Федор Сологуб - Собрание пьес. Книга 1 Страница 58

Лидия. Я боюсь, боюсь. (Уходит.)

Морев. Искусство это и есть отдых от жизни. И оно же источник новой жизни. Играли, пока были детьми. Потом залюбовались на зрелище. Потом придем к единению в таинственном обряде.

Красновский (выслушав эти слова с видом скучающего человека, обращается к Марии). Я не спорю, конечно, — у вас, Марья Павловна, есть несомненный талант, есть прекрасная сценическая внешность, хотя пока еще младенческая техника. Я не сомневаюсь, что из вас выйдет, если вы не перестанете работать над собою, хорошая драматическая инженю.

Мария (смеется). Какие ужасные слова вы говорите, Алексей Николаевич.

Красновский. Отчего же? Разве я неверно определил ваше амплуа? Тогда извините, Марья Павловна. Я ведь не профессиональный театрал.

Мария. Нет, не то что неверно. Но когда я мечтаю о том, что буду делать на сцене, меня коробит от таких слов, как амплуа, инженю, героиня. Зачем все это? Ведь каждый раз так индивидуально то, что делаешь!

Красновский. Ну да, я знаю, вы мечтаете о том, чего не бывает, как говорится в стихах Зинаиды Гиппиус, и чего никому из нас не надобно.

Курганов. Всем нам надобно только то, чего не бывает. Для того только мы и в театр ходим. Для того и сами работаем в театре.

Красновский. Ну, этого я что-то уж и не понимаю. Что-то уж слишком мудреное!

Курганов. Ходить в театр, чтобы смотреть, как мои знакомые пьют чай или водку, сплетничают и ссорятся? Это я и без театра вижу.

Красновский. А я люблю, когда актер загримируется под известное лицо. Чем известнее оригинал, тем любопытнее посмотреть его на сцене. Особенно, если автор и актер сумеют его хорошенько высмеять.

Курганов. Нет, в театре я хочу другого. Хочу пламенного восторга, уносящего меня из оков этого бледного существования.

Морев. В театре мы хотим не быта, а преображения быта силою искусства.

Красновский. Не лучше ли заботу о преображении быта предоставить Государственной Думе? Пусть она совершает это силою хороших законов.

Мария. Вы все шутите, Алексей Николаевич. А мы говорим серьезно.

Зоя. Алексей Николаевич думает, что с нами не стоит говорить серьезно.

Красновский. Помилуйте, Зоя Аркадьевна! Я серьезнейший из здешних присяжных поверенных.

Мария. Вот вы увидите сейчас пример преображения властью искусства. Можно это сказать, потому что она ушла одеваться для танца.

Красновский. Кто это она?

Мария. Лидия.

Красновский. Тоже, конечно, жрица новой красоты и нового искусства.

Мария. О, какой тон! Ну да, жрица, если хотите. Жрица, потому что она самоотверженно служит своему высокому искусству.

Красновский. Это маленькое неграциозное существо? Воображаю, как она танцует!

Мария. Да, она кажется неловкою в своей глупой блузке и в этой своей скромной юбчонке. У нее нет денег на роскошные туалеты. Свои костюмы для танца она шьет себе сама по рисункам Курганова. В ее комнате нет даже большого зеркала.

Красновский. Это и видно.

Мария. Когда она танцует при свете бедной свечки, она смотрит на свою тень на пустой стене и так учится. Нет, вы не должны, вы не смеете смеяться над нею! И вот вы сейчас сами увидите в танце эту заклинательницу, — тогда вы скажете другое.

Красновский. Посмотрим. «На свете чудеса рассеяны повсюду».

Зинка (Зое, вполголоса). Они уже оделись. Совсем стали хорошенькая. Велели мне к господину Мореву ковер поближе подвинуть. (Громко.) Лидия Николаевна оделись, сейчас танцевать выйдут. Просят всех сесть поближе к стенкам.

Оправляет ковер. Зоя играет. Курганов и Мария отходят в сторону.

Курганов. Этот краснобай Красновский — ходячий трафарет. Говорит готовыми словами и думает готовыми мыслями.

Мария. Он — милый. В нем все-таки есть что-то искреннее.

Курганов. Добродетельный уж очень. Отчего он к тебе так льнет? О чем вы с ним шептались?

Мария. Вовсе не шептались. Ты ревнуешь! Как тебе не стыдно! Я больше могла бы тебя ревновать, если бы на это была способна.

Курганов. Как же мне не ревновать, если ты не говоришь ни да, ни нет!

Мария. Милый, — не время теперь. У меня сердце горит в груди, и я не знаю, не знаю, ничего не знаю. Пока не осуществила я свою мечту, что могу сказать! Ты всегда увлечен кем-нибудь, у тебя всегда есть другая, или прекрасная дама, или твоя модель. Я думаю, что ты любишь Лидию. А я, — я пока люблю только искусство.

Курганов. Как ты не понимаешь, Мария! Лидия волнует меня как художника, а ты… ты — несравненная. Лидия преображается только в танце. Для нее танец, как священнодействие.

Мария. Вот видишь, ты ею очарован.

Курганов. Ее танцем. Только танцем. В танце вся ее душа. Когда я зарисовываю самые трудные позы ее, она позирует с терпением факира. А в жизни она маленькая и слабая. Ты же, Мария, ты всегда горишь.

Зоя играет.

Мария. Лидия, тебе пора выходить.

Голоса.

— Лидия, мы ждем!

— Выходите!

— Лидочка, поскорее!

Лидия (из соседней комнаты). Я боюсь, боюсь. Ни за что не выйду.

Курганов. Лидия, мы ждем. Отчего же ты не выходишь?

Лидия. Мне страшно. Я боюсь, что надо мною будут смеяться.

Голоса.

— Никто не будет смеяться!

— Как можно!

— Что вы придумали, вздор какой, Лидия!

— Мы не такие, Лидочка, чтобы над этим смеяться!

— Право, не бойтесь!

Лидия. Скажите Красновскому, чтобы он не смеялся. Или пусть он уйдет.

Мария. Она уже оделась и не решается выйти.

Зоя. Иди же, Лидия, скорее. Я уж два раза начинала играть. Никто не будет смеяться, уверяю тебя.

Лидия (выглядывая из двери). Слишком светло. Погасите вот эти свечи, на стене. Зинка, милая, погаси, пожалуйста.

Зинка выбегает из той комнаты, где Лидия, и гасит свечи. Комната теперь освещена только свечами на пианино.

Курганов. Я пойду за нею. Иначе она так и не выйдет. (Уходит.)

Красновский. Жрица нового искусства желает поломаться.

Мария. Вы несносны, Алексей Николаевич.

Красновский. Я только справедлив, Марья Павловна. И я не сомневаюсь, что наш милый художник быстро уговорит ее. Да вот уж они идут.

Курганов выводит Лидию, одетую в тунику. В дверях она слегка упирается, схватившись за косяк двери. Курганов ее увлекает, Лидия вдруг быстро и легко выбегает на середину комнаты и останавливается.

Красновский. Это вы называете оделась? Ну, такая одежда не по нашему климату, хотя и делает честь вкусу художника.

Мария. Молчите. Не смущайте ее. Здесь нет рампы, и наши замечания доходят до исполнителей. Мы должны участвовать сочувствием в действии, а не мешать ему.

Лидия. Ничего, пусть говорит что хочет, теперь уж мне все равно. Я никого не вижу. Нет стен. Вокруг меня ночь. Я стою в поле. Под моими ногами трава. Месяц встал. И душа моя вся — музыка.

Зоя играет. Лидия танцует.

Курганов (читает стихи Александра Блока):

Я не звал тебя, сама тыПодошла.Каждый вечер запах мяты.Месяц узкий и щербатый.Тишь и мгла.Словно месяц встал из далей,Ты пришлаВ ткани легкой, без сандалий,За плечами трепеталиДва крыла.На траве, едва примятой,Легкий след.Свежий запах дикой мяты,Неживой, голубоватыйНочи свет.И живу с тобою рядом,Как во сне,И живу под бледным взглядомДолгой ночи,Словно месяц там, над садом,Смотрит в очиТишине.

Лидия кончила танец. Убегает. Похвалы и рукоплескания, если танец и чтение одобрены публикою.

Мария. Какие стихи, какая музыка! О, на что можно променять такие мгновения! Как радостно, что мы не одни, что с нами прекрасные, вдохновенные поэты наши в тоске и в мечтах своих! О дивная музыка дивных строк! Дивно поющее тело человека!

Зинка вносит вино, все берут стаканы.

Курганов. Друзья мои, мы все любим искусство и живем для него. Я поднимаю мой стакан за тесную дружбу всех искусств, за их объединение в театре, пью за новый театр!

Слышны приветственные и сочувственные восклицания. Лидия бежит к Мореву, во время действия неподвижно сидящему на одном месте, и чокается с ним. За нею и все чокаются с ним.