Бернард Шоу - Первая пьеса Фанни Страница 4

Фанни. Уверяю вас, не считаю.

Тротер. Без всяких оговорок?

Фанни. Без всяких оговорок. Я терпеть не могу пьес.

Тротер (разочарованный). Это последнее замечание все дело портит. Вы восхищаетесь этим… этим новым театральным жанром? Он вам нравится?

Фанни. А вам?

Тротер. Конечно нравится. Неужели вы меня за дурака принимаете? Думаете, что я предпочитаю популярные мелодрамы? Да разве я не писал самых похвальных рецензий? Но повторяю — это не пьесы. Не пьесы! Я ни секунды не могу остаться в этом доме, если мне хотят подсунуть под видом пьесы нечто, имеющее хотя бы отдаленное сходство с этими подделками.

Фанни. Я вполне согласна с тем, что это не пьесы. Я только прошу вас сказать моему отцу, что в наше время пьесы — это не пьесы. Во всяком случае, не пьесы в том смысле, какой вы придаете этому слову.

Тротер. А, вы опять о том же! Не в том смысле, какой я придаю этому слову! Вы думаете, что моя критика — только субъективное впечатление, что…

Фанни. Вы сами всегда это говорили.

Тротер. Простите, не по этому поводу. Если бы вы получили классическое образование…

Фанни. Да я получила его!

Тротер. Вздор! Это в Кембридже-то? Если бы вы учились в Оксфорде, вы бы знали, что точное и научное определение пьесы существует уже две тысячи двести шестьдесят лет. Когда я говорю, что такой вид увеселений — не пьесы, я употребляю это слово в том смысле, какой был дан ему на все времена бессмертным Стагиритом[8].

Фанни. А кто такой Стагирит?

Тротер (потрясенный). Вы не знаете, кто был Стагирит?

Фанни. Простите! Никогда о нем не слыхала.

Тротер. Вот оно — кембриджское образование! Ну-с, дорогая леди, я в восторге, что есть вещи, которых вы не знаете. И я не намерен вас портить, рассеивая невежество, каковое, по моему мнению, чрезвычайно идет вашему возрасту и полу. Стало быть, мы на этом покончим.

Фанни. Но вы обещаете сказать папе, что очень многие пишут такие же пьесы, как эта, и мой выбор был продиктован не одной только жестокостью?

Тротер. Решительно не знаю, что именно я скажу вашему отцу о пьесе, пока не видел пьесы. Но могу вам сообщить, что я ему скажу о вас. Я скажу, что вы глупенькая молодая девушка, что вы попали в сомнительную компанию и что чем скорее он вас возьмет из Кембриджа и Фабианского общества, тем лучше.

Фанни. Как забавно, когда вы пытаетесь играть роль сурового отца! В Кембридже мы вас считаем bel esprit[9], остряком, безответственным, аморальным парижанином, tres chic[10].

Тротер. Меня?

Фанни. Есть даже Тротеровский кружок.

Тротер. Да что вы говорите?!

Фанни. Они увлекаются приключениями и называют вас Арамисом[11].

Тротер. Да как они смеют!

Фанни. Вы так чудесно высмеиваете серьезных людей. Ваша insouciance[12].

Тротер (вне себя). Не говорите со мной по-французски: это неподобающий язык для молодой девушки. О боже! Как могло случиться, чтобы невинные шутки были так ужасно истолкованы? Всю жизнь я старался быть простым, искренним, скромным и добрым. Моя жизнь безупречна. Я поддерживал цензуру, презирая насмешки и оскорбления. И вдруг мне говорят, что я центр аморализма! Современного распутства! Высмеиваю самое святое! Ницшеанец! Чего доброго, еще и шовианец!!!

Фанни. Мистер Тротер, неужели вы хотите сказать, что вы действительно на стороне серьезных людей?

Тротер. Конечно, я на стороне серьезных людей. Как вы смеете задавать мне такой вопрос?

Фанни. Так почему же вы их не поддерживаете?

Тротер. Я их поддерживаю, но, разумеется, стараюсь не попадать в смешное положение.

Фанни. Как! Вы не хотите даже ради великого дела оказаться в смешном положении? О мистер Тротер, это vieux jeu[13].

Тротер (кричит на нее). Не говорите по-французски! Я этого не допущу!

Фанни. Но боязнь показаться смешным ужасно устарела. Кембриджское Фабианское общество…

Тротер. Я вам запрещаю упоминать о Фабианском обществе.

Фанни. Его девиз: «Ты не научишься кататься на коньках, если боишься быть смешным».

Тротер. На коньках! При чем тут коньки?

Фанни. Я не кончила. А дальше так: «Лед жизни скользок».

Тротер. Лед жизни! Скажите пожалуйста! Вы бы лучше ели мороженое и этим развлекались. Больше ни слова не хочу слышать!

Входит граф.

Граф. Дорогая моя, мы ждем в гостиной. Неужели ты все это время задерживала мистера Тротера?

Тротер. Ах, простите! Я должен привести себя в порядок. Я… (Поспешно уходит.)

Граф. Милая, ты должна была бы сидеть в гостиной. Тебе не следовало удерживать его здесь.

Фанни. Знаю. Не брани меня. Мне нужно было сказать ему очень важную вещь.

Граф. Я посажу его рядом с тобой.

Фанни. Да, пожалуйста, папа. Ох, я надеюсь, что все сойдет хорошо.

Граф. Да, милочка, конечно. Идем!

Фанни. Один вопрос, папа, пока мы одни. Кто такой Стагирит?

Граф. Стагирит! Неужели ты не знаешь?

Фанни. Понятия не имею.

Граф. Стагирит — это Аристотель. Кстати, не упоминай о нем в разговоре с мистером Тротером.

Идут в столовую

Действие первое

Дом в Дэнмарк-хилле[14]. В столовой пожилая леди завтракает и читает газету. Она сидит в конце обеденного стола. Против нее, на другом конце стола, свободный стул; за стулом — камин. Рядом с камином, ближе к задней стене, — дверь. Рядом с ведерком для угля — кресло. Посредине задней стены — буфет, стоящий параллельно столу. Обстановку столовой довершают стулья, выстроенные вдоль стен, и детская качалка в том конце комнаты, где сидит леди. Леди — благодушная особа. Ее муж, мистер Робин Гилби, отнюдь не благодушный, неистово врывается в комнату с письмом в руке.

Гилби (скрежеща зубами). Нечего сказать, веселенькая история. Это… черт…

Миссис Гилби (перебивает). Пожалуйста, не продолжай. Что бы там ни случилось, руганью все равно не поможешь.

Гилби (с горечью). Да, конечно, сваливаешь, по своему обыкновению, вину на меня! Заступаешься за своего сына! (Падает на стул против нее.)

Миссис Гилби. Когда он ведет себя хорошо, он — твой сын. Когда плохо — мой. Ты что-нибудь узнал о нем?

Гилби. Не хотелось бы говорить тебе.

Миссис Гилби. Ну так не говори. Должно быть, его нашли. Это, во всяком случае, утешительно.

Гилби. Нет, его не нашли. Мальчик, может быть, лежит на дне реки, а тебе и дела нет! (Слишком взволнованный, чтобы сидеть спокойно, встает и мечется по комнате.)

Миссис Гилби. А что это у тебя в руке?

Гилби. Я получил письмо от монсеньора Грэнфела из Нью-Йорка. Он порывает с нами. Не желает поддерживать знакомство. (Злобно поворачивается к ней.) Веселенькая история, не правда ли?

Миссис Гилби. Но почему?

Гилби (идет к своему стулу.) Откуда мне знать, почему?

Миссис Гилби. А что он пишет?

Гилби (садится и сердито надевает очки). Вот что он пишет: «Дорогой мистер Гилби. Весть о Бобби последовала за мной через Атлантический океан и дошла до меня только сегодня. Боюсь, что он неисправим. Мой брат, как вы легко можете себе представить, считает, что эта последняя эскапада перешла все границы. Да и мое мнение таково. Бобби нужно дать почувствовать, что подобные выходки не проходят безнаказанно…» «Как вы легко можете себе представить»! А мы знаем не больше, чем новорожденный младенец!

Миссис Гилби. Что он еще пишет?

Гилби. «Мне кажется, моему брату есть в чем и себя упрекнуть, и, стало быть, говоря между нами, я думаю со временем простить Бобби, сделав ему соответствующее внушение. Но сейчас нужно дать ему понять, что он в немилости и наши добрые отношения кончились. Остаюсь преданный вам…» (Снова не может справиться с волнением.) Хорошее дело — получить пощечину от человека, занимающего такое положение! И этим я обязан твоему сыну!

Миссис Гилби. А я нахожу, что это очень милое письмо. Ведь он, в сущности, говорит тебе, что только притворяется возмущенным и делает это для блага Бобби.

Гилби. О, прекрасно! Можешь вставить письмо в рамку и повесить над камином, как диплом.

Миссис Гилби. Не говори глупостей, Роб. Ты лучше радовался бы, что мальчик жив. Ведь уже неделя, как он пропал.