Александр Амфитеатров - Отравленная совесть Страница 5

Синевъ. Вы бы въ юмористическіе журналы писали, а?

Ратисовъ. Пишу.

Синевъ. Ой ли? И ничего, печатаютъ?

Ратисовъ. Съ благодарностью.

Синевъ. Скажите!

Ратисовъ. Цѣнятъ. Вы, говорятъ, ваше превосходительство, юмористъ pur sаng, а нравственности у васъ что у весталки. Вы не какой-нибудь борзописецъ съ улицы, но патрицій-съ, аристократъ сатиры. Этакаго чего-нибудь рѣзкаго, съ густыми красками, слишкомъ смѣшного, не семейнаго, y васъ ни — ни.

Синевъ. Подъ псевдонимцемъ качаете?

Ратисовъ. Разумѣется. "Дѣйствительный юмористъ", это я. Я было хотѣлъ подписываться "дѣйствительный статскій юмористъ" — этакъ слегка намекнуть публикѣ, что я не кто-нибудь, не праздношатающій бумагомаратель. Но цензура воспротивилась. Оставила меня безъ статскаго… Мысль! Позвольте карандашикъ.

Синевъ. Вдохновеніе заиграло?

Ратисовъ. Мысль: дѣтей оставляютъ безъ сладкаго, а меня оставили безъ статскаго… Правда, хорошо?

Синевъ. Изумительно!

Ратисовъ. Запишу и разработаю па досугѣ…

Пишетъ. Синевъ отходить къ Олимпіадѣ Алексѣевнѣ, которая въ сторонѣ бесѣдуетъ съ Митей.

Митя. Вотъ вы все надо мною смѣетесь, а я… я даже Добролюбова читалъ, ей Богу. Хоть весь классъ спросите… Ужъ я такой! Я могу понимать: y меня серьезное направленіе ума…

Смолкаетъ при приближеніи Синева. Всѣ трое остаются въ глубинѣ сцены, въ тихомъ шутливомъ разговорѣ.

Верховскій. Какъ угодно, Андрей Яковлевичъ, а все это софизмы.

Ревизановъ. Какъ для кого.

Верховскій. Вы меня въ свою вѣру не обратите.

Ревизановъ. Я и не пытаюсь. Помилуйте.

Верховскій. Я даже позволяю себѣ думать, что это и не ваша вѣра.

Ревизановъ. Напрасно. Почему же?

Верховскій. Вѣра безъ дѣлъ мертва, а y васъ слова гораздо хуже вашихъ дѣлъ.

Ревизановъ. Спасибо за лестное мнѣніе.

Верховскій. На словахъ, вы мизантропъ и властолюбецъ.

Ревизановъ. Я, дѣйствительно, люблю власть и, въ огромномъ большинствѣ, не уважаю людей.

Верховскій. Однако вы постоянно дѣлаете имъ добро?

Ревизановъ. Людямъ? Нѣтъ.

Верховскій. Какъ нѣтъ? Вы строите больницы, училища, тратите десятки тысячъ рублей на разныя общеполезныя учрежденія… Если это не добро, то что же по-вашему?

Ревизановъ. Кто вамъ сказалъ, что я дѣлаю все это для людей и что дѣлаю съ удовольствіемъ?

Верховскій. Но…

Ревизановъ. Мало ли что приходится дѣлать! Жизнь взятокъ требуетъ. Только и всего.

Ратисовъ. Андрей Яковлевичъ клевещетъ на себя. Онъ дѣлаетъ добро инстинктивно. Онъ хочетъ, самъ не сознавая того, отслужить свой долгъ предъ обществомъ, которое его возвысило.

Ревизановъ. Долгъ!.. Отслужить!..

Верховскій. Вы смѣетесь?

Ревизановъ. Нѣтъ. Я только нахожу эти слова неестественными. Зачѣмъ человѣкъ будетъ служить обществу, если онъ въ состояніи заставить общество служить ему? Къ чему обязываться чувствомъ долга, когда имѣешь достаточно смѣлости, чтобы покоряться лишь голосу своей страсти?

Верховскій. Сколько вамъ лѣтъ?

Ревизановъ. Сорокъ четыре

Верховскій. Мнѣ пятьдесятъ шесть… Странно. Разница не такъ ужъ велика… а, — извините меня! — я не понимаю васъ, мы словно говоримъ на разныхъ языкахъ.

Ревизановъ. Да, такъ оно и есть. Я говорю на языкъ природы, а вы на языкъ культуры. Вы толкуете о господствѣ долга, а я о господствѣ страсти. Вы стоите на исторической, условной точкѣ зрѣнія, а я на абсолютной истинъ. Вамъ нравится, чтобы ваша личность исчезала въ обществѣ; я напрягаю всѣ силы, чтобы, наоборотъ, поставить свою волю выше общей.

Синевъ (издали). Вотъ какъ!

Ревизановъ. Вы что-то сказали?

Синевъ. Простите, пожалуйста, но вы мнѣ напомнили… впрочемъ, неудобно разсказывать: не совсѣмъ ловкое сближеніе…

Ревизановъ. Не стесняйтесь.

Синевъ. Я уже слышалъ вашу фразу недавно, на допросѣ одного интеллигентнаго… убійцы съ цѣлью грабежа. Онъ, между прочимъ, тоже опредѣлялъ преступленіе, какъ попытку выдѣлить свою личную волю изъ воли общей, поставить свое я выше общества.

Ревизановъ. Да, въ сознательномъ преступленіи есть этотъ оттѣнокъ.

Верховскій. И преступленіе обычная дорога къ вашему излюбленному царству страсти.

Ревизановъ. Бываетъ.

Верховскій. Хорошая дорога, скажете?

Ревизановъ. По крайней мѣрѣ, хоть куда-нибудь приводитъ.

Верховскій. Помилуйте! да если всѣ станутъ такъ думать и жить… что же это будетъ? Вѣдь въ такой компаніи люди пожрутъ другъ друга.

Ревизановъ. Что же? Горе побѣжденнымъ….

Входятъ Людмила Александровна и Сердецкій. Людмила Александровна садится въ тѣни, въ глубинѣ сцены.

Синевъ. Все это прекрасно, Андрей Яковлевичъ теоріи можно разводить всякія, и, пока ваше царство страсти остается въ мірѣ, такъ сказать, умозрительномъ, намъ, обыкновеннымъ смертнымъ, можно съ грѣхомъ пополамъ жить на свѣтѣ. Но скверно, что изъ теоретической? области то и дѣло проскальзываютъ фантомы въ действительную жизнь.

Ревизановъ. А вы ихъ ловите и отправляйте въ мѣста не столь и столь отдаленныя. Это ваше право.

Синевъ. Да, вѣдь всѣхъ не переловишь.

Ревизановъ. А не поддаваться ихъ право.

Синевъ. Иного и схватишь, нить! Скользокъ, какъ угорь, вывернется и уйдетъ въ мутную воду. Законъ — дѣло рукъ человѣческихъ, а преступленіе дѣло природы. Законъ имѣетъ рамки, а преступленіе нѣтъ. Законъ гонится за преступленіемъ, да не всегда его догоняетъ. Да вотъ вамъ примѣръ. Вчера я слышалъ одну исторію: попробуйте преслѣдовать ея героя по закону…

Олимпіада Алексѣевна, (отрываясь отъ разговора съ Митей). Если что-нибудь страшное, не разсказывай: я покойниковъ боюсь.

Синевъ. Дѣло на Уралѣ.

Ревизановъ. Знакомыя мѣста.

Синевъ. Герой мѣстный Крезъ, скучающій россіянинъ изъ любимаго вами, Андрей Яковлевича типа людей страсти и личнаго произвола…

Верховскій. Проще сказать: самодуръ.

Сипевъ. Но образованный, замѣтьте.

Ревизановъ. Есть тамъ такіе. Ну-съ?

Синевъ. Развлеченія ради, задумался этотъ Крезъ влюбиться въ нѣкоторую барыньку, жену довольно вліятельнаго въ тѣхъ мѣстахъ лица… Барынька оказалась не изъ податливыхъ…

Сердецкій. Крезъ поклялся, что возьметъ ее, во что бы то не стало…

Синевъ. Откуда вы знаете?

Сердецкій. Предположилъ по шаблону, всегда такъ бываетъ.

Синевъ. Да… И началъ орудовать. Да вѣдь какъ! Супругъ упрямой красавицы до тѣхъ поръ отлично шелъ по службъ, а теперь вдругъ, ни съ того ни съ сего, запутался въ какихъ-то упущеніяхъ, попалъ подъ судъ и вылетѣлъ въ отставку съ запачканнымъ формуляромъ. Въ обществѣ пошли гадкіе слухи о поведеніи молодой женщины. Репутація несчастной была разбита, семейная жизнь ея превратилась въ адъ. Знакомые отъ нея отвернулись, мужъ вколачивалъ жену въ гробъ ревностью, родныя дѣти презирали ее, какъ развратную женщину…

Людмила Александровна. Ахъ!

Синевъ. А? что? вамъ опять нехорошо, кузина?

Людмила Александровна. Не обращайте на меня вниманія: такъ… приступъ мигрени…

Олимпіада Алексѣевна. Ну, а конецъ-то, конецъ твоего романа?

Синевъ. Въ одинъ прекрасный вечеръ…

Сердецкій. Послѣ ужасной семейной сцены…

Синевъ. Вы, Аркадій Николаевичъ, невозможны съ вашею прозорливостью. Ну-да, послѣ ужасной семейной сцены, горемычная барынька ушла, въ чемъ была, изъ дома и постучалась таки…

Сердецкій. Къ Крезу.

Ревизановъ. Что и требовалось доказать.

Верховскій. Вотъ видите, Андрей Яковлевичъ.

Ревизановъ. Виноватъ. Позвольте, господа. Чего вы отъ меня хотите? Что-бы я не осудилъ этотъ поступокъ? Осуждаю. Но вѣдь я не утверждалъ, что люди страсти хорошіе люди. Я только говорилъ, что это люди, которые хотятъ быть счастливыми, умѣютъ брать свое счастье съ боя и ради него на все готовы…

Людмила Александровна. На все?!

Ревизановъ. Я раньше слыхалъ вашу исторію, Петръ Дмитріевичъ, и хорошо знаю ея героя.

Синевъ (въ сторону). Мѣдный лобъ!

Ревизановъ. Это, дѣйствительно, упрямый и страстный человѣкъ.

Людмила Александровна (не глядя на него, издали). А… а совѣсть? упрекаетъ его когда-нибудь?

Ревизановъ (окидываетъ ее внимательнымъ взоромъ… послѣ краткаго молчанія, рѣшительно). Не думаю.

Людмила Александровна, съ тихимъ содроганіемъ, поникаетъ головою.

Олимпіада Алексѣевна. Скучная твоя исторія, Петя. Я думала, онъ ее убьетъ или она его.