Марина Дяченко - Магия театра (сборник) Страница 4

…Здесь будет перемена света. Тимур точно знает, каким должен быть этот свет, примитивное клубное оборудование не способно на такой эффект, но Кон… Кон сделает.

…Кирилл и Борис нашлись одновременно. Оля пришла позже — перед этим ее роль играла друга актриса, но только с появлением Дрозда все стало на свои места, и призрачные персонажи навязчивых Тимуровых снов стали наконец обрастать плотью, и тогда он понял с ужасом, что все делал неправильно, что эти вот живые люди властно меняют его задумку самим своим существованием и что все надо начинать сначала…

…Ему казалось, что музыка в лирической сцене Дрозда и Оли так же материальна, как его, Тимура, рука. Что он может протянуть ее и подтолкнуть диалог — в нужную для спектакля сторону.

…Понял, что надо начинать сначала. Не все поверили ему сразу — тот же Борис долго сомневался, смотрел недоуменно, «а нас на мастерстве учили по-другому»… И Дрозд вовсе не легковерен, но именно Дрозд, пожалуй, первый поверил полностью. Тимур помнил, как однажды, придя пораньше на репетицию, услыхал случайно слова, для его ушей не предназначенные. «Тимка чует время, — говорил Дрозд. — То, что он делает, на первый взгляд кажется ересью, фигней, но ты вспомни историю театра, Борь…»

Если бы эти слова сказаны были в расчете на Тимура — он счел бы их лестью. Но Дрозд никогда никому не льстил — и потому, наверное, его актерская судьба никак не могла сложиться.

…И вот этот спектакль, проросший сквозь Тимура, как, говорят, прорастает бамбук сквозь живое человеческое тело — вот он обрел свою жизнь. Он существовал отдельно, самостоятельно; если Тимура, к примеру, завтра собьет машина — спектакль все равно останется… во всяком случае, Тимуру хотелось бы в это верить.

…Темнота. Умолк магнитофон, погасли все огни на сцене, погасла дежурная лампочка за кулисами.

— Привет, — сказал в темноте Дрозд, и этой реплики не было в пьесе. — Опять вырубили.

— Ничего страшного, — сказал Тимур. — Зажжем свечи.

— У меня озвучку переназначили на вечер, с пяти и до одиннадцати, — сказал Дрозд. — Каждый день, до восемнадцатого включительно… Что будем делать, Тима?

— Ты же понимаешь, — устало сказал Тимур. — Это сделано специально, чтобы сорвать нам репетиции.

Дрозд почесал мочку уха:

— То есть вопрос стоит таким образом: мне бросать работу?

— Как ты думаешь: Кон примет этот спектакль? — спросил Тимур, глядя Дрозду в глаза.

Он был двухметрового роста, Дрозд. Тимур смотрел на него снизу вверх:

— Как ты думаешь, если бы нас не боялись… если бы у нас не было шансов — хоть кто-нибудь почесался бы, чтобы нам помешать?

— Да, Тима, — сказал после паузы Дрозд. — Я понял… Если мне не дадут отпуск на эти две недели — придется увольняться.

— Это твое решение, — сказал Тимур глухо. — Но мне кажется, что ты прав.

«Комедия характеров» в дегтяревской постановке была единственным спектаклем Кона, которого Тимур до сих пор не видел. Это был самый «свежий» спектакль, последняя премьера; в ночную очередь под стены Кона он отправился без содрогания, даже с некоторым удовольствием: Тимур любил эти ночевки, даже зимой, даже в дождь; ночь перед кассой была преддверием радости, началом спектакля, красивым ритуалом, требующим от истого театрала выдержки и смирения.

Сидя на складном стульчике у костра из деревянных ящиков, слушая треп нескольких «чистых» театралов и нескольких театралов-спекулянтов — а эти-то были завсегдатаями ночных очередей под Коном, — Тимур снова и снова прогонял перед глазами свой спектакль, мысленно делал замечания актерам и прогонял снова, пока его не толкнули локтем в бок, довольно невежливо:

— Тимка, а ты что здесь делаешь?

Тимур поднял глаза. У костра обнаружился его однокурсник Илюха в камуфляжной куртке и ватных штанах — с оглядкой на холодную ночь.

— За билетами сижу, — сказал Тимур.

Илюха присвистнул:

— Что, за билетами на собственного бати спектакль?

— Это какого бати? — подозрительно спросил ближайший справа театрал-спекулянт. — Дегтярева? Он же Тимьяновой сын, Греты!

— Одно другому не мешает, — хохотнул Илюха.

— Заткнись, — сказал Тимур.

— Ну, прости, — Илюха тут же пошел на попятный. — Прости, если чего не так… Просто странно мне…

— Какой ты странный неухоженный мальчик, — задумчиво сказал театрал-спекулянт. — Имея таких родителей…

Тимур промолчал.

— Категорически запрещается использовать на сцене открытый огонь! Категорически, Тимьянов! Я предупреждала!

— Но ведь света не было, — повторил Тимур, стараясь, чтобы голос звучал доброжелательно. — Мы оплачиваем эту сцену — и хотели бы, чтобы условия…

— Кто позволил вам занимать помещение до часу ночи? У нас уже был подобный разговор, помните, Тимьянов?

На столе перед администраторшей лежала огромная коробка конфет. Но женщина не смотрела на коробку — она смотрела Тимуру в глаза; раздражение ее не было наигранным. Она действительно очень злилась.

После бессонной ночи оставаться невозмутимым было стократ труднее, чем обычно. Тимуру хотелось стукнуть по столу кулаком — так, чтобы проклятая коробка конфет подскочила. Ему хотелось высказать в лицо этой женщине все, что он думает по поводу ее клуба, и руководства этим клубом, и облаченных властью тетушек, обожающих запреты; потом, возможно, будет стыдно, мучительно стыдно, и, что самое главное, спектакль перед самой премьерой окажется на улице…

— Я обещаю, что огня больше не будет, — сказал Тимур кротко. — Я обещаю, что мы будем освобождать сцену не позже двадцати трех ноль-ноль… Я очень прошу вас отпереть подсобку и вернуть нам наши вещи.

И он вытащил из нагрудного кармана и положил поверх коробки свой последний козырь — два билета на Кон. На «Комедию характеров», на сегодня; два билета, пропахшие дымом ночного костра, оплаченные бодрствованием в очереди — и остатками сбережений. (Второй билет он собирался продать перед началом спектакля по «вечерним ценам» — и таким образом хоть как-то залатать дыру в бюджете; призраком явилась — и ушла — мысль пригласить Ирку. Нет, не нужно…)

Он смотрел, как меняется выражение лица администраторши. Как она разглядывает билеты — сперва брезгливо, потом недоуменно, потом с интересом. И как, наконец, решается взять их в руки.

Билеты на Кон — ослепительно-белые, без виньеток и лишних надписей, только дата, ряд и место. И в уголке надпись от руки: «Кон ждет вас».

— М-да, — сказала администраторша задумчиво.

Билеты были в партер. Спекулятивная их стоимость равнялась двум администраторшиным зарплатам. Неудивительно, с такой-то родней, неприязненно подумала администраторша; вслух ничего не сказала, но прочитать эту мысль на желтом нахмуренном лбу не сумел бы только слепой.

— Ладно, Тимьянов, — сказала женщина, выдержав для приличия паузу. — Вот вам ключи от подсобки. Если еще раз увижу на сцене огонь или, упаси Господи, кто-то закурит… Ноги вашей не будет в этом помещении. Так и знайте.

После обеда пошел дождь; Тимур упаковал коробку с фонограммой в полиэтиленовый пакет, листы с партитурой в толстую пластиковую папку, надвинул капюшон на самые брови и пошел к Кону.

Перед служебным ходом никого не было, но Тимур не обольщался. За этой дверью наверняка наблюдают, и все, кому надо, уже через полчаса узнают, что «упрямый мальчишка приперся к Кону со своими шмотками»…

В прихожей Тимур постоял, давая глазам привыкнуть к полумраку, позволяя дождевой воде сбежать с плаща и ботинок и собраться в небольшую лужу на каменном полу. Привыкая к пристальному взгляду. Принуждая себя расслабиться — и не бояться.

— Добрый день. Я принес фонограмму и все, что надо.

Тишина. Легкий сквознячок, подталкивающий к лестнице.

Негнущимися от холода пальцами Тимур расстегнул плащ. Повесил на ближайшую вешалку; взглянул на себя в зеркало, но увидел только темный силуэт с объемистым пакетом под мышкой.

Тщательно вытер ноги о ворсистую тряпку под лестницей. Замешкался, прежде чем ступить на первую ступеньку; тонкий скрип раздался где-то наверху — будто ветер качнул неплотно закрытую дверь.

Повинуясь зову, Тимур двинулся вверх. На втором этаже остановился — в прошлый раз его поманили светом налево, но теперь в темном коридоре не видно было ни искорки. Вместо этого едва слышный скрип раздался сверху; Тимур поднялся на третий этаж и снова остановился в нерешительности. Чужой взгляд пощипывал кожу — казалось, лица и волос то и дело касаются бесплотные крылья. Ощущение не было приятным, Тимур с трудом сдерживался, чтобы не почесаться.

Огонек слева. Тимур ускорил шаги, почти побежал; споткнулся в полумраке о свернутую в рулон ковровую дорожку и, не удержавшись, грохнулся на пол.