Людмила Улицкая - Семеро святых из деревни Брюхо Страница 4

ДУСЯ. Христос посреди нас!

Раздается троекратный стук в дверь. Все замирают.

ДУСЯ. Пусть войдет. Отворите.

Антонина отворяет. Входит Тимоша. Он кланяется, крестится на иконы.

ДУСЯ. Отправил батюшку? (Тимоша кивает, Дуся поет.) Достойно...

ТИМОША (подхватывает). Достойно есть...

Дуся берет кусок просфоры, ест, берут по кусочку и хожалки.

ДУСЯ (Тимоше). Ешь и ты. (Тимоша берет с блюдца кусок просфоры.Дуся начинает плакать.) Из моего, из моего блюда... Обмакнул! Обмакнул со мной в блюдо! (Антонина подбирает с блюдца крошки, вытирает его и убирает.) Самовар!

Антонина вносит самовар, ставит на стол. Все сопровождается поклонами, крестными знамениями. Наливают чашку, подносят Дусе.

ДУСЯ. Горяч... А чего это на столе ни сахара, ни варенья. .. Даже меду нету. А то люди говорят, я своих хожалок голодом морю, сахару не даю. (Настя достает из буфета варенье и сахар, щипцы для сахара, ставит на стол и протягивает руку за сахаром.) Куда? (Настя отдергивает руку.) Мне положи. Поболе. И еще. И ты, Тимоша, возьми кусок сахару. Говори, что пришел?

ТИМОША. Маманя прислали. Повестка призывная пришла из Городка. В Красную Армию мне служить. А я в лес хочу уйти.

ДУСЯ. Ой? А в лесу что делать станешь?

ТИМОША. Жить. Живут же по лесам.

ДУСЯ. Кто живет? Святые старцы живут. Не живут, спасаются. Ишь, чего захотел. В лес? Лес лесом, а бес бесом! В лесу – страшно, темно... (Марья тянет руку за сахаром.) Куда? Воровская твоя повадка! Чуть на глаза попалось, сразу тянет и тянет.

МАРЬЯ. Грешна, матушка.

Дуся снова поворачивается к Тимоше, Марья тихонько берет кусок сахара.

ТИМОША. Так у комиссаров-то еще страшней.

ДУСЯ. От меня чего надо?

ТИМОША. Маманя говорит, если Дуся благословит, иди.

ДУСЯ. Куда это?

ТИМОША. В леса.

ДУСЯ. О! В леса! Да кто я такая – архиерей, что ли? Благословлять вас... Я больная, я простая, я неученая... Настя, почто мне чай холодный налили? Дай горячего. Ишь, бестолковые какие... Ты в храм Божий ходишь?

ТИМОША. Хожу.

ДУСЯ. В хоре поешь?

ТИМОША. Пою.

ДУСЯ. Отца Василия знаешь?

ТИМОША. А как же.

ДУСЯ. Вот к нему и ходи за благословением. Чего ко мне ходить? (Трогает чашку.) Холодный, сказываю тебе, чай. Вылей в лохань.

НАСТЯ. Так с сахаром!

ДУСЯ. А хоть бы с золотом. Выливай, выливай. А мне воды налей. Не надо мне вашего чаю. Собирай со стола. (Мария запускает руку в сахарницу.) Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй меня грешную. Благодарим Тя, Христе Боже наш, яко насытил если нас земных Твоих благ: не лиши нас и Небесного Твоего Царствия.

Раздаются удары колокола. Марья отдергивает руку от сахарницы. Антонина подходит к окну. Несколько неровных ударов сменяются набатом.

АНТОНИНА. Пожар, что ли? Оборони Господь...

Дыму вроде ниоткуда не видать.

МАРЬЯ. Малой, иди узнай, кой сатана там?

Дуся прячет голову в тряпки, сгребает своих кукол под себя.

НАСТЯ. Сходи. И правда, узнай, что там стряслось.

ДУСЯ. Собирайте меня в Божий Храм.

МАРЬЯ. Чего сказал? Боже-Храм?

НАСТЯ. В церковь чтоб ее собирали.

АНТОНИНА. Дусенька, матушка, сегодня не Пасха, не Рождество, с чего бы это тебя туда нести?

ДУСЯ (открывает лицо). Тебя старец благословил мне служить, и служи, не перечь. Одевайте.

Хожалки начинают собирать Дусю. Поют молитвы, она крестит каждую из вещей, которые на нее надевают. Наконец, ее снимают с кровати. Дуся крестит кресло, в которое ее сажают, ее привязывают к креслу большим платком.

ДУСЯ. Ой, больно!

АНТОНИНА. Прости Христа ради.

ДУСЯ (вцепившись от страха в подлокотники). Не уроните, не уроните меня. А то вывалите, нарочно меня вывалите!

МАРЬЯ. Какой собака тебя подберет...

ДУСЯ. Ну, с Богом, с Богом!

Вбегает Тимоша.

ТИМОША (частит). Матушка велела сказать, что страшное дело творится. Только отец Василий уехал, красноармейцы пришли, велели храм открыть, матушка им ключей не дала, говорит, отец Василий увез. А они замок сшибли, а мамочка тогда на колокольню и ну бить. Народ прибежал, а двое уж в алтаре, с папиросками. Отец диакон прибег, говорит, что вам угодно здесь будет. А один ему говорит, чтоб ты сдох. А другой – чтобы опись церковного имущества сделать, потому что оно народное, а попы его присвоили, а теперь народ будет его обратно забирать. А церковных судом судить, что они воры. Они по храму ходят, все переписывают, и святые чаши брать хотят. А один говорит, где у вас чудотворная. Подошли к кивоту, а там один оклад. Иконы-то нету. Народ стоит, плачет. А страшно, они с ружьями и ругаются очень.

ДУСЯ. Несите.

Дусю поднимают в кресле над головами и с пением выносят на крыльцо.

Картина третья

Двор Дуси. Крыльцо. Видна дорога. С крыльца спускается процессия с Дусей. На крыше сидит Маня Горелая.

В руках у нее лопух, свернутый кулем. Она свешивается с крыши, стряхивает содержимое лопуха на Дусю и ее хожалок.

МАНЯ. Помазуется раба Божия Авдотья!

ДУСЯ. Ах, грех какой! Грех тебе! Не тронь меня, Настя. Слышь, не чисти! Нам говно нипочем. Мы в говне родились, в говне помрем. А враг пусть ото зла треснет! Пусть треснет!

МАНЯ. У, гордая какая! Какая гордая! А все равно в одной яме лежать будем!

ДУСЯ. Несите! Что стали-то! Хвалите Господа с небес, хвалите его в вышних!

Хожалки подхватывают молитву и с пением идут по дороге к церкви. Процессия исчезает из виду. Маня кривляется на крыше. Потом спрыгивает, начинает плясать.

МАНЯ. Мироносицы пошли, в жопе миро понесли! Подходите, бабоньки, подходите, мужики! Маня всех миропомазует! У Мани на всех хватит!

Слышно удаляющееся пение хожалок. Пение прерывается двумя воплями. Возгласы толпы. С той стороны, куда только что ушли хожалки с Дусей, появляются два красноармейца, один с погасшей папироской во рту. Они как будто ослепли, идут шатко, ощупывая землю ногами, шаря в воздухе и спотыкаясь. Маня подходит к ним, дергает одного сзади, тот отводит руку, но Маню явно не видит.

ПЕРВЫЙ КРАСНОАРМЕЕЦ. Филипп, руку дай...

Ты сам-то где? Вроде земля? Дорога? Чтой-то было?

ВТОРОЙ КРАСНОАРМЕЕЦ. Ваня, ты-то где? Что темно так сделалось?

ПЕРВЫЙ. Никак шарахнуло?

ВТОРОЙ. Вань, ни видать ни хрена... Ты видишь что?

ПЕРВЫЙ. Хер я вижу, Филипп. Дай, подержусь за тебя. Где ты, а?

Хожалки с Дусей, гордо восседающей в кресле, возвращаются, продолжая пение.

МАНЯ (поражена не меньше красноармейцев.Забирается на крышу и звонко поет).

Ой, Дусенька,святая новая,хорошо бы поплясать,да нога хромая!

(Спрыгивает с крыши и вприсядку проходится между красноармейцев.Кривляясь, подходит к Дусе, отвешивает ей земной поклон. Отпрыгивает в сторону, отбивает чечетку босыми пятками и голосит частушку.)

А наш поп лежитАй! – на девушке,чтой-то нету никогоАй! – на небушке!

Картина четвертая

В доме у Дуси, две недели спустя. Ночь. Горят лампады.

Дуся в постели. Хожалки поют последнюю молитву из акафиста Божьей Матери. Раздается троекратный стук в дверь. Хожалки продолжают петь.

НАСТЯ. Стучат.

МАРЬЯ. Ночь. Кто идут? Не открывай.

ДУСЯ. Огради, Господи, Силою Честного и Животворящего Креста. (Крестит все углы.) Открывай, Антонина.

Антонина открывает дверь. Перед ней красноармеец в форме, он кланяется.

АНТОНИНА. Господи помилуй, никак Тимоша.

ДУСЯ. Сымайте с него одежу с печатями, пусть входит.

Марья плюет на пол.

ДУСЯ (плачет). За что мне такое страдание? Послал Господь хожалку хуже татарина. В дому плюет, воровка. (Марье.) Сыми с него одежу пропечатанную и неси в сарай, а сама сиди там в сарае и в дом не заходи. Чтоб глаза мои тебя не видели. И спи там теперь. Всегда там спи. А ты, Тимоша, ты ко мне не подступай. Стой там, где стоишь, и хорошо. (Марья начинает его раздевать.)

МАРЬЯ. Сама сарай сиди...

НАСТЯ. Тимоша...

ДУСЯ. Говори, чего пришел.

ТИМОША. Матушка Дуся, убег я. Нет мочи. И еще одно дело вышло. Только быстро не скажешь.

ДУСЯ. Говори как можешь.

ТИМОША. Два дня прошло, как церковь закрыли, пришли ночью, забрали меня и повезли в Городок, прямо к главному, то есть к Рогову. Пять лет мы не виделись, больше. Он как на германскую ушел, так вот и не виделись. Я совсем еще малой был. Видом он совсем другой, я б его не узнал, даром что брат. Даже волос черен, раньше не такой был. Он ведь партийный теперь стал, и как вернулся, домой-то и не показался. Когда матушка узнала, что он в Городке объявился, мы туда пошли. А он ее на глаза не пустил. Служку своего выслал, секлетаря, что примет ее, когда она из церковных старост уйдет. Все знает... И как черт лютый.