Артур Миллер - Это случилось в Виши Страница 6

ФОН БЕРГ (растерянно). Да... это выглядит неправдоподобно.

БАЙЯР. Если бы я так думал, у меня не было бы сил войти в ту дверь. У меня отнялись бы ноги.

ФОН БЕРГ (помолчав). Да. Я никогда не пытался взглянуть на это так, как вы говорите... Но... вы действительно думаете, что рабочий класс сможет?..

БАЙЯР. Он уничтожит фашизм потому, что фашизм ему враждебен.

ФОН БЕРГ (кивнув). Но в таком случае все становится еще более загадочным.

БАЙЯР. Я тут никакой загадки не вижу.

ФОН БЕРГ. Да они боготворят Гитлера!

БАЙЯР. Что вы! Гитлер — порождение капитализма

ФОН БЕРГ (с глубочайшей горечью и тревогой). Но они его боготворят! Мой повар, мои садовники, мои лесничие, шофер, егерь — все они фашисты! Я видел, как оно их захватывает — преклонение перед этим проходимцем, моя экономка видит его во сне, он» бредит им наяву! Я видел это в своем собственном доме. Вот вам факт, чудовищный факт. (Сдерживая волнение.) Вы меня извините, но я не могу относиться к этому спокойно. Я восхищен вашей способностью верить. Всякая вера в чем-то прекрасна. Но я знаю, что ваша вера покоится на ошибочной основе, и это меня страшно тревожит! (Тихо.) Я лично не могу радоваться фактам, они слишком безнадежны. Немцы его обожают, он для них соль земли... (Глядя в пространство.) Обожают.

Из кабинета доносится взрыв смеха. Князь, как и все, смотрит на дверь.

Странно, если бы я не знал, что там есть французы, я бы сказал, что это ржут немцы. Но, как видно, хамство — не свойство какой-нибудь одной нации.

Дверь отворяется. Из кабинета, смеясь, выходит ФЕРРАН.

Смех внутри стихает. Ферран машет в кабинет на прощанье рукой и закрывает за собой дверь. Улыбка сходит с его лица. И когда он проходит мимо Официанта, он бросает взгляд на дверь, наклоняется и что-то шепчет Официанту на ухо. Все остальные за ними наблюдают. Ферран идет к выходу. Официант хватает его за передник.

ОФИЦИАНТ. Ферран!

ФЕРРАН (отталкивая его руку). Что я могу сделать? Я же тебе сто раз говорил, чтобы ты уехал! Скажи, что нет. (Заплакав.) Ну, скажи, что нет!

Поспешно уходит, вытирая слезы передником. Все смотрят на Официанта, который неподвижно уставился перед собой.

БАЙЯР. В чем дело? Говори. Ну, давай, я ведь следующий, что он сказал?

ОФИЦИАНТ (шепчет, с расширенными от ужаса глазами). Это совсем не на работу.

ЛЕДЮК (наклонившись, чтобы лучше слышать). А куда?

ОФИЦИАНТ. У них печи.

БАЙЯР. Какие печи?.. Говори! Что это за печи?

ОФИЦИАНТ. Он слышал, что говорили сыщики, они только что заходили выпить кофе. Людей сжигают в печах. Это совсем не на работу. В Польше они сжигают людей.

Молчание. Долгое время его никто не прерывает.

МОНСО. Это самая идиотская выдумка, какую я слышал в жизни!

ЛЕВО (Официанту). Но ведь если у человека настоящий французский паспорт... В моем паспорте не сказано, что я еврей.

ОФИЦИАНТ (громким шепотом). Они проверяют, сделали ли вам обрезание.

Мальчик вскакивает, словно ужаленный. Дверь кабинета отворяется. Выходит КАПИТАН ПОЛИЦИИ и делает знак Байяру. Мальчик поспешно садится.

КАПИТАН. Можете войти.

Байяр встает, напускает на себя бравый до нелепости вид Но, подойдя к Капитану, говорит с подлинным достоинством.

БАЙЯР. Я старший электромонтер на железной дороге. Вы, может, капитан, сами видели меня в мастерских. У меня броня первой категории.

КАПИТАН. Входи.

БАЙЯР. Вы можете справиться у министра путей сообщения Дюкена.

КАПИТАН. Ты еще будешь меня учить?

БАЙЯР. Нет, но всякому полезно послушать добрый совет.

КАПИТАН. Иди!

БАЙЯР. Иду.

Байяр решительно входит в кабинет. Капитан идет за ним следом и прикрывает дверь. Долгое молчание. Потом Монсо старательно разглаживает складку на полях своей фетровой шляпы. Лебо с ужасом разглядывает свои бумаги и потирает бороду тыльной стороной руки. Старый еврей поглубже заталкивает свой узел под ноги. Ледюк вытаскивает полупустую пачку сигарет, хочет вынуть одну, потом молча встает, обходит арестованных и угощает всех. Лебо берет сигарету. Они закуривают. Из соседнего дома доносятся тихие звуки аккордеона, наигрывающего модную песенку.

ЛЕБО. Только фараон может играть в такую минуту!

ОФИЦИАНТ. Нет, это Морис, сын хозяина. У них начинают подавать обед.

Ледюк возвращается на свое место — последнее на скамье, приподнимается, вытягивает голову, заглядывает за угол коридора, потом садится снова.

ЛЕДЮК (тихо). У двери только один часовой. Втроем с ним можно справиться.

Пауза. Никто не отвечает. Потом...

ФОН БЕРГ (извиняющимся тоном). Боюсь, я вам буду только помехой. У меня такие слабые руки.

МОНСО (Ледюку). Неужели, доктор, вы верите в эти печи?

ЛЕДЮК (подумав). Да. По-моему, это возможно... Да. Может, мы что-нибудь сумеем сделать?..

МОНСО. На кой им черт мертвые евреи?! Им нужна даровая рабочая сила. Это же бессмыслица! Как хотите, у немцев есть своя логика. То, о чем вы говорите, им не может быть выгодно!

ЛЕДЮК. Вы сидите здесь, и еще толкуете о выгоде! А вы можете как-нибудь объяснить, почему вы здесь сидите? Но вы же здесь сидите, да?

МОНСО. Такое зверство... просто не укладывается в голове.

ФОН БЕРГ. В том-то все и дело.

МОНСО. Вы же в это не верите, князь! Вы не станете утверждать, будто верите!

ФОН БЕРГ. Это самое вероятное из зверств, о которых я слышал.

ЛЕВО. Почему?

Небольшая пауза.

ФОН БЕРГ. Именно потому, что это так невообразимо подло. На этом держится их власть. Совершая нечто невообразимое, они нас этим гипнотизируют! Это их цель, ну, а причина, конечно, другая. Я много раз спрашивал своих друзей: почему, если вы любите родину, надо непременно ненавидеть другие страны? Разве для того, чтобы быть хорошим немцем, надо презирать все не немецкое? Пока не понял: они это делают не потому, что они немцы, а потому, что они ничто, пустое место. Такова примета нашего века: чем призрачнее твое существование, тем больше ты должен впечатлять. Я так и вижу, как они обсуждают все это друг с другом, как они себя хвалят за... прямодушие. В конце концов, говорят они, что такое самообуздание, как не лицемерие? Если ты презираешь евреев, самое честное — их сжечь. А если это стоит денег, требует железнодорожных составов, охраны — тем лучше, это только подчеркивает твою преданность долгу, твое бескорыстие, искренность. Они еще скажут, что только еврей станет высчитывать, во сколько это обойдется. У них поэтическая натура, они стремятся создать новую аристократию, аристократию тоталитарного хамства. Я верю в эти печи, огонь докажет раз и навсегда, что эти люди — не фикция и что они были людьми идейными. Нельзя подходить к ним со старомодными мерками выгоды и убытков. Их цель — высокая гармония, а люди — только звуки, которые они извлекают из инструментов. И мне кажется, все равно — выиграют они эту войну или проиграют: они открыли новые горизонты. То, что мы раньше считали человеком, исчезнет с лица земли. Я готов сделать все, чтобы этого не видеть.

Молчание.

МОНСО. Но они арестовали и вас. Этот немец, профессор, он ведь специалист. В вас нет ничего еврейского...

ФОН БЕРГ. У меня акцент. Я заметил, как он насторожился, когда я заговорил. У меня австрийский выговор. Он, видно, подумал, что я тоже прячусь.

Дверь отворяется. Выходит ПРОФЕССОР и делает знак Официанту.

ПРОФЕССОР. Следующий. Ты.

Официант, съежившись, прижимается к Лебо.

Не бойся, мы только проверим твои документы.

Официант, вдруг пригнувшись, бежит за угол по коридору.

В конце коридора вырастает ПОЛИЦЕЙСКИЙ и, схватив беглеца за воротник, ведет назад.

ОФИЦИАНТ (Полицейскому). Феликс, ты же меня знаешь. Феликс, моя жена с ума сойдет. Феликс!

ПРОФЕССОР. Отведите его в кабинет.

В дверях кабинета появляется КАПИТАН ПОЛИЦИИ.

ПОЛИЦЕЙСКИЙ. У дверей никого не осталось.

КАПИТАН (вырывает Официанта из рук Полицейского). А ну-ка сюда, жидовская морда...

Швыряет Официанта к двери, тот наталкивается на МАЙОРА, который выходит, услышав шум. Майор со стоном хватается за бедро и отталкивает Официанта. Тот сползает к его ногам с рыданием. Капитан подбегает, грубо ставит его на ноги, вталкивает в кабинет и входит за ним. Из комнаты слышится:

Ну, получай! Получай!

Слышно, как Официант вскрикивает, слышны удары. Тишина. Профессор направляется к двери. Майор берет его под руку и отводит на авансцену, подальше от арестованных.

МАЙОР. А не проще ли их спросить, кто из них...

Профессор, не отвечая, раздраженно подходит к арестованным.

ПРОФЕССОР. Кто из вас сразу желает признаться, что у него поддельные документы?