Владимир Пистоленко - Раннее утро Страница 34

Е л е н а. Ты не был трусом.

Ю р и й. Это не трусость… Закурю?

Е л е н а. Вот твои папиросы.

Ю р и й. Уехать?

Е л е н а. Куда?

Ю р и й. Все равно куда.

Е л е н а. Бежать? Так я понимаю?

Ю р и й. Нет, бегать я не привык. В общем, я и сам не знаю… что тебе сказать. Душно в комнате… (Срывает галстук, вешает на спинку стула.) Круг замкнулся, а я топчусь на месте, не могу или не хочу разорвать его…

Е л е н а. Какой круг? Что тебе нужно разорвать?

Ю р и й. Да все! Все! Может, я невезучий? А, Ленка? Почему у меня все так отвратительно складывается?

Е л е н а (обнимает). А может, не все?

Ю р и й. Может, и не все…

Е л е н а. Тебе хорошо со мной?

Юрий молча целует ее.

Мне тоже хорошо с тобой. И большего счастья мне не надо. Ничего, Юра, все встанет на место. Увидишь! Мы возьмемся с тобой вот так за руки и выстоим против всего, против всех выстоим. Так ведь?

Ю р и й. Какая ты…

Е л е н а. И никуда уезжать не надо. Имеем мы право на счастье? На свое счастье?

В дверь стучат.

Ю р и й. Стучат?

Е л е н а. Кажется…

Снова стук.

Ю р и й (Елене). Кто?

Е л е н а. Не знаю.

Ю р и й. Не открывай.

Е л е н а. Как же?.. Свет горит… Нельзя. Знаешь что… иди сюда! (Открывает дверь в соседнюю комнату.) Скорее! (Закрывает за Юрием дверь, бросает на стол несколько газет. Выходит из комнаты.) Пожалуйста, пожалуйста! (Пропускает в комнату Катю.)

К а т я. А я постучала — не открывают… уж, думаю, не случилось ли чего.

Е л е н а. Задремала… Садитесь. Сквозь сон слышу — стучат, а не проснусь…

К а т я. Вы не обижайтесь, Елена Петровна, я не предполагала…

Е л е н а. Да ничего, пожалуйста, пожалуйста.

К а т я. Если бы не знала, как вы хорошо относитесь к Юрию Сергеевичу, я бы не пришла. Терпела я молча, терпела, сил уж никаких не осталось, решила пойти к вам посоветоваться. Ведь вот словно сговорились все против Юрия Сергеевича.

Е л е н а. А вы что имеете в виду?

К а т я. Да я насчет его четырех девяток. Сегодня пришел с завода туча тучей, и главное — молчит. Понимаете? У него такая черта есть в характере — молчит, молчит, а потом сразу все и расскажет. Бывают такие люди. Вот у него сейчас такое состояние, как было во время работы у нас в лаборатории. Я уж откровенно скажу вам, Елена Петровна, за здоровье Юрия Сергеевича боюсь. Он прямо совсем осунулся. Как вы думаете?

Е л е н а. Да нет, мне кажется, все обойдется.

К а т я. Прямо и не знаю… И дома еще у нас тоже…

Е л е н а. А что дома?

К а т я. Я и сама не знаю. Все шепчутся, на Юрия Сергеевича шипят. Может, мной недовольны? У меня ведь нет высшего образования. Я уж ругаю себя — не училась, дура.

Е л е н а. Не у всех же высшее образование.

К а т я. Сегодня во время обеда стала я расспрашивать Юрия Сергеевича… так, вроде ненароком… И знаете, что обнаружилось?.. Отказало ему министерство. Отложило срок пуска цеха.

Е л е н а. Я знаю.

К а т я. Елена Петровна, так что это такое?

Е л е н а. Другого выхода нет.

К а т я. Не может быть такого положения. И ни за что я не поверю. И никто из рабочих не верит; вы думаете, я не говорила?

Е л е н а. Катя, вы очень наивны. Не обижайтесь. Одно дело разговоры по поводу, другое — сама обстановка.

К а т я (удивленно). И вы тоже против Юрия Сергеевича? Все равно мне ничего не докажете. Вот так у нас и в лаборатории было. Там у нас один психопат нашелся, так он прямо черной слюной плевался против Юрия Сергеевича, а все же вышло не по его.

Е л е н а. Вы, кажется, и ко мне какие-то претензии предъявляете?

К а т я. Нет, что вы, какие уж там претензии! Я к вам с просьбой.

Е л е н а. С просьбой? Пожалуйста.

К а т я. Нет, вы понимаете, там у нас консультанты из академии знаете что сказали? Что металл Юрия Сергеевича — металл будущего. Будущего! Как подумаешь, даже дух захватывает, а они затирают! Я вас вот о чем хотела спросить: можно мне поработать в вашей цеховой лаборатории?

Е л е н а. Как — поработать?

К а т я. Ну, сделать несколько анализов.

Е л е н а. Анализов — чего?

К а т я. Да это сейчас неважно. Я разговаривала с одним плавильщиком. Он и надоумил… Может, это еще и чепуха, может, ничего и не получится… а поработать нужно. Можно, Елена Петровна? Я могу в любое время.

Е л е н а. Видите ли, Катя, как вам известно, лаборатория у меня не собственная, она полузакрытого типа, и, как вы знаете, вы работали в такой лаборатории, туда допускаются только штатные работники.

К а т я (растерянно). Да? Вот беда какая!.. Я даже не подумала об этом. Значит, нельзя? (Поднимается.) Ну, я пойду.

Е л е н а. Всего доброго, Катюша.

К а т я (увидев на спинке стула галстук). Это чей галстук?

Е л е н а. Это?..

К а т я. Это наш галстук… Юрия Сергеевича…

Е л е н а. Да, да, это его галстук — он как-то заходил ко мне и позабыл. Возьмите.

Катя прячет галстук в сумочку. Елена провожает Катю за дверь. Из соседней комнаты появляется  Ю р и й.

Е л е н а (входя). Знаешь, кто был?

Ю р и й. Здесь же все слышно… Почему ты ей отказала?

Е л е н а. То есть как «почему»? Она же мне не сказала, чем будет заниматься в лаборатории! Да, наконец, и не это. Я не могу ее видеть… Не могу! Знаешь, чего мне стоило спокойно разговаривать с ней…

Ю р и й. Катя ничего тебе плохого не сделала.

Е л е н а. А я не хочу, не хочу тебя делить ни с кем! Ни с кем!

Юрий молча уходит.

Юрий! Юра! Вернись!

ДЕЙСТВИЕ ТРЕТЬЕ

Сад у заводской больницы. Из-за деревьев виднеется двухэтажное здание. На переднем плане — аллея, клумба цветов. У клумбы табличка: «Товарищ, спасибо тебе, что ты не рвешь цветы». Под густым кустом сирени на скамейке — Ф е д я  и  Ш у р а. Федя держит в руках гитару.

Ф е д я. У меня такое состояние, будто я вообще впервые в жизни на воздух выполз. Даже голова немного кружится.

Ш у р а. От свежего воздуха. С непривычки.

Ф е д я. Ничего, снова привыкну. (Берет аккорд, поет.)

Теперь в палатеНе удержат на канате!

Насчет гитары ты, Шурка, молодец, просто гений! Мы больные-больные, а все ж скучаем. Теперь я в этом садике такую самодеятельность разверну, даже из хирургического все повылезут.

Ш у р а. А спрятать тут есть где?

Ф е д я. Чего спрятать?

Ш у р а. Гитару. Не стянут?

Ф е д я. Ну, знаешь!.. Тут не воруют. Хочешь, я тебе цветов сорву?

Ш у р а. Нельзя, вон там благодарность тебе записана, что не рвешь цветы.

Ф е д я. Так это же не мне, а тем, кто не рвет.

Ш у р а. Не надо, Федька, а то уйду!

Ф е д я. Эх, ты! (Берет аккорд, поет.)

Полюбилась мне девчонка,Не красавица собой,И ручонки слишком тонки,И веснушек целый рой.Долго я бродил по свету,Не видал нигде такой.Никому с девчонкой этойНе сравниться красотой.

Знаешь, про кого песня написана?

Ш у р а. Мне неинтересно.

Ф е д я. Про тебя!

Ш у р а. Извините, пожалуйста, у меня и ручонки не слишком тонки и, конечно, никаких веснушек.

Ф е д я. Не спорю. Зато здесь сказано ясно: «Никому с девчонкой этой не сравниться красотой». Это о ком?

Ш у р а. Тебе виднее.

Ф е д я. Верно! Я и говорю, что о тебе. Ну, как там наши живут?

Ш у р а. Ой, не говори, у ваших такая каша заваривается!

Ф е д я. Да ну? Анна Андреевна вчера была здесь, ничего не говорила.

Ш у р а. Разве скажет о таком! Роман у Юрия и Елены дошел, брат, до высшего накала. Почти в открытую. Я думаю, он бросит Катю.

Ф е д я. Не может быть.

Ш у р а. Все так говорят. А почему не может быть?

Ф е д я. Просто так. Катю жалко. И все знают?

Ш у р а. Все. Кроме Кати. Она как слепая. Да ну их — надоело! Федюк, ты теперь скоро выпишешься? А?

Ф е д я. Хочу недельки через две удрать отсюда, а может, даже и раньше. В общем — скоро! Знала бы ты, Шурка, как надоело лечиться!

Ш у р а. Сейчас не очень больно?

Ф е д я. Да никакой боли не осталось. Просто пустяк. Веришь, Шурка, смотрю во время перевязки — на мне вот такие лоскутки чужой кожи! И учти ты — приросла, как моя! Только немного побелее. (Взял руку Шуры.) Вот-вот, почти такая.

Ш у р а (смущенно). А ты знаешь, Федя, я хотела тебе свою кожу отдать, да пока собралась, пришла в больницу, операцию уже сделали.