Лион Фейхтвангер - Тысяча девятьсот восемнадцатый год Страница 6

Томас. Я уж не раз говорил вам: пишите против системы заработной платы на заводах Гейнзиуса, против действий его директоров, против его мировоззрения, призывайте к стачке, саботажу — сколько угодно. Но ни словом не задевайте Гейнзиуса-человека. Я не борюсь такими средствами, как клевета. Я не потерплю у себя людей, пользующихся отравленным оружием. Вы уволены, господин Веннингер.

Кристоф. Но послушай, Томас…

Конрад. Господин Вендт!

Веннингер. Можно, значит, идти?

Томас. Да.

Веннингер (глядя исподлобья; язвительно). Что ж, это не трудно было предположить. Ваш дружок, этот чистоплотный господин Гейнзиус, — табу, он неприкосновенен, хотя бы все принципы полетели при этом к черту.

Томас. Замолчите!

Веннингер. И не подумаю. Я буду говорить, громко говорить, чтобы все меня услышали. Вы были мне противны, Томас Вендт, с первого мгновения; я не доверял вам, я видел вас насквозь. Вам нужен социализм с удобствами: сначала бражничать с эксплуататором, спать с его женой, гладкой, холеной дамой, а затем, в поисках острых ощущений, из любопытства, втереться в доверие к пролетариям, провозгласить себя мессией, несущим освобождение рабочему классу. И при этом всегда — чистые руки, спокойная совесть. А если кто-нибудь откроет рот против дорогого дружка…

Томас. Вон!

Конрад. Хватит, Веннингер. Ступайте.

Веннингер. Я иду. Но я сорву с вас маску, Томас Вендт. Пусть все видят ваше настоящее лицо. Я разоблачу вас, знайте это. (Уходит.)

Конрад. Вы повредили себе и делу. Сенсация нам необходима. Деньги на исходе. Нужны новые читатели. Я не знаю других средств пропаганды.

Томас. Если успех нашего дела невозможен без такой низкопробной пропаганды, тогда не стоит за него драться.

Кристоф. Вряд ли он сделал это со злым умыслом.

Томас. Он завистлив. Это человеконенавистник, он хотел бы сам очутиться на месте Георга.

Конрад. Чего вы добились? Вместо Веннингера надо посадить другого редактора. И опять все повторится сызнова. Если вы хотите, чтобы газета читалась, вам не обойтись без личных нападок.

Томас. Я веду борьбу против идей, а не против личностей.

Конрад. Вам всегда придется попадать в людей, если вы намерены поразить идею. Вы должны творить несправедливость во имя справедливости, Томас Вендт. Вы хотите одними идеями вершить политические дела? Или вести газету? Вы хотите одними идеями побудить рабочих к стачке?

Томас. Да. Да. Да. Я этого хочу. Я потерял бы всякую веру в человека, если бы мне это не удалось.

Конрад. В таком случае теряйте вашу веру в человека. А я пойду и постараюсь как-нибудь обезвредить нападки Веннингера.

Кристоф (убеждая). Томас, надо рассуждать трезво. Не парить в облаках, Томас. Оставаться на земле. (Уходит.)

Томас (один). Творить несправедливость во имя справедливости. Пользоваться низкопробными средствами, чтобы больше никогда никому не пришлось прибегать к ним. Оставлять за собой кучу грязи, чтобы будущие поколения могли жить в чистоте. (Опускает голову.)

Господин Шульц (входит). Добрый день, господин Вендт. Как живете? Вид немного утомленный, измученный, побледнели. Вполне понятно. Отчаянно работаете, а?

Томас. Что вам угодно, господин Шульц?

Господин Шульц. Носятся слухи, что вы немного засыпались. Капитал на исходе. Затруднения с типографией и так далее. Я рассчитал так: Томас Вендт и я — добрые старые знакомые, соседи, и потом все это невероятно благородно… Короче говоря: если вы пожелаете, то пятьдесят, шестьдесят тысяч к вашим услугам.

Томас. Вы предлагаете мне…

Господин Шульц. Рассчитываю, разумеется, что ваша газета будет вестись в том же духе, что и раньше. Если, к примеру сказать, вы имеете что-нибудь против меня, валяйте во всеуслышание. Но, пожалуйста, не лично, а как-нибудь поизящнее, в порядке общего вопроса. Ударение — на идее, на принципе. Короче говоря: писать должны вы сами, а не этот господин, например… как его? Веннингер, кажется.

Томас. Вы так думаете?

Господин Шульц (доверительно). Против Георга Гейнзиуса пусть себе пишет ваш господин Веннингер. Это пожалуйста. Великолепная статейка, просто замечательная. Стачка на предприятиях конкурента всегда желательна.

Томас. Почему вы мне предлагаете деньги?

Господин Шульц. Младенец вы! Более выгодного помещения капитала я не представляю себе. Собственно, вам бы следовало предложить государственную дотацию. Ибо кто является надежнейшей опорой трона и алтаря? Капитал. А кто является надежнейшей опорой капитала? Вы.

Томас. Я?

Господин Шульц. Тут простой расчет. Когда революция пускается в дипломатию, когда она идет на компромиссы, на соглашения, когда выдвигает умеренные требования, вот тогда она опасна. Но делать революцию так, как это делаете вы, почтеннейший, — благородно, в порядке общих идей, — вот это славно, это хорошо. Против такой деятельности никто не будет возражать, за нее и я подниму обе руки. На такие статьи, как ваши, мы все одинаково реагируем — восторг и аплодисменты от Мааса до Мемеля. Да вы знаете это гораздо лучше меня.

Томас. Так вы не боитесь идей, их распространения?

Господин Шульц. Идей? (Прыскает со смеху.) Но, дражайший, почтеннейший. Кто носится с идеями, тот не бьет. Бьет тот, кто голоден, у кого есть кулаки и, по возможности, винтовка.

Томас. Зачем, по-вашему, я издаю газету?

Господин Шульц. Зачем? (Смеется.) Вот еще! У каждого есть какая-нибудь страсть. У меня — это мои фабрики, моя вилла, мои женщины, мои маленькие удовольствия. У вас — ваши драмы, ваша газета, ваша идея. Вам всегда нравилось, чтобы о вас шумели. Вы подумываете о небольшом мандатике депутата рейхстага. (Фамильярно подталкивает его в бок.) Между нами, девушками: разве это не так?

Стало быть, если понадобятся деньги, повторяю: к вам и вашим идеям чувствую огромное почтение. В благородных начинаниях всегда готов быть компаньоном. До шестидесяти тысяч, как сказано. До свиданья, почтеннейший. И пишите. Да покрепче валяйте. В девяносто лошадиных сил. (Уходит.)

Томас один. Сидит опустив плечи.

Кристоф. Пришли Георг Гейнзиус с женой.

Томас (встрепенувшись). Они уже читали?

Кристоф. Не знаю. (Уходит.)

Георг и Беттина входят.

Беттина. Мы хотели проведать вас.

Георг. Беттина считает, что вы не только народный трибун, но до некоторой степени и Томас Вендт.

Беттина. И наш друг. Так, значит, здесь вы работаете. И пишете теперь исключительно для вашей газеты. И все ваши прекрасные планы…

Томас (с раздражением). Я забросил их. У меня более важные дела.

Беттина. У вас плохой вид, Томас. Я от души была бы рада, если бы вы разрешили мне…

Томас. Спасибо, Беттина. Мне ничего не нужно.

Георг. Как поживает Анна-Мари? Я слышал, она все еще у моря?

Томас. Она пишет редко. Я не знаю, как она живет. (Вспылив.) Это невыносимо. Я ничего не могу прочесть на ваших вежливых лицах.

Георг. Что с вами, Томас?

Беттина. Мы пришли проведать вас. Ведь мы были когда-то друзьями, Томас. Мы никак не думали, что вы нас так примете.

Томас. Простите, Беттина. Приди вы вчера, я был бы очень рад. А сегодня между нами выросла преграда. Уходите. Прошу вас, уходите раньше, чем вы узнаете. Спасибо за то, что вы пришли, но в глаза вам я не могу смотреть.

Беттина. Успокойтесь, Томас.

Георг. Какая преграда? То, что ваша газета подстрекает к забастовке? Так ведь это не новость.

Томас. Нет. Гораздо серьезней. (Скороговоркой, запинаясь.) Один журналист, работник нашей газеты, написал вздорную, злопыхательскую статью.

Георг. Против меня?

Томас. Против вас. Вот. Вам все равно ее покажут. Может быть, лучше, если вы узнаете все от меня. (Стоит, отвернувшись.)

Георг и Беттина читают.

Георг (побледнев). Это, во всяком случае, недостойно.

Беттина (тихо). Это нехорошо, Томас.

Томас. Разумеется, я уволил этого человека. Но статья напечатана, связана с моим именем, и я пойму вас, если вы в будущем презрительно скривите губы при упоминании обо мне.

Георг и Беттина молчат.

Томас (вспылив). Отчего вы не набрасываетесь на меня? Ругайтесь. Кричите. К черту ваш проклятый такт, вашу ненавистную вежливость. Ведь вы правы. Что же вы молчите? Начинайте. Вот я. Я готов. Я слушаю.

Георг. Мне жаль вас, Томас, жаль, что вы вынуждены бороться за свои идеи подобными средствами.