Фридрих Горенштейн - На крестцах. Драматические хроники из времен царя Ивана IV Грозного Страница 4

Огромную благодарность издатели, составители и редакторы хотят выразить веб-дизайнеру нью-йоркской книги Богдану Бурмичу, у которого чудесным образом сохранилась верстка книги, избавив нас либо от необходимости сканировать текст в 1065 страниц, либо от трудоемкой задачи набирать ее заново. И то и другое привело бы скорее всего к появлению новых ошибок в тексте, которых из без того было предостаточно.

В самом начале своего эссе 1993 года «Лингвистика как инструмент познания истории» Горенштейн написал: «Почти десять лет тому назад, с конца 1983 года, периода для истории ясного и неподвижно-застойного, мной вдруг начал овладевать “исторический невроз”. Так в тяжелый душный день хочется ветра, беспокойства, неопределенности. Из этого чувства родился замысел драмы о петровской эпохе, судьбоносной для России и для Европы».

Этот «исторический невроз», принесший свои творческие плоды, растянулся у писателя на всю последующую жизнь.

Фридрих Горенштейн

На крестцах

Драматические хроники из времен царя Ивана IV Грозного в шестнадцати действиях, ста сорока двух сценах (сцены, не включенные в настоящее издание, обозначены курсивом)

Биография Ивана Грозного невозможна. О нем мы знаем мало.

Холодный пепл мертвых не имеет заступника кроме нашей совести.

Действие первое

Первый монах (умиленно). Филипп святитель, воздевши руки, на псалмопении божественном стоит.

Филипп (оглядываясь). Иноки, а чего придоша оба, коли я на молитве стою?

Второй монах. Святитель благословенный! Царь Иван Васильевич ныне был в Твери и, по слуху, сюда, в Отроч монастырь, вознамеривается.

Первый монах. По дороге идучи в Тверь, царь повелел Малюте Скуратову к нам в Отроч монастырь, к тебе, опальному, наведаться.

Второй монах. Оттого, святитель, повинны мы вновь одеть на тебя оковы, чтоб не опалился государь на нас и не погубил нас самих смертными муками. Ибо государь повелел тебя по рукам и ногам и по чреслам наитягчайшими веригами оковати, повелел в твердые затворы и замки заключити и так держати. Мы ж, стражи твои, любя тебя, преподобного, то царское повеление порушили, от оков избавивши да поклавши их рядом. (Монахи берут оковы и надевают их на Филиппа.)

Первый монах (плача). Прости, святитель.

Филипп. Не плачьте, иноки. Исполняйте.

Второй монах (плача). Как же не восплакать, не возрыдать, не припасть к коленам твоим, святителя, исполняя по нужде веление прегордой власти?

Филипп. Иноки, пошто царь в Тверь пришел?

Первый монах. Святитель благословенный, меж Рождеством и Крещением избрал царь и великий князь Иван Васильевич время, чтоб идти с великою опалою в Великий Новгород.

Филипп. То его наустили недобрые клевреты.

Второй монах. Наущением и злоумышлением богоотступников, злых и буянных человеков, хищников от действа неприязного супостата дьявола, в уши царя была нашептана клевета на архиепископа Пимена, на владычных бояр и изящных[1] именитых жителей градских.

Филипп. Дождался и Пимен. Прежде был тот Пимен чистого житья, однако ради своих благ и чинолюбия почал прихлебывати да прислуживати тирану, мучителю, и вкупе с ним меня неправедно гнати. Говорил я ему: а мало пожди – и сам смертную чашу изопьешь от него, мучителя.

Первый монах. Бог ожесточил сердце царю великим гневом и неукротимой яростью, и великим озлоблением. Не одни лишь Новгород и Псков, а и Тверь осуждена на кару.

Второй монах. Царь на Твери многия люди побил, через Волгу раза два и три перелезая.

Первый монах. Тако ж и иные города подлежали разорению: Торжок, да Высшний Волочек, да Клин. Клин первый испытал царский гнев.

Второй монах. Гневен царь.

Филипп. Царь ли то! Царя ли тут усвояем? Навуходоносор. Не монарх, не властитель, не самодержец, не Август Кесарь. Кровопойный сумасброд вступил в войну с прошедшими веками, дико мстя живым за давно умерших. Тверь осуждена на кару в воспоминание о тех временах, когда тверские князья боролись с московскими предками царя Ивана, с семенем Калиты. Клин, да Торжок, да Высшний Волочек, все те города тогда не у Москвы, у Твери были. А мог бы, то и всему народу русскому отомстил. При опричном утверждении он уже обвинял весь русский народ, что в прошедшие века этот народ не любил царских предков. Однако особая нелюбовь царя к двум землям вечевой свободы – Новгороду да Пскову. Новгородцы издавна знают о той царской злобе, давно чуют над собой беду, и как был я митрополитом, то просил ходатайствовать за них перед царем. Не раз ходатайствовал я за Новгород и иных опальных к жестокой самоуправной и надменной прегордой власти, паче же сказать, прелютому ненасытному кровоядцу, оному зверю, к лютому да хищному. А вот чего достиг! Повелел оковать меня тягчайшими цепями, ввергнув престарелого и измученного, утомленного да удрученного великими трудами и с немощным его телом в темницу.

Третий монах. Святитель Филипп! Царь Иван Васильевич приехал в Отроч и идет к тебе.

Иван. Мир тебе, преподобный епископ.

Филипп. Не епископ я, государь. Нищий монах в заточении.

Иван. Не тяжко ли тебе живется, не тесно ли тебе?

Малюта. Отвечай государю!

Филипп. От молодости, государь, был я украшен добровольной монашеской нищетой. Так и ныне ничего.

Иван. Знаю я твою прежнюю благолепную жизнь иерея. Знаю, что ты духом тверд, и крепок, и мужественен. А хочешь ли, то сотворю тебя беспечальным на сем свете, и ничто не надобно тебе будет?

Филипп. Я монах. А кроме молитвы Божией ничего мне не надобно.

Иван. Однако и монашеская набожность боится дьявола.

Филипп. Все в человеке доброе и злое от него самого. И дьявол не может отвлечь человека от доброго.

Иван. Что ж, ты и впредь желаешь оставаться иноком?

Филипп. Иночество Богу угодно.

Иван. Если бы иноческое жительство было действительно угодно Богу, то сам Христос и божественные ангелы носили бы иноческий образ. Но мы видим Христа и Его ангелов в мирском. (Монахам.) Снимите со святителя оковы.

Первый монах. С превеликой радостью, милостивый государь!

Иван. Теперь вон идите. (Монахи уходят.) Доволен ли ты сотворенною милостью?

Филипп. Не подобает государю зло чинить, без милости казнить. Подобает государю милостивым быть.

Иван. Я, государь, от Бога поставлен лихо творящих казнить, а добро творящих жаловати. Благослови меня, святитель, на разгром новгородских изменников.

Филипп. Как же просишь у меня благословения? Против меня самого собрал ты скверное сборище иереев Вельзевула и проклятый сонм согласников кияфиных[2] и выставил скверных людей, лжесвидетелей, клеветателей, мужей скверных, предателей своего спасения. И ободрали с меня спасительные одежды, и в руки палача мучителям отдавши. И, нагого, влекли меня из церкви, сажали на быка опако, сиречь задом. И били люто, нещадно тело мое, удрученное многими постами, и возили по площадям, крепостям и городам. Но я терпел все сие, будто не было у меня тела, одна лишь недоступная твоим мучениям душа, и благодарил Бога в хвалах и пениях, благословляя толпу горько плачущих и рыдающих. Ныне же без стеснения просишь у меня благословения?

Иван. Святитель, прости меня по-христиански. Все сие оттого, что не возжелал ты пособить мне против измены. Знаешь ли, с молодости я тебя любил, да и настоял, чтобы тебе занять митрополичий престол, видя в тебе пособника во спасении Святой Руси от ереси. Читывал ведь и ты давние книги Иосифо-Волоколамского монастыря, Иосифо списание на новгородских еретиков. Благослови же меня, святитель, а также мысли на возвращение на митрополичий престол.

Филипп. Царь, ежели обещаешь покаяться в своих грехах и отогнать от себя оный полк сатанинский, собранный тобой на пагубу христианам, опричников, сиречь кромешников, я благословлю тебя и прощу по-христиански, и на престол мой, послушав тебя, возвращусь. А ежели нет, то будешь ты проклят в сем веке и в будущем, и с кромешниками твоими кровоядными, и со всеми согласующими тебя во зле.