Евгений Шварц - Одна ночь Страница 7

Даша. А куда, мамочка?

Марфа. Сережу из школы взять.

Даша. Ведь его не отдадут.

Марфа. Отдадут.

Даша. Нет, мамочка.

Марфа. У меня все бумаги с собой. Там все сказано: и про документы, и про все. Дашенька, дочка моя родная! Ты разумная, и старшие братья у тебя самостоятельные мальчики. А Сережа на фронте пропадет… Надо же мне хоть кого-нибудь себе оставить!

Даша. Ты, мамочка, минуточку только помолчи. У меня от каждого твоего слова как гвоздики вонзаются в голову.

Марфа. Хорошо, хорошо.

Даша. Минуточку только.

Марфа. Молчу, родная, молчу.

Иваненков. Ох как спина болит!

Архангельская. Продуло. Прострел.

Иваненков. Нет. Это я после могилы окаянной не могу согнуться.

Архангельская. Вы в могиле лежали?

Иваненков. Стоял. Сегодня на кладбище. Нет, товарищи, на свете народа хуже могильщиков. Давай ему, грабителю, сто грамм хлеба, иначе он не желает землю мерзлую рыть.

Ольга Петровна. Вы подумайте!

Иваненков. А разве мог я бросить Михаила без погребения? Такой был дворник, какого во всем районе нет. Мало ли мы с ним пережили? Ну и схватил я лом.

Ольга Петровна. Ох, мамочки!

Иваненков. И давай землю рубить. Только когда по пояс уже стоял в могиле, нашлись люди, незнакомые, пришедшие своих близких похоронить. Один дядя моих лет, седоватый, другой совсем молодой парень. Взяли они молча лопаты и помогли.

Ольга Петровна. Есть все-таки сочувствующие люди!

Иваненков. А зарывать могильщики явились. Торопятся как на пожар. Племянница Михаила плачет, прощается с покойником, а могильщик ей: «Гражданка, или плакать, или дело делать».

Ольга Петровна. Боже мой! Боже мой! Когда же все это кончится!

Архангельская. Не распускайтесь, пожалуйста! И без этих проклятых вопросов тошно.

Лагутин. Тише! Слышите?

В наступившей тишине явственно слышно жужжание фашистского самолета.

Иваненков. Опять над нами кружится, людоед чертов.

Ольга Петровна. Почему зенитки молчат?

Архангельская. Чтобы не обнаружить себя.

Лагутин. Ненавижу дураков.

Архангельская. О ком это вы изволите говорить?

Лагутин. О нем. О фашисте. Ох, если бы это летала над нами смерть на бледном коне! Страшно это, но красиво! Ох, если бы это чудовище носилось над городом. Змей холоднокровный, дикий, – нет, дурак мальчишка над нами висит аккуратный, застегнутый, подтянутый. Что ты изменишь в ходе войны, если, скажем, сейчас Ольгу Петровну разорвешь? О, как это страшно и глупо! Страшно и глупо!

Иваненков. Ого! Над нашим домой разворачивается. Как бы не сбросил. А ну потише!

Жужжание самолета слышится явственнее.

Даша. Мамочка, ты знаешь, что я замуж вышла?

Марфа. Знаю.

Даша (смеется.) Ох, мамочка, как я ему долго крутила голову. Он ждал, ждал, терпел, терпел, а добился все-таки своего. А я рада.

Марфа. Тише, девочка, тише. Отдохни, а потом мне с тобой поговорить надо.

Даша. Я отдыхаю. Дело так было, мамочка. Мы пошли с ним в кино. И возле самой уже кассы я говорю ему: «До свидания, Коля!» – «Что? Почему?» – «Не хочется мне в кино с вами, – отвечаю. – Скучно». А он мне: «Я всю неделю этого вечера ждал, Даша». А я отвечаю: «А у меня другие планы на сегодняшний вечер». И ушла. И так мне тоскливо стало. И вышла я из дому через час. Иду мимо его квартиры. Он ведь в самом первом этаже жил, мамочка. И заглянула к нему в окно. Сидит он такой бледный, лицо не веселое, задумчивое… И все пошло на лад с этого вечера. (Смеется.) Мамочка, ты даже представить себе не можешь, какой это особенный человек. Его все любят. И уважают его на работе как! Позвонишь на завод. Там спросят сначала неприветливо: «Вам кого?» А когда узнают, что Колю, сразу ласково отвечают: «Пожалуйста, пожалуйста».

Марфа. В чем же я виновата, в чем я виновата, не могу понять! Нет, я чего-то не сделала, я куда-то опоздала!

Даша. Ты о чем, мамочка?

Марфа. О том, что если дело плохо, это, значит, я в чем-то виновата.

Даша. Не надо, мамочка, так говорить. От таких слов у меня опять в голове все мешается.

Марфа. Дашенька моя дорогая, прости, что я тебя мучаю. Скажи мне только два слова. Улицу да номер дома. Адрес мне дай Сережиной школы. Слышишь? Даша! Дашенька! Ты спишь? Или тебе худо опять?

Очень явственный вой мотора.

Иваненков (встает.) Ох, паразит чертов.

Вбегает Шурик.

Шурик. Дядя Паша! Через канал напротив целую кассету зажигательных бросил!

Лагутин. Надо мне опять на крышу идти.

Шурик. Так все и осветилось. Как днем.

Иваненков. Резерв на чердаки отправился?

Шурик. Сейчас все выползли.

Иваненков. Идем!

Шурик, Лагутин и Иваненков уходят.

Архангельская. Ну и домик у нас! С одной стороны музей, с другой – два госпиталя! Все время над нами кружат. (Надевает через плечо санитарную сумку, идет за ширму.) Ну, как больная?

Марфа. Не могу понять.

Архангельская. Мне надо на пост к воротам. Я вернусь при первой возможности. (Уходит.)

Ольга Петровна. Уснула дочка? Вы усните тоже.

Марфа. Как я могу уснуть? Что ты говоришь, опомнись!

Ольга Петровна. Я вот что скажу вам, товарищ Васильева, вашей дочке я утром гомеопата приведу. Побегу за ним еще до света, и он придет. Он такой отзывчивый, прямо святой, если его только не разбомбило. Даст он две-три крупиночки – и готово дело. Он одной девушке, совсем она убогая была, так помог, что мать ему руки целовала. Ты успокойся, товарищ Васильева! Гомеопатия – это расчудесное дело. До свидания, голубка. (Уходит.)

Марфа. Дашенька! Даша! Дочка! Дочь!

Даша. Что, мамочка?

Марфа. Заговорила, слава Тебе, Господи!

Даша. Я, мамочка, умираю.

Марфа. Даша! Доченька!

Даша. Умираю. Некогда мне. У нас такое срочное задание на заводе, а ничего все-таки не поделаешь. Придется мне умереть, не уходи!

Марфа. Я за докторшей.

Даша. Ничему она теперь не может помочь. Не уходи.

Марфа. Доктора надо найти.

Даша. Я хорошо себя буду вести, только не оставляй меня одну. Сядь здесь, как сидела.

Марфа. Но ведь надо же, милая, сделать что-нибудь, помочь тебе.

Даша. Мне уже нельзя помочь. Нет, нет, не хмурься. Слушай, что я тебе скажу. Сядь, вот так. Доктора тебе не найти. А начальница санзвена… Взгляни: нет её?

Марфа. Нет, дочка, никого. Мы одни с тобой.

Даша (понизив голос.) А начальница санзвена мало что понимает. Она ведь только курсы ГСО прошла. Она, мамочка, музыкантша. Слышишь?

Марфа. Да.

Даша. Пианистка. От этого у нее характер сердитый такой.

Марфа. Ты молчи, тебе трудно говорить.

Даша. Что ты, мамочка, наоборот, очень легко. Слова сами так и прыгают… О чем я? Ах, да… Она пианистка, а играть ей совсем некогда теперь. Она, мамочка, вся ушла в работу по санзвену, по дому. Когда фугаска тут рядом разорвалась, она знаешь что схватила и вынесла из квартиры?

Марфа. Не знаю, милая.

Даша. Домработница её рассказывала. Ну, угадай, что она спасла?

Марфа. Не берусь.

Даша. Список дежурств по ПВО. (Смеется.) Она эти списки сама всегда составляет. Она очень горячая в работе, только такой деспот! Ее все боятся. Но разве она меня спасет!

Марфа. Тихо, тихо, милая.

Даша. Но болеть все-таки приятно. Знаешь, почему? Есть совсем не хочется.

Марфа. Я, голубка, тебе и Сереже сало несла и сухарей.

Даша. Спасибо, мамочка.

Марфа. Но только я их отдала.

Даша. Расскажи, кому?

Марфа. Партизану. Фининспектор Дзержинского района он был, а теперь сражается…

Даша. Ну, мамочка, говори, пожалуйста, говори.

Марфа. Ну что же говорить-то. Встретились мы с ним в лесу. Шел он, милая, после глубокой разведки, идти ему еще долго… А он ослабел. Не могла я на это смотреть. Накормила его.

Даша. Он обрадовался?

Марфа. Да.

Даша. Ну, а как все-таки? Что он говорил?

Марфа. Стоим мы в чаще. Кругом так тихо, так тихо, как в мирное время. А он все объясняет, все объясняет, какая я, мол, сознательная женщина. Я хотела сначала только половину ему отдать. А потом подумала: Сережа в школе, Дашенька на военном заводе… Их там кормят… Я, девочка, уставши была, заплакала, и все ему в сумку положила, все запасы. Когда он еще к своим-то доберется?