Жан-Поль Сартр - Мухи Страница 7

Молодая женщина. А если она говорит правду?

Голоса. Да нет, она лжет, она сошла с ума. Электра, уходи, бога ради, твое святотатство падет на наши головы.

Электра. Чего вы боитесь? Я гляжу вокруг и не вижу ничего, кроме ваших собственных теней. Послушайте, что я узнала — вам это, может быть, неизвестно: в Греции есть счастливые города. Светлые, спокойные города, которые греются на солнце, как ящерицы. Вот сейчас — под этим самым небом — на площадях Коринфа играют дети. И матери не просят прощения за то, что произвели их на свет. Они глядят на детей улыбаясь, они ими гордятся. О матери Аргоса, понимаете ли вы это? Способны ли вы еще понять гордость женщины, которая глядит на своего ребенка и думает: «Я носила его в лоне моем»?

Эгисф. Замолчишь ты наконец? Или я велю заткнуть тебе глотку.

Голоса в толпе. Да, да! Пусть замолчит. Хватит, хватит!

Другие голоса. Нет, дайте ей сказать! Дайте ей сказать. Это Агамемнон вдохновляет ее.

Электра. Как сегодня ясно! Повсюду на равнине люди задирают головы и говорят: «Как сегодня ясно!» — и радуются. А вы, собственные палачи, или вы уже забыли, до чего радостно на душе у крестьянина, когда он шагает по земле и говорит: «Как сегодня ясно!»? Вы еле дышите, головы у вас опущены, руки висят. Ваши мертвецы прилипли к вам, вы и не шевелитесь, боясь потревожить их малейшим движением. Вот ужас-то был бы, а? Если бы ваша рука вдруг прошла сквозь влажный парок — душу вашего отца или предка? Но взгляните на меня: я развожу руки, я поднимаю их, потягиваюсь, как человек, когда он пробуждается, я занимаю столько места на солнце, сколько мне нужно. Разве небо пало на мою голову? Я танцую, глядите, танцую — и чувствую только ветер в волосах. Где же мертвецы? Или, может, они танцуют в такт со мной?

Верховный жрец. Жители Аргоса, я говорю вам, эта женщина кощунствует. Горе ей и тем, кто ее слушает.

Электра. Дорогие мои мертвецы. Ифигения — моя старшая сестра, Агамемнон — отец мой и единственный повелитель, слушайте мою молитву. Если я кощунствую, если оскорбляю ваши исстрадавшиеся божественные души, подайте знак, скорее подайте мне знак, чтоб я поняла. Но если вы одобряете меня, молчите, молчите, молчите, мои дорогие, прошу вас, пусть лист не шелохнется, травинка не дрогнет, пусть ничто не помешает моему священному танцу: я танцую во славу радости, во славу мира в сердцах людей, во славу счастья и жизни. О мои мертвые, я прошу вашей тишины, чтобы люди, которые меня окружают, знали — ваши сердца со мной.

(Танцует.)

Голоса в толпе. Она танцует! Поглядите! Она легка, как язычок пламени, она танцует на солнце, как знамя, хлоп-хлоп на ветру — а мертвецы молчат!

Молодая женщина. Посмотрите, в каком она экстазе! Нет, святотатцы выглядят не так! Эй, Эгисф, Эгисф! Ты молчишь; почему ты не отвечаешь?

Эгисф. Разве с вонючками спорят? Их уничтожают! Я совершил некогда ошибку, не тронул ее; но эта ошибка поправима; не бойтесь, я раздавлю ее — и с нею иссякнет ее род.

Толпа. Угрозы — не ответ, Эгисф! Тебе нечего нам больше сказать?

Молодая женщина. Она танцует, она улыбается, она счастлива, и мертвецы точно оберегают ее. Ах! Электра, как я тебе завидую. Но гляди, я тоже поднимаю руки, я тоже подставляю грудь солнцу!

Голоса в толпе. Мертвецы молчат. Эгисф, ты обманул нас!

Орест. Электра, дорогая моя!

Юпитер. Проклятье, пора прекратить болтовню этой девчонки! (Протягивает руку.) Позидон, карибу, карибу, люлабу.

Глыба, запиравшая вход в пещеру, с грохотом катится к ступеням храма. Электра останавливается.

Толпа. Ужас!

Долгое молчание.

Верховный жрец. О трусливый и легковерный народ, боги мстят! Смотрите, какие густые рои мух опускаются на нас! Вы внимали святотатственному голосу, и вот мы прокляты!

Толпа. Мы ничего не сделали, это не наша вина, она пришла, она смутила нас своими отравленными речами! В реку колдунью, в реку! Сжечь ее!

Старуха (показывая на молодую женщину). И эту туда же, она пила ее речи, как мед, сорвите с потаскухи одежду, секите ее голую до крови!

Молодую женщину хватают, мужчины поднимаются по ступеням храма и бросаются на Электру.

Эгисф (пришел в себя). Молчать, собаки! На место, соблюдать порядок, я сам позабочусь о наказании.

Молчание.

Ну? Видели, к чему приводит непокорность? Сомневаетесь ли вы все еще в вашем вожде? Идите по домам, мертвецы пойдут с вами, они будут вашими гостями весь день и всю ночь. Дайте им место за вашим столом, у вашего очага, на вашем ложе, постарайтесь примерным поведением загладить все случившееся. Что до меня — я вас прощаю, хотя ваши подозрения мне причинили боль. А ты, Электра...

Электра. Что? Не вышло — в следующий раз сделаю лучше.

Эгисф. Уж я постараюсь не дать тебе такой возможности. Ты знала, что законы города запрещают мне карать в день праздника, и злоупотребила этим. Но я лишаю тебя гражданства, я изгоняю тебя. Ты уйдешь босиком, без вещей, в своем гнусном наряде. И если завтра на заре ты еще будешь в стенах города, я прикажу, чтоб первый, кого ты встретишь, убил тебя, как паршивую овцу. (Выходит.)

Стражи следуют за ним. Толпа проходит мимо Электры, грозя ей кулаками.

Юпитер (Оресту). Ну что, государь мой? Поучительно? Высокоморальная история, если я не ошибаюсь: зло было наказано, добродетель восторжествовала. (Указывая на Электру.) Эта женщина...

Орест. Эта женщина — моя сестра, приятель! Убирайся, я хочу с ней поговорить.

Юпитер (мгновение смотрит на него, потом пожимает плечами). Дело твое. (Уходит.)

Педагог следует за ним.

ЯВЛЕНИЕ ЧЕТВЕРТОЕ

Электра на ступенях храма, Орест.

Орест. Электра!

Электра (поднимает голову и смотрит на него). А, это ты, Филеб?

Орест. Тебе нельзя оставаться в городе, Электра. Тебе грозит опасность.

Электра. Опасность? Да, в самом деле. Видел, как я срезалась? Тут немного виноват и ты, но я на тебя не сержусь.

Орест. А что я сделал?

Электра. Обманул меня. (Спускается к нему.) Дай-ка я посмотрю тебе в лицо. Так и есть, я клюнула на твой взгляд.

Орест. Время не ждет, Электра. Слушай, убежим вместе. Мне тут должны достать лошадей, я посажу тебя за спину.

Электра. Нет.

Орест. Ты не хочешь убежать со мной?

Электра. Я не хочу убегать.

Орест. Я отвезу тебя в Коринф.

Электра (смеясь). А, Коринф! Вот видишь, это не нарочно — но ты опять обманываешь меня. Что мне делать в Коринфе? Я должна образумиться. Еще вчера я была так непритязательна в своих желаниях: я подавала на стол, опустив глаза, я смотрела сквозь ресницы на царскую чету: на старую красавицу с мертвым лицом и на него, жирного, бледного, с безвольным ртом и черной бородой, которая, точно полчище пауков, бежит от уха до уха, и я мечтала о струйке пара, похожей на дыхание в морозное утро, о тонкой струйке пара, поднимающейся от их вспоротых животов. Вот и все, чего я хотела, клянусь тебе, Филеб. А ты чего хочешь? Не знаю, но верить тебе нельзя: в твоем взгляде слишком большие притязания. Знаешь, как я думала до знакомства с тобой? Я думала, что мудрость жизни в том, чтоб отплатить злом за зло, которое тебе причинили. Больше я ничего не хотела.

Орест. Электра, если ты последуешь за мной, ты узнаешь, что мудрость не сводится к этому.

Электра. Не хочу больше тебя слушать. Ты причинил мне много горя. Ты явился со своими голодными глазами на нежном девичьем лице, и я позабыла о ненависти, пальцы мои разжались, я выронила мое единственное сокровище. Мне захотелось верить в то, что здешних жителей можно вылечить словами Ты видел результат: они лелеют свое горе, они нуждаются в привычной язве и заботливо поддерживают ее, расчесывая грязными ногтями. Их можно вылечить только насильно: зло одолеешь лишь злом. Прощай, Филеб, уходи, оставь меня моим дурным снам.

Орест. Тебя убьют.

Электра. Здесь есть святилище — храм Аполлона. Там укрываются иногда преступники, никто не имеет права коснуться волоска на их голове. Я спрячусь туда.

Орест. Почему ты отвергаешь мою помощь?

Электра. Мне должен помочь не ты. Меня освободит другой. (Пауза.) Мой брат не умер, я знаю. Я его жду.

Орест. А если он не придет?

Электра. Придет, не может не прийти. Он нашего рода, пойми: преступление и зло у него в крови, как у меня. Это воин с глазами, налитыми кровью, как у нашего отца, всегда готовый на взрыв ярости, он мучается, он запутался в собственной судьбе, как лошадь, раненная в живот, запутывается в кишках: и теперь он двинуться не может, не раздирая себе внутренности. Он придет, этот город притягивает его, я уверена, потому что именно здесь ему дано причинить себе самое страшное зло! Он придет набычившийся, страдающий, роя землю от нетерпения. Я боюсь его, каждую ночь вижу во сне и просыпаюсь с криком. Но я жду и люблю его. Я должна остаться здесь, чтоб направить его ярость — я-то ведь не теряю головы, — чтоб указать ему пальцем на виновных и сказать: «Рази, Орест, рази: вот они!»