Александр Игнашов - Нюрнберг. Скамья подсудимых Страница 7

ГОЛОС КОНВОИРА: Рудольф Гесс, на выход!..

Часть вторая

Камера Геринга. Ночь. Геринг не спит. Из темноты выходит Шмаглевская.

ШМАГЛЕВСКАЯ: Вы меня узнаете? Я — Северина Шмаглевская. В Освенциме я работала на железнодорожной ветке рядом с крематорием. Иногда я присматривалась к вагонам, приходящим в лагерь. Знаете, с евреями приезжало много детей, в еврейских семьях вообще много детей… Если женщина несла ребёнка на руках или везла в коляске, то её и ребёнка отправляли в газовую камеру сразу. Если евреев было много, детей бросали в печи крематория живыми. Как они кричали!.. В сорок втором году в Освенциме не было отдельных блоков для детей. Рождённым в лагере детям, клеймо ставили на ноге. Номер был из пяти цифр, на детской руке он не помещался… Как они кричали!.. Дети не имели своих номеров, им ставили те же номера, что и взрослым. Раз в месяц, иногда чаще детей вывозили из лагеря. Куда? Я хочу спросить вас, куда? Где наши дети?.. О количестве погибших я могу догадываться. Я не раз считала пустые детские коляски. Они лежали грудой здесь же, рядом. Немцы — аккуратные люди, они собирали эти коляски и отправляли на продажу, в магазины для бедных… Почему вы не спрашиваете меня обо мне? Я ведь тоже женщина! Хочу ли я, Северина Шмаглевская, жить после этого?..

Геринг подходит к Шмаглевской, та уходит в темноту. За спиной у Геринга появляется Ройзман.

РОЙЗМАН: До войны я работал бухгалтером в экспортной фирме. Дела шли неплохо до войны. В августе сорок второго меня увезли из Варшавского гетто. Я был в Треблинке год. Я шёл на небо! Я, Самуил Ройзман, был на небе!.. Сойдя с поезда, сразу же нас разделяли: отдельно мужчин, женщин. Все должны были раздеться и голыми пройти по улице до газовых камер. Немцы называли это прогулкой, дорогой на небо! Женщинам стригли волосы. Говорят, женский волос незаменим для изготовления матраца. Женщины шли на небо дольше мужчин, минут пятнадцать… Там, где останавливались вагоны, была устроена станция, совсем как настоящая, с надписями «буфет», «касса», «телефон». Было даже расписание поездов… Шарфюрер Менц заведовал лазаретом. Часть площади за изгородью они называли лазаретом. Над ним даже висел флаг Красного Креста. Менц брал револьвер и стрелял в кого хотел то быстро, а то не спеша. Двухлетнюю девочку он на моих глазах бросил в огонь. Живую!.. Я не могу спать ночами, я вообще не могу спать… Каждый боится смерти. И я боюсь, до сих пор боюсь. Я был на небе. Я стоял голый. Нас было восемь тысяч евреев, все из Варшавы. Многих я знал с детства, многих не знал. Мне повезло, надзиратель заметил меня. Им был нужен переводчик с французского, польского, еврейского. Я в каком-то смысле полиглот, языки всегда давались мне легко. Так я не ушёл на небо. Они все ушли, а я остался… (Уходит в темноту.)

ГЕРИНГ (сжимает голову руками). Что с тобой? Что с тобой, Герман? Это не ты, не ты убивал их, не ты сжигал, не ты насиловал. Война — это часть жизни. Жизнь невозможна без войны. Ты сильный, ты справишься, ты выдержишь всё!.. Если бы мы судили их! Нет, мы бы их не судили, просто прикончили бы всех, а фюрер произнёс бы речь. А теперь они все смотрят на меня! Жалкие рабы! Они хотят не просто повесить нас, они хотят нас унизить, растоптать нас и Германию… Поздно, друзья мои! Свои грехи мы передали по наследству миллионам тех, кто родится после нас. Кто-то должен править миром. Сегодня вы союзники, а завтра — враги. На смену явной войне придёт война тайная, необъявленная, бесконечная. Терроризм. Что может быть ужаснее собственной беззащитности! И этот процесс только набирает силу. Если вы не задушите гадину, она задушит вас!.. Лучше я умру, чем скажу хотя бы раз, что мы были неправы. (Кричит.) Я одинок? Одинок? Почему вы молчите?..

Телефонный звонок. Кабинет Джексона.

ДЖЕКСОН (в трубку). Господин Президент, я двадцать лет занимаюсь юриспруденцией и не могу допустить здесь суд Линча… Господин Президент, вы назначили судью Биддла членом трибунала от Соединённых Штатов, того самого Биддла, которого вы же сняли с поста министра юстиции. Ни для кого не секрет, что, когда рейхсмаршал Геринг сдался, наши доблестные офицеры устроили вечеринку, а проще говоря, попойку в компании с ним. Фотографии были в газетах… Простите мою горячность, но мы компрометируем нашу страну… Нет, господин Президент… Что касается вынесения приговора, наши с русскими представления о справедливом суде расходятся… В таком случае я готов просить вас об отставке… Всего доброго, господин Президент!.. (Кладёт трубку, достаёт из внутреннего кармана блокнот, открывает его, что-то пишет, на стук в дверь не реагирует и не замечает, как в кабинет входит Лоренс.)

ЛОРЕНС: Добрый вечер, Роберт… Роберт, вы слышите меня?

ДЖЕКСОН: Простите, задумался.

ЛОРЕНС: Я стучал. Дверь была открыта. Я вижу, вы устали.

ДЖЕКСОН: Старею.

ЛОРЕНС: Если бы я был женщиной, предложил бы вам помассировать шею.

ДЖЕКСОН: А лучше голову!

ЛОРЕНС: У вас красавица-секретарша!

ДЖЕКСОН: Мисс Элси боится мышей и дурных снов. Сто лет не была дома, последний раз уезжала из Вашингтона ещё до войны. Кажется, она влюблена в меня.

ЛОРЕНС: Мне так не кажется, я уверен.

ДЖЕКСОН: Скоро у неё будет новый босс.

ЛОРЕНС: Уход в отставку — самое лёгкое решение всех проблем. У вас осталось два дня, чтобы дописать речь.

ДЖЕКСОН: Да-да, теория, право, исторические параллели… Президент считает, что надо проявить гуманизм.

ЛОРЕНС: Нужен оправдательный приговор? Для всех?

ДЖЕКСОН: Это суд, или скотобойня?

ЛОРЕНС: И вы пойдёте на это?

ДЖЕКСОН: А вы, сэр?

ЛОРЕНС: На это пойдут все, кроме русских. Ещё в Лондон, где был написан устав трибунала, русские привезли перечень нежелательных вопросов. Пункт первый: секретный протокол к советско-германскому договору о ненападении и всё, что с ним связано. Последний пункт: советско-польские отношения, проблема Западной Украины и Польши. Наши французские друзья со своей стороны предпочли забыть позор Мюнхенского соглашения с Германией. У каждого в шкафу свой скелет. Вот и у вас теперь свой.

ДЖЕКСОН: Если хоть один нацист уйдёт от ответственности…

ЛОРЕНС: Русские не пойдут на оправдательный приговор.

ДЖЕКСОН: Искать общий язык с русскими? (Пауза.) Ваша честь, вы читаете газеты?

ЛОРЕНС: Не всегда.

ДЖЕКСОН (пролистывает одну из газет). Как вам такое: «Мы приходим к единственно верному выводу, — Геринг контролирует ход суда».

ЛОРЕНС: Мистер Джексон, ход суда контролируем мы. Ваш русский коллега уже заявил мне, что я не способствую правосудию.

ДЖЕКСОН: Со стороны кажется, что вы намеренно…

ЛОРЕНС: Вы забываетесь, мистер Джексон!

ДЖЕКСОН: Прошу прощения, ваша честь.

ЛОРЕНС: И вы, и русские будут допрашивать Геринга. Со своими претензиями обращайтесь к себе или к ним. Кстати, русские требуют рассмотреть вопрос об ответственности подсудимых за подготовку бактериологической войны. Я получил от русских документы по этому вопросу.

ДЖЕКСОН: У вас есть сомнения?

ЛОРЕНС: Их свидетель, доктор бактериологии Берлинского университета Шрайбер, в апреле сорок пятого года был главным врачом военного и гражданского секторов Берлина. Почти год он провёл в лагере для военнопленных и только недавно обратился к советскому правительству с заявлением.

ДЖЕКСОН: Это заявление написали русские?

ЛОРЕНС: А он подписал. И выучил речь, чтобы выступить здесь… У меня есть неплохой коньяк.

ДЖЕКСОН: Знаете, у меня тоже. Не хотите рюмочку?..

Сквозь помехи пробивается музыка, звучащая по радио, затем раздается голос.

ГОЛОС ПО РАДИО: Привет, Германия! Рождество приближается к Нюрнбергу. Во Дворце Правосудия каникулы. Недалек тот час, когда здесь решится будущее мира. Ну, а мы с вами в этот вечер слушаем любимые мелодии и загадываем желания. Конечно, хотелось бы…

Радиопомехи, затем танцевальная музыка.

В камеру Геринга входит Уиллис.

ГЕРИНГ (не вставая с кровати). Заходите, друг мой, заходите. Пришли меня поздравить? Я ждал вас.

УИЛЛИС: Я знаю, как может быть одиноко на Рождество, если ты вдали от дома.

ГЕРИНГ: Последнее Рождество в моей жизни — вы это хотите сказать? Что там сейчас по радио?