Воле Шойинка - Смерть и конюший короля Страница 6

Джозеф появляется, сумрачный и молчаливый, только после третьего окрика.

Ты что – не слышал, как я тебя зову? Тебе что – трудно отозваться?

Джозеф. Я не слышал, хозяин.

Пилкингс. Не слышал? А почему ж тогда явился?

Джозеф (упрямо). Я не слышал, хозяин.

Пилкингс (с трудом сдерживаясь). Ладно, мы поговорим об этом завтра утром. А сейчас передай мою записку сержанту Амусе – только непременно ему самому! Он в полицейском участке. Садись на велосипед и жми туда что есть духу. Я жду тебя обратно через двадцать минут. Ты меня понял? Через двадцать минут!

Джозеф. Понял, хозяин.

Пилкингс. И послушай, Джозеф…

Джозеф. Да, хозяин?

Пилкингс (цедит сквозь стиснутые зубы). Забудь мои слова про святую воду. Крещение святой водой вовсе не чушь. Это я спорол чушь.

Джозеф. Понятно, хозяин. (Уходит.)

Джейн (выглядывая из-за двери). Он откликнулся?

Пилкингс. Кто?

Джейн. Джозеф. Ты ведь его звал?

Пилкингс. В конце концов откликнулся.

Джейн. Чушь? Да я на что угодно готова с тобой поспорить, что к завтрашнему утру мы лишимся слуги! Ты видел его лицо?

Пилкингс. Меня гораздо больше беспокоит, лишимся ли мы к завтрашнему утру одного из их вождей. Господи Иисусе! Ты только послушай эти чертовы барабаны! (Шагает из угла в угол по веранде, явно не зная, как поступить.)

Джейн (встав со стула, на котором она сидела во время их разговора). Я пойду переоденусь и приготовлю ужин.

Пилкингс. Это еще зачем?

Джейн. Затем, что нам не удастся пойти сегодня на бал.

Пилкингс. Вздор! Это будет первый приятный вечер в Европейском клубе за целый год, и пусть меня повесят, если мы его пропустим. Да и бал сегодня намечается совсем особый. Такое происходит отнюдь не каждый день!

Джейн. Ты ведь и сам понимаешь, Саймон, что смерть вождя необходимо предотвратить. А поскольку предотвратить ее под силу только тебе, ты и должен это сделать.

Пилкингс. Ничего я никому не должен! Пусть хоть все здешние вожди бросаются в пропасть или травятся из-за какого-нибудь своего варварского обычая, я и пальцем не шевельну. Вот если б намечалось ритуальное убийство, тут мне по долгу службы пришлось бы вмешаться. Да и не могу я уследить за всеми потенциальными самоубийцами нашей провинции. Что же до этого вождя, то он меня очень порадует, если избавит мир от своего присутствия.

Джейн (рассмеявшись). Ты думаешь, я не знаю тебя, Саймон? Думаешь, не понимаю, что ты обязательно это уладишь – когда вдоволь наворчишься? А чем ты так расстроен? Что у вас тут произошло?

Пилкингс. Да ничего особенного. Просто я перед ним извинился. Сказал, что святая вода вовсе не чушь.

Джейн. В самом деле? И как он это воспринял?

Пилкингс. А мне-то какое дело, гори он адским огнем! Я, видишь ли, вдруг представил себе нашего преподобнейшего Макферлейна, который строчит очередное письмо губернатору о моих кощунственных высказываниях при его прихожанах.

Джейн. О, я думаю, он давно махнул на тебя рукой.

Пилкингс. Сомневаюсь, дорогая. И кроме того, я хотел быть уверенным, что Джозеф не «потеряет» мою записку по дороге в участок. Этот христианствующий остолоп вполне способен покарать меня таким образом за мое богохульство.

Джейн. Если ты уже отбрюзжался, пойдем, я тебя покормлю.

Пилкингс. Не выдумывай, дорогая. Мы пойдем на бал.

Джейн. Саймон…

Пилкингс. Успокойся и надевай свой маскарадный костюм. Я послал Амусе приказ взять этого человека под стражу.

Джейн. Да ведь никакой стражи в нашем полицейском участке нет! Друзья или приспешники мигом его освободят.

Пилкингс. Вот и видно, что я гораздо предусмотрительней тебя. Амусе приказано привести вождя сюда. Мой кабинет надежней полицейского участка, и арестованный просидит у нас, под охраной Амусы, до нашего возвращения. Никто из его приспешников не посмеет вломиться в мой дом.

Джейн. Прекрасная мысль! Я сейчас переоденусь.

Пилкингс. Послушай…

Джейн. Да, милый?

Пилкингс. У меня есть для тебя сюрприз. Я было хотел, чтоб ты узнала об этом прямо на бале, но…

Джейн. О чем ты, милый?

Пилкингс. Наследный принц, как тебе известно, решил посетить наши колонии. Его корабль ошвартовался в столичном порту только сегодня, но он уже прибыл сюда, к нам, и его принял у себя в Резиденции наместник губернатора. Так что он почтит своим присутствием сегодняшний бал.

Джейн. Не может быть!

Пилкингс. Может, дорогая. Его попросили вручить призы, и он согласился. По-моему, лучшего председателя Клуба, чем старина Энглтон, у нас еще не было. На диво проворный малый!

Джейн. Потрясающе!

Пилкингс. Все другие провинции сойдут с ума от зависти.

Джейн. Интересно, в каком костюме он придет.

Пилкингс. Едва ли ему удастся найти что-нибудь оригинальней рыцарского облачения с гербом на груди. Так или эдак, а наши костюмы наверняка окажутся занятней.

Джейн. Значит, нам повезло вдвойне. Если мы получим первый приз. Мне ведь к тому же не придется заботиться о перчатках. Они предусмотрены в наших нарядах.

Пилкингс (рассмеявшись). Эх, мне бы твои женские заботы, дорогая! Однако переодевайся, и пойдем.

Джейн (срывается с места). Я мигом! (Внезапно приостановившись.) Теперь понятно, из-за чего ты так взбудоражен. Мне было очень странно, почему это тебе вдруг изменила твоя обычная находчивость… а дело, оказывается, вот в чем.

Пилкингс (заметно повеселев). Умолкни, женщина, и поторопись.

Джейн. Слушаюсь, господин!

Пилкингс начинает насвистывать мелодию танго, под которое они недавно танцевали, и даже делает несколько па. Свет постепенно меркнет.

III

Внезапно возникший и стремительно усиливающийся гул взволнованных женских голосов. Сцена освещается, и зрители видят задрапированный дорогой материей киоск для продажи тканей. Ведущий к нему проход и ступени перед дверью выложены бархатом. На сцене появляются женщины, неохотно отступающие к этому киоску перед сержантом Амусой и двумя констеблями; констебли обеими руками держат за концы свои полицейские дубинки, оттесняя ими женщин к застеленному бархатом проходу. Однако там, где начинается выложенная бархатом дорожка, женщины сбиваются в плотную группу и больше не отступают. Они язвительно ругают всех трех полицейских, причем каждая произносит лишь две или три реплики.

Амуса. Я последний раз вам говорю – освободите дорогу! Мы при исполнении долга.

Первая женщина. При исполнении, евнух, прислуживающий белым? Истинный долг выполняется там, куда ты рвешься, бесполое отродье, но тебе этот долг понять не дано.

Вторая женщина (цепко ухватившись за дубинку констебля). Этим ты нас не обманешь, холуй! Нас испугает лишь длинный… нож, которого у тебя ни за что не найдешь, сколько ты нам про него ни толкуй!

Она резко нагибается, словно бы для того, чтобы заглянуть под брючину мешковато сидящих на полицейском форменных шорт. Ошалевший полицейский машинально сжимает колени. Женщины оглушительно хохочут.

Третья женщина. Неужели там у него ничегошеньки нет?

Вторая женщина. Да висит кое-что. Ты видела колокольчик, которым белые зовут своих слуг?…

Амуса (с трудом сохраняя чувство собственного достоинства). Надеюсь, вы знаете, что совать палки в колеса машины общественного порядка строго воспрещается? Я приказываю вам очистить дорогу!

Первая женщина. А ты ее прокладывал, эту дорогу?

Четвертая женщина. Ведь ты полицейский, я правильно понимаю? Так тебе надо знать, как именуется на суде насильственное вторжение в чужие владения. Или (указывая на застеленные бархатом ступени к входу в киоск) ты думаешь, что такая дорога проложена для выродка вроде тебя?

Вторая женщина. А ну катись к своему белому господину и скажи, что мы ждем здесь его самого.

Амуса. Если я уйду, то приду обратно с подкреплением. С вооруженным подкреплением, учтите!

Третья женщина. Ага, теперь-то мне стало понятно. Белые отрезают их мужское вооружение, чтоб они могли натянуть свои шорты.

Пятая женщина. Ну и нахал! Он явился сюда, чтобы показать нам, женщинам, свою силу, а мужское оружие прихватить позабыл.

Амуса (рычит, перекрывая женский хохот). Я последний раз вам приказываю – немедленно очистите дорогу!

Четвертая женщина. Дорогу куда?

Амуса. Туда, к киоску. Я знаю, он там.

Пятая женщина. Про кого ты толкуешь?

Амуса. Про вождя, который называет себя Элесин-оба.

Шестая женщина. Глупец! Не он так себя называет – в нем говорит родовая память. Так же, как она говорила в его отце и будет говорить в сыновьях и внуках. Что бы ни творили тут белые люди.

Седьмая женщина. Вспомни, разве не один океан омывает земли белых и черных? Иди и скажи своему белому господину, что, куда бы он ни спровадил нашего сына, тот возвратится, когда придет время, – океан принесет его к родным берегам.