Александр Образцов - Библиотека драматурга. Часть 2 Страница 6

Веничка Гете церемонно кланяется. Подходит к Женщине, целует руку.

Веничка ГЕТЕ. Так выпьем за тайного советника Иоганна Вольфганга фон Гете.

Все поднимают стаканы. Звон бокалов.

Эрдели

Она. Как хорошо, что все мы такие развитые. У нас тут прямо как у Тургенева! Давайте, как у Тургенева… про любовь…

Женщина. Вы имеете в виду Ивана Тургенева?

Она. Да, я имею в виду Ивана Тургенева, орловского дворянина.

Веничка Гете подает ей руку. Она «спрыгивает с поезда» и оказывается на поляне, усеянной цветами.

Она. Один приятель был у меня, я его никогда не забуду. Он и всегда-то был какой-то одержимый, а тут не иначе как бес в него вошел. Он помешался – знаете на ком? На Ольге Эрдели, прославленной советской арфистке. Может быть, Вера Дулова тоже прославленная арфистка. Но он помешался именно на Эрдели. И ни разу-то он ее в жизни не видел, а только слышал по радио, как она бренчит на арфе, – а вот поди ж ты, помешался… Помешался и лежит. Не работает, не учится, не курит, не пьет, с постели не встает, девушек не любит и в окошко не высовывается… Подай ему Ольгу Эрдели, и весь тут сказ. Наслажусь, мол, арфисткой Ольгой Эрдели и только тогда – воскресюсь: встану с постели, буду работать и учиться, буду пить и курить и высунусь в окошко. Мы ему говорим:

– Ну зачем тебе именно Эрдели? Возьми Веру Дулову вместо Эрдели. Вера Дулова играет прекрасно!

А он:

– Подавитесь вы своей Верой Дуловой! В гробу я видел вашу Веру Дулову! Я с вашей Верой Дуловой и. ать рядом не сяду! Конечно, если вы хотите, чтобы я ее, вашу Веру Дулову, удавил струною от арфы, – тогда, пожалуйста, волоките. Я ее удавлю.

Ну что делать? Малый совсем вымирает, надо его спасать. А тут мне встречается бабонька, не так чтоб очень старая, но уже пьяная-пьяная. «Ррупь мне дай, – говорит. – Дай мне ррупь!» И тут-то меня осенило. Я дал ей рупь и все ей объяснил, она оказалась понятливей Эрдели. А для пущей убедительности я заставил ее взять с собой балалайку. И вот – поволок я ее к моему приятелю. Вошли: он все лежит и тоскует. Я ему сначала кинул балалайку, прямо с порога. А потом швырнул ему в лицо этой Ольгой, в него запустил… «Вот она – Эрдели! Не веришь – спроси!»

А наутро смотрю: открылось окошко, он в него высунулся и потихоньку закурил. Потом – потихоньку заработал, заучился, запил… И стал человек как человек.

Женщина. Это и все, что ли? Да где же тут Тургенев? Мы же договорились, как у Ивана Тургенева! А тут черт знает, что такое!

Веничка. О, как тяжело писать о любви, особенно во Франции.

Париж

Веничка. Хочу учиться на бакалавра.

Она РЕКТОР. А ты кто такой?

Веничка. Я бывший тайный советник Иоганн фон Гете.

Она РЕКТОР. Не слыхал. Но если ты хочешь учиться на бакалавра – тебе должно быть что-нибудь присуще как феномену. А что тебе как феномену присуще?

Веничка. Ну что мне как феномену может быть присуще? Я ведь сирота.

Она РЕКТОР. Из Сибири?

Веничка. Из Сибири.

Она РЕКТОР. Ну, раз из Сибири, в таком случае хоть психике твоей да ведь должно быть что-нибудь присуще? А психике твоей – что присуще?

Веничка (подумав). Мне как феномену присущ самовозрастающий Логос.

Она РЕКТОР (дает Веничке по шее). Дурак ты, а ни какой не Гете – Логос! Вон, вон, Ерофеев, из нашей Сорбонны!

Веничка. Что же мне оставалось делать, как не идти в Париж!

Парижские бардаки

Веничка. Иду в сторону Нотр-Дама, иду и удивляюсь: кругом одни бардаки. Стоит только Эйфелева башня, а на ней генерал де Голль, ест каштаны и смотрит в бинокль во все четыре стороны. А какой смысл смотреть, если во всех четырех сторонах бардаки! И среди них одна только кристальная Слеза Комсомолки, к которой я еще вернусь. А по бульварам ходить там нет никакой возможности. Все снуют из бардака в клинику, и из клиники опять в бардак. И кругом столько трипперу, что дышать трудно. Я как-то выпил и пошел по Елисейским полям – а кругом столько трипперу, что ноги передвигаешь с трудом. Вижу двое знакомых – она и он, оба жуют каштаны и оба старцы. Где я их видел? В газетах? Не помню. Короче, узнал: это Луи Арагон и Эльза Триоле. Интересно, откуда они идут: из клиники в бардак или из бардака в клинику?

Она. Стыдись, ты в Париже, а не в Храпуново. Задай лучше самые мучительные социальные вопросы.

Веничка (догоняя Ее Арагона). Простите, господин Луи Агарон, простите меня, я из Сибири! Позвольте открыть вам свое сердце! Я совершенно отчаялся во всем! Хотя нет у меня ни в чем никакого сомнения! А потому я умираю от внутренних противоречий! Дайте мне совет, чтобы я мог выжить!

Она Агарон на Веничку взглянул, козырнул ему, как старый ветеран, взял свою Эльзу под руку и дальше пошел.

Веничка (догоняя их). Простите, госпожа Триоле! Хотя бы вы, как наша бывшая русская, посоветуйте что-нибудь своему земляку из Сибири. Я просто умираю от недостатка впечатлений! Меня одолевают страшные сомнения именно тогда, когда я перестаю отчаиваться, тогда как в минуты отчаяния… Эльза Триоле потрепала меня по щеке, взяла под руку Арагона и они ушли. Потом я узнал из печати, что это были совсем не те люди. Это были, оказывается, Жен-Поль Сартр и Симона де Бовуар.

Появляются Жан Поль Сартр и Симона де Бовуар.

Веничка. Постойте, постойте, господин Сартр! Посоветуйте, как мне быть? Я написал эссе и отправил его в «Ревю де Пари», а они вернули мне мое эссе под тем предлогом, что оно написано по-русски, что французский один только заголовок. Что ж вы думаете? – я отчаялся? Я выкурил на антресолях 13 трубок и создал новое эссе, тоже посвященное любви. На этот раз оно все, от начала до конца было написано по-французски, русским был только заголовок: «Стервозность как высшая и последняя стадия блядовитости» и отослал в «Ревю де Пари»…

Она САРТР. И вам опять его вернули?

Веничка. Вернули. Язык мой признали блестящим, а основную идею – ложной.

Она САРТР. Разумеется. К русским условиям, возможно, это и применимо, но к французским – нет. Стервозность у нас еще не высшая ступень и уж далеко не последняя. Это у вас, у русских, ваша блядовитость, достигнув предела стервозности, будет насильственно упразднена и заменена онанизмом по обязательной программе. У нас же, у французов, хотя и не исключено в будущем органическое врастание некоторых элементов русского онанизма…

Веничка. Постойте, господин Сартр, я ни черта не понимаю.

Женщина ДЕ БОВУАР….с программой более произвольной, в нашу отечественную содомию, в которую – через кровосмесительство – трансформируется наша стервозность, но врастание это будет протекать в русле нашей традиционной блядовитости и совершенно перманентно!..

Веничка. Проза Сартра философична, строится на постоянных переходах от умозрительной аналитичности к сгущенному физиологизму, от эссе к дробному монтажу зарисовок, панорамность в ней сочетается с подачей событий изнутри – через сознание персонажа. В противовес бытовому и психологическому театру Сартр создает театр ситуации.

Сартр и Бовуар уходят.

Веничка (пауза). Короче, они совсем засрали мне мозги, так что я плюнул, сжег свои рукописи вместе с антресолями, мансардами, мезонинами, флигелями и вернулся к родным пенатам.

Слеза комсомолки

Она. Теперь-то вы поняли, отчего я грустнее всех забулдыг?

Женщина. Отчего я легковеснее всех идиотов, но мрачнее всякого дерьма?

Веничка. Отчего я и дурак, и демон, и пустоменя разом? Выпьем за понимание! Если человек не хочет зря топтать мироздание, пусть он сядет за стол и приготовит себе Слезу Комсомолки. Пахуч и странен этот коктейль…. Я вначале объясню, чем он странен. Пьющий просто водку сохраняет и здравый ум, и твердую память, или наоборот – теряет разом и то и другое. А в случае со Слезой Комсомолки просто смешно: выпьешь ее сто грамм, этой Слезы – память твердая, а здравого ума как не бывало. Выпьешь еще сто грамм – и сам себе удивляешься: откуда взялось столько здравого ума? и куда девалась вся твердая память? Даже сам рецепт Слезы благовонен. А от готового коктейля, от его пахучести, можно на минуту лишиться чувств и сознания. Я, например, – лишался. Берем 15 грамм лаванды, 15 грамм вербены, 30 грамм одеколона «Лесная вода», 2 грамма лака для ногтей, 150 граммов зубного эликсира и 150 грамм лимонада. Приготовленную таким образом смесь надо 20 минут помешивать веткой жимолости. Иные, правда, утверждают, что в случае необходимости можно жимолость заменить повиликой. Это неверно и преступно. Режьте меня вдоль и поперек – вы меня не заставите помешивать Слезу Комсомолки повиликой, я буду помешивать ее жимолостью. Я просто разрываюсь на части от смеха, когда при мне помешивают Слезу не жимолостью, а повиликой.