в последний раз.

– Неправда, неправда, – бормотал я, – дело не только в счастье, в нашей жизни есть вещи и поважнее. Только подчас они нам дорого обходятся.

– Господи, как я тебя хотела! Теперь каждый встречный мужчина станет напоминать мне о тебе.

Она снова попробовала рассмеяться:

– Мне его жаль! Жаль всех мужчин и жаль себя!

– Хелла, если ты когда-нибудь будешь счастлива, попробуй простить меня.

Она отшатнулась от меня.

– Нет, я разучилась понимать, что такое счастье и что такое прощение. Женщина создана для того, чтобы ее вел мужчина, но мужчин нет, их же нет! Так что же нам делать, что?

Она подошла к шкафу, достала пальто, порылась в сумочке, вынула пудреницу и, смотрясь в зеркальце, вытерла глаза и накрасила губы.

– Помнишь, как это говорится в детской книжке, маленькие девочки не похожи на маленьких мальчиков. Маленьким девочкам нужны маленькие мальчики, а мальчикам, – она с треском защелкнула пудреницу, – я уже никогда не пойму, что им нужно, и никогда они мне этого не объяснят. Наверняка не сумеют.

Она пригладила волосы, откинула прядь со лба. В тяжелом черном пальто, с сильно накрашенными губами, она снова показалась мне как когда-то прежде холодной, ослепительной и невероятно беззащитной женщиной.

– Дай мне что-нибудь выпить, – сказала она, – пока ждем такси, выпьем за добрые старые времена. На вокзал провожать меня не надо. Буду пить §сю дорогу до Парижа, а потом до самого дома, пока не переплывем этот проклятый океан.

Мы пили молча, прислушиваясь, не подошло ли такси. Наконец шины зашуршали о гравий, и мы увидели горящие фары. Шофер просигналил. Хелла поставила стакан, запахнула пальто и направилась к двери. Я взял чемоданы и пошел следом за ней. Пока вдвоем с шофером мы укладывали чемоданы в багажник, я все старался найти слова, которые хоть немного утешили бы Хеллу. Но так ничего и не придумал. Она тоже ничего не сказала. Стояла под темным зимним небом и смотрела куда-то мимо меня. Когда все было готово, я повернулся к ней.

– Хелла, ты правда не хочешь, чтобы я проводил тебя на вокзал?