Федор Сологуб - Собрание пьес. Книга 2 Страница 47

Анна Сергеевна. Ах, не говорите про эти объявления… Вообразите, даже амуниции нет.

Лиза. Мама, что ты говоришь…

Анна Сергеевна. Просят, чтобы с собою солдатики сапоги приносили. Несчастные люди… Опять будет, как в японскую войну.

Лиза. Мама, ты жена военного, а рассуждаешь совсем как ничего не понимающая.

Анна Сергеевна. Ты много понимаешь… Ты бы посмотрела на запасных, — у них у всех сон сем сумасшедшие глаза…

Лиза. Ну, этого я ни у кого не видела… И отче го это женщин на войну не берут… Ведь были же в древности амазонки… О, с какою бы радостью я пошла воевать против этих жестоких пруссаков…

Козовалова. Была и у нас девица-кавалеристка Дурова.

Анна Сергеевна. Она у меня патриоткой оказалась…

Козовалова. Да как же иначе… Германцы всех против себя озлобили, мы все патриотками стали. Сегодня утром в теплых ваннах я говорю банщице: смотрите, Марта, когда придут немцы, так вы с ними не очень любезничайте. Она как рассердится, бросила шайку, говорит: «Да что вы, барыня. Пусть только сунутся, — да я их кипятком ошпарю»…

Анна Сергеевна. Ужас… Ужас…

Лиза (Козоваловой). Мне перед Паулем как-то стыдно.

Козовалова. Почему, деточка?

Лиза. Он меня любит. А я, — что ж я? Смеялась над ним. Прыгала, как обезьянка, и смеялась. Он пойдет сражаться. Может быть, умрет. Когда будет ему тяжело, кого он вспомнит, кому шепнет: «Прощай, милая»?

Козовалова. Вспомнит русскую барышню.

Лиза. Чужую, далекую… Ах, зачем мы так далеки от тех, кто так сильно, просто и верно чувствует, думает, живет?

Анна Сергеевна. Ужас, ужас… Вы посмотрите, у них у всех безумные глаза. Они знают, что их всех убьют.

Лиза. Ну что ты, мама… Где ты это видишь? Все они идут с одушевлением. Такой подъем духа, — разве ты не видишь?

Анна Сергеевна. Крепятся, не показывают.

Лиза. Нет, мама, они не думают о смерти. А если и думают, так на миру и смерть красна.

Анна Сергеевна. Опять этот эстонец…

Лиза. Послушайте, Пауль, подойдите ко мне на минутку.

Пауль. Ничего не бойтесь, Лиза. Пока мы живы, мы немцев далеко не пустим. А кто войдет в Россию, тот не обрадуется нашему приему. Чем больше их войдет, тем меньше их вернется в Германию.

Лиза. Пауль, милый Пауль, когда смотришь на всех этих храбрых людей, то разве можно бояться? Но я о другом хочу вам сказать. Милый Пауль, не смейтесь надо мной, — я сама знаю, что теперь не время говорить о себе.

Пауль. Лиза, как вы можете это думать? Когда вы говорите, в моей душе точно музыка.

Лиза. Пауль, вы не думайте, что я только смеюсь и болтаю. Я так поняла вашу душу в эти дни, и так мне стало сразу и стыдно, и хорошо. Милый, в эти дни я вас полюбила.

Пауль. Лиза, милая…

Лиза. Я пойду за вами.

Пауль. Ваша мама…

Лиза. Бог ее сохранит. Меня возьмут в сестры милосердия. И я выпрошу, чтобы меня послали поближе к вам.

Пауль (целуя ее руку). Милая, милая…

Говорят тихо и нежно.

Анна Сергеевна. Какие нежности с эстонцем… Он Бог знает что о себе вообразил. Можете представить, — целует руку, точно рыцарь своей даме…

Лиза. Мама, поди-ка сюда…

Козовалова. А нашему эстонцу очень к лицу воинственное воодушевление. Смотрите, какой красавец, точно рыцарь Парсифаль.

Анна Сергеевна. Ну уж и красавец… Ну, что, Лизонька?

Лиза. Вот мой жених, мамочка?

Анна Сергеевна. Лиза, побойся Бога… Что ты говоришь…

Лиза (с гордостью). Он — защитник отечества.

Анна Сергеевна. Такое ли теперь время… Об этом ли ему надо думать?

Пауль. Анна Сергеевна, я не хочу пользоваться минутным порывом вашей дочери. Она свободна, но я никогда не забуду этой минуты.

Лиза. Нет, нет, милый Пауль, я люблю тебя, я хочу быть твоею… (Бросается к нему на шею, обнимает его крепко и рыдает.)

Анна Сергеевна. Ужас… Ужас… Но ведь это же чистая психопатия…

Катя. Лиза, ты молодец, поздравляю тебя. Ты сделала хороший выбор. И правда, в наши дни надо забыть все разделения, надо быть всем вместе, и мы победим.

Лиза. Пауль, мы победим, правда?

Пауль. Победим, Лиза. С нами Бог, и мы победим.

Катя. Слушайте… (Поет).

На начинающего Бог!Вещанью мудрому поверьте.Кто шлет соседям злые смерти,Тот сам до срока изнемог.

На начинающего Бог!Его твердыни станут пылью,И обречет Господь бессильюЕго, зачинщика тревог.

На начинающего Бог!Его кулак в броне железной,Но разобьется он над безднойО наш незыблемый чертог.

На начинающего Бог…

Шум усиливается. Пыхтя и переваливаясь, входит толстый Лейфельд.

Лейфельд. Господа, пора ехать, пора. Поезд ждать не будет.

Прощаются Янов с женой, Пауль с Лизой. Приближается толпа запасных. Пауль вырывается из объятий Лизы, бежит за товарищами и запевает народный гимн. Запасные и толпа с воодушевлением поют.

Занавес.

Конец.

<1914>

Камень, брошенный в воду (Семья Воронцовых)

ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА:

Анна Павловна Воронцова — 70 лет, бодрая старуха, вдова-генеральша, живет безвыездно в родовом имении на Волге.

Гавриил Алексеевич — ее сын, 49 лет, бывший профессор.

Мария Александровна (Мэри) — его жена, 29 лет.

Кирилл — брат Гавриила, 25 лет, холостой, живет в имении, хозяйничает, служит по земским выборам.

Римма Николаевна Критская — 31 год, школьная подруга Мэри.

Михаил Сергеевич Левченко — 28 лет, горный инженер, гражданский муж Критской.

Аглая Семеновна — переписчица, работающая у Воронцова, — бесцветная девица, 28 лет.

Сергей Петрович Куликов — приятель Кирилла, местный врач, 45 лет.

Глаша — горничная Мэри, 22 года.

Садовник Павел — в усадьбе Воронцовых, 25 лет.

Михаил — его брат, 35 лет.

Деревенская баба, девчонки.

Действие происходит летом 1914 года в усадьбе Воронцовых на Волге, в одной из верхневолжских губерний.

Действие первое

Открытая терраса с видом на Волгу; ступеньки в сад от террасы. У края цветника на площадке белый садовый диван. Куртины цветущих пионов. Вдали березовая аллея. Солнечное утро в конце мая.

На террасе Анна Павловна и Гавриил, пьют кофе. У Гавриила мягкое, интеллигентное выражение лица: большой лысый лоб, утомленные глаза; золотое пенсне, рыжеватая бородка клином. Он рассеян, часто кладет руки в карманы, точно что-то ищет.

Анна Павловна. Уж так я рада, так рада, что и слов нет… И как это вы надумали — в деревне пожить… А я уж не чаяла, — век, думала, будете по заграницам да по Павловскам мотаться.

Гавриил. Доктора Мэри прямо сказали, что для нее город — отрава. Даже и зиму велели в деревне жить. Да только уж не знаю, — соскучится, пожалуй. Вот разве цветами займется, — она все мечтала розы разводить.

Анна Павловна. Слава Богу, цветов у нас хоть отбавляй. Живем, можно сказать, среди роз… А вот скажи мне, Гаврюша, отчего твоя Мэри чудная такая: все что-то думает, плачет, — тоскует, что ли? Да о чем?

Гавриил. Это после болезни… Впрочем, у нее вообще нервы неважные. Все ее чрезвычайно волнует, огорчает. Грубость всякая человеческая.

Анна Павловна. Да чего же ей не хватает? (Пауза.) Ты меня прости, Гаврюша, а только женщине без детей в ее летах ух… как скучно должно быть. Какая же это жизнь — без детей. Да отчего это нынче дети не рождаются? Не хотят их, что ли? Сколько ты уже лет женат, Гаврюша?

Гавриил (не поднимая глаз). Пять.

Анна Павловна. Вон, поди ж ты, пять лет… (Задумывается.) Нет, Гаврюша, прости меня, а все то как будто не так. Не знаю уж, — я ли ничего не понимаю, или уж свет кругом пошел, — только мы лучше вас жили, проще как-то и веселее. Выезжали, танцевали, веселились; замуж выходили рано, жили на просторе, в усадьбах, дети рождались здоровые, сами хозяйством занимались. И всего было много, всего хватало, и жили весело и привольно. Никаких этих мечтаний, тоскований и в помине не было. Чтобы замуж выходить под тридцать лет, как теперь, или без детей с мужьями жить, — что-то об этом мы и не слыхивали.