Алексей Герман - Что сказал табачник с Табачной улицы. Киносценарии Страница 7

— Мальчик! — позвал он негромко, севшим от страха голосом. — Ди-и-ик!

— Ух-ух-ух! — филином закричал и вылил на Метчема всю оставшуюся воду Дик.

— А-а-а-а-а! — завизжал Метчем и, схватив сапог Дика, замахал им во все стороны.

— Ух-ух-ух-ух! — еще страшнее завыл Дик и прыгнул на Метчема.

Несколько секунд они барахтались в куче хвороста. Первым отлетел в сторону Дик. Совершенно потрясенный, он сел на корточки, подтянул к себе еловую ветку, закрыл ею голые ноги и торчащее из-под куртки нижнее белье.

— Кх-кх-х, — покашлял Дик и с тоской посмотрел вокруг. — Кх-кх-кх…

— Ты ушиб меня, — рыдал Метчем, — ты сломал мне плечо… ты, дурак…

Дик зацепил веткой штаны, подтянул к себе, прикрываясь ими, отступил за дерево и заплясал на одной ноге, судорожно их натягивая. В прошитых железом, спускающихся до колен широких штанах, с голыми ногами он выглядел достаточно нелепо.

— Это как же ты? — после паузы сказал он. — Это большой грех!

— Скажи об этом своим ублюдкам…

Дик опять покачал головой и потянулся к сапогам. Сапоги лежали рядом с бывшим Метчемом.

— Попробуй только, — завизжала она, выхватила из-под хвороста, видно, заранее припрятанную стрелу от арбалета и вытянула перед собой.

— Как тебя зовут? — Дик отошел в сторону, встал на колени.

— Не твое дело.

— Как же мне молиться за тебя?

Молчание.

Дик забормотал молитву. Она завозилась на своем хворосте.

— Ты думаешь, мне за это что-нибудь будет? Меня ведь заставили… Они утащили меня ночью…

— Тебя вовлекли в грех… Ты могла уморить себя голодом…

— Я пробовала…

Дик опять забормотал молитву.

— Меня зовут Джоанна… Джоанна Седли, — услужливо подсказала она. — Я думаю, когда все это кончится, я пожертвую двадцать фунтов на часовню, и все будет хорошо!.. — Она с надеждой посмотрела на Дика.

Далеко за лесом загрохотало.

— Можно двадцать пять… — голос Джоанны совсем упал. Она встала на колени. — Мальчик! — сказала она умоляюще. — Ты слышишь? Гром… А небо совсем ясное… Это не может быть из-за меня?

Дик перестал молиться и прислушался. За лесом опять грохнуло. Он вскочил и полез на дерево. Джоанна торопливо бормотала молитву.

С высокого дерева перед Диком открывалась подернутая утренним туманом бескрайняя болотная равнина, ленивая холодная река, хижина перевозчика с длинными черными мостками, светлая полоса дороги петляла по этой равнине, и нигде ни малейшего признака присутствия человека, вплоть до самого видимого конца, до края равнины, где черными столбами тянулись к небу дымы.

На холме горела деревня. Та, откуда они пришли. Там опять грохнуло, и этот грохот эхом покатился по равнине. Равнина ответила ему испуганным криком ворон.

— Это пушка, — голос Дика осип от волнения, — черт бы меня побрал, это пушка.

Двое мужиков с трудом тащили круглый закопченный камень по уже знакомой нам горбатой деревенской улице. Далеко, в конце улицы, горел большой амбар. Мужики и бабы баграми и веревками пытались сдернуть крышу Их крики, брань будто застывали в холодном утреннем воздухе.

Мужики подтащили ядро к высокому крыльцу и осторожно опустили на землю. Дик поскреб закопченный бок ядра шпорой.

— Страшная вещь, ваша милость, — деревенский священник, тот, что отпевал Лесли, присел на корточки, осторожно потрогал ядро пальцем. — Может, это и есть начало конца света?! Не думал, что Господь вместит его в железную трубу, которую потащит по земле восьмерка лошадей… Эта штука, когда летит, свистит и воет как покойник — воу-воу-воу… — Священник попытался воспроизвести звук летящего ядра, смутился и посмотрел на подъезжающую телегу. Телега была тяжелая, без бортов, на впряженном в нее коне Дика верхом ехал неопрятный бородатый мужик с рогатиной.

Заскрипела дверь. С крыльца спустилась Джоанна. Ей раздобыли женское платье, и она куталась в отороченную хорьком бесформенную суконную безрукавку.

Дик нагнулся и поднял ядро, неожиданно оно оказалось очень тяжелым. Несколько секунд он пыхтел и раскачивался с ним вместе, потом все же выпустил из рук, чуть не отдавив себе ноги и забрызгав всех водой из проломившейся лужи.

— Тяжелая тварь, — пробормотал он, забираясь в телегу и вытирая перепачканные копотью руки о штаны.

Священник передал ему корзинку и узелок.

Мужик зачмокал, ткнул лошадь пяткой, и они поехали мимо поваленного забора, мимо покрытых соломенными матами убитых, мимо мужика с охапкой подбитых железом солдатских сапог, перевязанных веревкой. Мужик похлопывал ладонью по сапогам, отгонял роющихся рядом с убитыми кур.

Лошадь перешла на рысь, и все деревенские звуки утонули в дребезжании телеги. Проехали последнюю высокую избу с проломленной крышей, голубое облинялое распятие на выезде и остановились у развилки.

— Прощай, Джоанна! — Дик взял из телеги узелок.

За его спиной перекликались мальчишки, подбирали у околицы стрелы.

— Ты здорово провела меня, но я не сержусь.

Джоанна чинно кивнула из-за пухлого дырявого мешка с сеном.

— Я тоже не сержусь.

— Понимаешь, сейчас очень важно вовремя внести выкуп… Если они в самом деле в плену…

Джоанна опять чинно покивала:

— Я сразу же отошлю вам лошадь…

Больше Дик ничего придумать не мог. Он поклонился, засвистел и пошел прочь, помахивая узелком. Через некоторое время он перестал махать узелком, потом свистеть, потом и вовсе остановился. Остановился и обернулся.

Телега, позвякивая, спускалась с холма.

— Эй! — он подпрыгнул на месте. — Эге-ей! Эй! — и бросился наперерез. Арбалет на бегу колотил его по заду. — Вот! — он наконец догнал телегу и протянул на ладони свернутую, расшитую бисером тряпицу. — Это щепка от корабля, на котором апостола Петра прибило к острову Мелит.

— Да-а-а? — Джоанна двумя пальцами взяла тряпицу и развернула ее. — А у меня есть гвоздик… тоже от этого корабля. Мне его продал один доминиканец…

Мужик раздраженно забубнил и незаметно подтолкнул лошадь. Дик повернулся легко и изящно, по крайней мере, так ему показалось, и, довольный, по кочкам зашагал к своей дороге.

— Ричард, — позвала его Джоанна и обернулась к мужику: — Стой на месте, пес!

Дик незамедлительно вернулся.

— Какой цвет ты любишь?

— Белый.

Мужик демонстративно спрыгнул с лошади и сел на камень.

— Это цвет непорочной пресвятой Девы.

— И верности, — Дик решительно полез в телегу. — Я доеду с тобой и сразу же вернусь. Сейчас самое главное — не опоздать с выкупом.

Лошадь тянула в гору ровно и сильно, не так, как тянут рабочие лошади. Холмистый кряж, поросший вереском, был похож на огромный ржавый щит. Похрустывал ледок под копытами, постукивала телега, иногда громыхало, перекатываясь по дну, остроконечное железное ведро.

— Хуже нет боевого коня запрягать, — ворчал мужик, — и тянуть долго не тянет, и бабки собьет.

За спиной Джоанны проклюнулось солнце, и, когда телегу подбрасывало, потертый хорек на ее капюшоне ярко вспыхивал.

Дик отвернулся, стал смотреть перед собой, в широкую спину мужика.

— Ни шиллинга не давай… Ни единого пенса…

Дик не понял. Дорога, слава богу, повернула, и теперь вокруг головы Джоанны перестало вспыхивать приводящее его в панику сияние.

— Ты помнишь Францию?

— Да мне трех лет не было… Дохлых собак помню, — засмеялся он.

— Дик, как умер твой отец, Томас Шелтон? — глаза Джоанны стали круглыми, как две монеты.

— А-а-а, — обрадовался Дик, — это я хорошо помню. Его привезли на крыше большой кареты. Выглянуло солнце, и облако было в виде ангела с трубой… Был граф Розенгейм в горностаевом плаще…

— Да нет же, — Джоанна затрясла головой. — Он его опоил.

— Кто?

— Твой дядя, — Джоанна быстро затараторила, уставившись в поле. На Дика она не смотрела, боясь, что тот не даст досказать. — Он, твой дядя, всегда был лысым… так наказал его Господь… уж не знаю за что. А у твоего отца были золотые волосы до плеч. Ну, вот. На одном пиру твой дядя говорит: «Брат, уже полночь, и мне пора уходить. Я прошу тебя только об одном, выпей этот кубок…» А это был настой цвета папоротника… в полночь. Понимаешь? Твой отец выпил и на седьмой день потерял разум. А твой дядя сразу послал доминиканца в Священный трибунал…

Дик с интересом слушал все про золотые волосы, но со второй половины истории потерял к ней интерес. Он взял из телеги остроконечное ведро и напялил себе на голову.

— Похоже на французский шлем, — объявил он. — Дальше будет про колдунью и про птицу.

Теперь пришло время Джоанне уставиться на него.

— Эту ерунду мне уже рассказывал один солдат вот с такой ногой, — Дик скосолапил ногу, — только без папоротника. Он ночевал у нас в монастыре. А утром украл простыни. И его драли во дворе.