Владимир Казаков - Избранные сочинения. 1. Ошибка живых Страница 8

ДАМА

Да, вы действительно ловкий человек! Скажите, а вы знакомы с дьяволом?

АЛХИМОВ

Да, знаком. Но точно не знаю, он ли это.

ДАМА

Каков! А карточные фокусы вы умеете показывать?

АЛХИМОВ

Когда-то не умел.

ДАМА

А а?

АЛХИМОВ

У у.

ДАМА

Пожалуйста, дайте определение свободы.

АЛХИМОВ

Свобода? Это то, что с четырех сторон омывает тюрьмы.

ДАМА

Замечательно! Я удовлетворена... (поеживаясь) Какие холодные часы!

КУКЛИН

Подуло от зеркал...

Из всех действующих лиц романа только один Пермяков оставался в Москве. Он быстро шел по Москве. Тугие провода и ветер, натянутые крест-накрест, свистели.

1-Й ПРОХОЖИЙ

Я наточил как следует топор, хотел прикончить одну старушонку, адское существо, процентщицу. Деньги бы ее взял и разбогател, а потом облагодетельствовал бы человечество... Но старуха, увидя мой топор, испугалась и съехала... Теперь хожу, мучаюсь страшным раскаянием. Ведь не все ли равно — убить или хотеть убить? Я хотел убить, значит, я — убийца.

2-Й ПРОХОЖИЙ

А человечество?

1-Й ПРОХОЖИЙ

И человечество — тоже... Ах, мне теперь не до него!.. Что делать? Пойти всенародно покаяться? А в чем?

2-Й ПРОХОЖИЙ

Покайтесь в том, что хотели облагодетельствовать человечество.

Пермяков жил в третьем этаже одной из улиц. Стол, стул и железная койка. Он переехал в эту каморку недавно. Окно — настежь. Небо острым углом врезалось в комнату. «Хе-хе! — засмеялся Пермяков, вспомня разговор двух прохожих, — облагодетельствовать захотелось!..»

Пермяков снова на улице. Вечер. Только что прошел дождь. На мокрых мостовых, как в фонарную осень, плавали опавшие золотые огни.

1-Й ГОЛОС

Я все время сдерживаю в себе одно восклицание: мы живем в безбожное время!

2-Й ГОЛОС

В безбожное небо!

3-Й ГОЛОС

Без бога? Так где же он?

ПЕРМЯКОВ (появляясь)

Здравствуйте, я здесь. Я невольно услышал ваш разговор. Вы все правы, особенно вы с вашим вопросительным знаком... (исчезает)

4-Й ГОЛОС

Безумец и трое других.

5-Й ГОЛОС

Странно! Будто бы ночь и день наступили одновременно! Звезды светят на небе — как днем, а все остальное — как ночью.

6-Й ГОЛОС

Что-то случилось с моим 6-м голосом, что-то произошло. Не могу вымолвить ни звука... Гм-гм... Проклятая темень!

7-Й ГОЛОС

Странное свойство памяти: забывать одно и помнить другое. Бог — это третье.

8-Й ГОЛОС

Да, да! Я не противник сторонников, я наоборот.

9-Й ГОЛОС

Где мы? Нет или у края пропасти?

10-Й ГОЛОС

Увы! Вы у.

Однажды вечером Александр Острогский вручил мне для передачи моей бабушке следующее письмо:

Дорогая Татьяна Ивановна, со всей ответственностью должен заявить, что из зернышка, брошенного в кадку с аспарагусом, выросли настоящие стихи (и пьесы, и проза), которые я так же, как и Вы, люблю и так же удивляюсь им.

Когда рядом с нами рождается поэт (наш внук или друг), очень трудно поверить, что он принадлежит уже не только нам, но и богам слова. Но и мы частью принадлежим ему и через него остаемся навсегда. Поэтому-то нам трудно говорить об этом, ведь это и есть мы сами.

Я все-таки осмеливаюсь сказать о своей признательности Вам.

24 мая 1970 А. Острогский

6

Несколько незнакомых улиц образовали лабиринт, выбраться из которого не было никакой возможности. Совершенно выбившийся из сил, Пермяков постучал в первую попавшуюся дверь. Открыло ему странное существо — девушка необыкновенной худобы, с сутулой спиной, с жидкими свисающими на плечи волосами. Глаза были большие светло-голубые, румянец на щеках — болезненный, розоватый. Она смотрела на гостя молча, в глазах ее не было ни вопроса, ни страха — одна покорность.

— Здравствуйте! — сказал Пермяков.

Она чуть прошептала в ответ:

— Здравствуйте!..

Пермяков медленно пошел следом за ней по длинному коридору.

— Кто она? — спрашивал он себя, — больная? юродивая?.. Как ее имя?..

Они, наконец, оказались в небольшой комнате с одним окном. Сумерки жались к стенам. Девушка была худа невообразимо. Волосы бессильно опускались на ее узкие хрупкие плечи. Руки были необыкновенной бледности и худобы. Было что-то детское и болезненное в ее светлых глазах, в сумерках и во всем. Тихие болезненные секунды отсчитывали ходики на стене. Окно пропускало по-детски слабый утренний свет.

Пермяков опустил глаза и увидел свои огромные грубые башмаки. Девушка молчала. Эта голубизна, молчание и слабый румянец вдруг взволновали его необычайно.

— Что это за странное существо? — спрашивал он себя, — и что со мной происходит?..

Она положила руку на спинку железной кровати. Он никогда еще не был взволнован так.

Наконец, кто-то спросил девушку странным далеким голосом:

— Как вас зовут?..

Наступило молчание. Пермяков вдруг понял, что вопрос задал он.

— Соня... — тихо вымолвил сумрак.

Девушка вздрогнула от звука своего голоса. В ее бледном лице со слабым румянцем было столько беспомощного! Она и этот утренний свет казались двумя болезненными детьми.

— Соня? — повторил Пермяков, — какое славное имя!..

Окно чуть дрогнуло, губы девушки чуть дрогнули, вот-вот улыбка покажется в сумраке этой комнаты...

Бездомное время, темнея, горбилось под косым ливнем. Набережные стали пустынными, река пугала холодом своей черной волнующейся поверхности. Только ветер да два-три случайных прохожих с неслучайно безумным выражением глаз — вот и все, кого там можно было увидеть.

В один из таких дней Екатерина Васильевна Витковская с дочерьми вернулись в Москву. У них по-прежнему собирались. Истленьев стал частым гостем в их доме. Появились даже слухи, что он — жених Марии, но это было неверно.

Истленьев всегда молчал, а когда и заговаривал вдруг, то казалось, что это заговорило молчание.

МАРИЯ

Ах, что это с дождем?

ЛЕВИЦКИЙ

Разбился о каменную мостовую...

Прошло несколько минут молчания.

МАРИЯ

Который час?

ЛЕВИЦКИЙ

Никакого.

МАРИЯ

Так поздно?

ЛЕВИЦКИЙ

И так рано.

МАРИЯ (Левицкому)

Истленьев, окна и вы — какая странная компания.

ЛЕВИЦКИЙ

И какая прозрачная, если не считать окон.

МАРИЯ (Истленьеву)

О чем вы задумались?

ИСТЛЕНЬЕВ

Я?.. Я только хотел задуматься, и... право же, ни о чем... (умолкает)

МАРИЯ (Левицкому)

Где он?

ЛЕВИЦКИЙ

Между небом и выше...

После короткого стука вошли шумной ватагой Куклин, дама и прочие.

ДАМА

Как здесь тихо! А мы только что из-под дождя, привыкли к грохоту, стонам и железу. На улице — не души. Одни булыжники... Нет, по как здесь тихо! Куклин, скажите хоть что-нибудь!

КУКЛИН

Да, да, вы совершенно правы... Я счастлив, что промок...

ДАМА (ко всем)

А вы обращали внимание на то, что у часов — лицо слепого?

МАРИЯ

И правда, они идут наощупь.

КУКЛИН

И так же стучат...

Зажгли яркий свет, принесли чай, наступило оживление. При свете яркой лампы волосы дамы и остатки дождя на них засверкали. Все были поражены.

МАРИЯ ( в сторону)

Какое чудо! Какая божественная красота! Еще мгновение — и зеркала встанут на колени...

ЛЕВИЦКИЙ (в сторону)

Черт возьми! Неужели мое лицо сейчас не бесстрастно?

КУКЛИН

Такого безумного золота я не видел даже в погребке... такой безумной груды!

ИСТЛЕНЬЕВ

Да... и какое прекрасное лицо, безмятежное... и вдруг — эти волосы...

КУКЛИН

Во время дождя всегда случаются какие-нибудь чудеса. То вдруг фонарь наденет на себя светящиеся струи, то вдруг — такое.

ЛЕВИЦКИЙ

Я никогда еще не видел у Истленьева такого лица... И увижу ли?

МАРИЯ

Он изменил своему обыкновению — никогда не изменять своему обыкновению.

КУКЛИН (Левицкому)

Бедный Истленьев! — он сейчас что-то скажет или захлебнется молчанием.

ЛЕВИЦКИЙ

Бедный? Еще ни в один вопросительный знак я не вкладывал столько сомнения...

Эвелина (так звали даму) вскрикнула от неожиданности, увидев бледное лицо Пермякова и его неподвижно уставленные на нее глаза. Никто не заметил, как и когда он появился. Никто не слышал ни звука двери, ни звука шагов...

Из-за любви к числам Пермяков стал банковским служащим бухгалтером. Родители не одобряли этого романтического выбора. Им хотелось видеть сына художником или бродячим музыкантом. Что числа дают опьянение такое же, как вино или звезды, они не знали. Родители хотели видеть его поэтом, бродячим или оседлым — все равно. Когда он сообщил им о своем намерении стать банковским клерком, они чуть было не отвернулись от него (на северо-восток). Но его непреклонность вскоре смягчила их. Возвращаясь из мира чисел в мир нулей, он оставался наружно бесстрастным и спокойным. Когда однажды ему сказали, что даже по мнению ученых близится конец света, он произнес насмешливо: «Какого еще света?»...