Александр Никонов - Последний фронтовик Страница 8

– Интересно, парни, куда нас бросят: под Москву или подальше куда.

– Тебе-то какая разница, где умирать.

– Разница есть, если под столицей, то, вроде, почётней, что ли.

– Ты, гляди, Коля, как бы тебя не привлекли за пораженческие настроения.

– Дальше России всё равно не ушлют.

– А если дырку между глаз сделают? Смотри!

– Скорее бы, что ли.

– Чего скорее-то?

– Да на фронт. Надоело тут вшей кормить.

– Дыши веселей, земеля! Чего тебе надо: харчёвка нормальная, одет, обут.

– Говорят, завтра на полигон погонят.

– Откуда знаешь?

– Слышал. Расчётами работать будем.

– Вот, учат, учат нас, а я до сих пор толком не знаю, что это у нас за оружие.

– Секрет, брат. Ничего, скоро узнаем.

На полигон выехали с утра. Остановились в поле. Инструкторы читали наставления, правила техники безопасности. Наконец, долгожданная команда:

– По машинам! Расчёты, приготовиться к бою!

Шереметьев, как его учили, опустил на стекло броневой лист, в котором находились лишь две щёлочки – для водителя и командира, залез в кабину и стал напряженно ждать. Он слышал только команды:

– Заряжай! Прицел! В укрытие!

В кабину влетел молоденький щуплый лейтенант Серков, который только что закончил краткосрочные командирские курсы, захлопнул дверцу, молодым баском спросил:

– Ну, что, Шереметьев, готов?

– Так точно – готов.

Хотя чего готов, шофёру по команде надо было всего лишь быстро покинуть позиции и следовать в том направлении, на какое укажет командир расчёта. Снова напряжённое ожидание. Наконец, долгожданная команда:

– Пли!

Серков врубил рубильник на панели, крутанул ручку магнето. Ефим ждал мгновенного звука выстрела, но машина сначала дрогнула, закачалась, что-то зашипело, в щиток и в капот ударил огромный клубок пламени с клубами чёрного дыма – казалось, что кто-то невидимый спереди брызнул на них из огнемёта. Послышался удаляющийся вой, словно заиграл орган. Шереметьева и Серкова невольно отбросило на спинки сидений. Ефим взглянул в прорезь и с удивлением увидел удаляющиеся огненные хвосты. Спросил командира:

– Что это, товарищ лейтенант?

Серков усмехнулся:

– Это, Шереметьев, новое оружие, которым мы будем громить фашистов. Чего ждёшь, направляющие уже убрали. Трогай!

Вечером курсанты оживлённо обсуждали первый боевой пуск.

– Ну, ребя, с нашими БээМами немец против нас не устоит.

– Не скажи: на каждую старуху всегда находится проруха.

– А силища какая!

– Чего-то я силищи никакой не почувствовал.

– Так, эрэсы без боезарядов были.

– Хорошо, что так, а то бы от нашего расчёта ничего не осталось.

– Почему?

– Так одна наша ракета почему-то не улетела, прямо перед самым носом упала. А если бы была с боезарядом да бабахнула бы, то – привет, прабабушка родная!

5

Октябрь выдался на удивление тёплым – припозднилось бабье лето. Леса вокруг монастыря ещё стояли в зелёном уборе, лишь кое-где подкрашенные багрянцем, желтизной и краснотой. Жители ближайшей деревни ещё собирали опят и обабков и приносили их вёдрами к проходной, чтобы продать командирам на жарёху. Ещё выгоняли стада на пожелтевшую отаву. Казалось, осень прошла стороной, решив порадовать людей летним великолепием.

Однажды курсантов подняли среди ночи:

– Подъём! Боевая тревога!

Выехали. На этот раз колонна свернула не на полигон, как обычно, а в сторону Москвы. Шли без огней. Впереди грохотали трактора СТЗ-5-НАТИ, на которые тоже были навешены рельсы, за ними ЗИСы-6 и грузовики со снарядами и расчётами. Колонну сопровождали два лёгких танка и два отделения автоматчиков. Стало ясно, что дивизион выдвигается к фронту. Ефим ничего не спрашивал у Серкова – и так было всё понятно по его хмурому лицу. Командир расчёта нервничал, то и дело доставал из нагрудного кармана чью-то фотографию, включал в кабине фонарь, нарушая светомаскировку, и долго смотрел на девушку с вьющимися волосами. Шереметьев гадал: жена, невеста, а, может, мать или сестра. Серков ответил сам, спрятав фотографию, спросил:

– Скажите, Шереметьев, у вас есть невеста?

– Нет, товарищ лейтенант, не успел обзавестись.

– Это хорошо, – подытожил вдруг лейтенант.

– Почему?

– Если что случиться, страдать будет некому.

– Да что же вы, товарищ лейтенант, заранее себя хороните.

– Да это я так, тоска что-то заела.

За несколько километров до Москвы колонна неожиданно свернула в лес и остановилась на большой поляне. Поступила команда – маскироваться. Расчёты рубили подлесок и накрывали им машины, хотя этого можно было и не делать, потому что над головой шумели от свежего ветра густые кроны деревьев. Снова тронулись в путь, когда спустились сумерки. Стало понятно, что дивизион продвигается на позиции скрытно. На следующую ночь прокатился слушок: не пришли бензовозы. Шоферня загудела.

– В чём дело?

– Говорят, разбомбили.

– Да ну! Откуда знаешь?

– Командиры говорили. Только это предположение. Замдивизиона предположил, что колонну захватили немцы.

– Да ну! Что, фашисты уже так близко?

– Вон занукал! Говорю же – предположение.

Утром совсем недалеко, там, где располагалось охранение, раздались взрывы гранат и автоматные выстрелы. Все схватились за оружие и рассредоточились вокруг лагеря. Подрывники приготовились к самому худшему, чтобы в случае опасности уничтожить секретное оружие. Всё кончилось часа через два. Вернулся взвод охраны. Энкаведешник, командир отряда в звании капитана, грязно матерился – были потери: двое убитых и пятеро раненых. Оказывается, на охрану нарвался диверсионный отряд немцев из восьми человек. Пришлось повоевать. Взяли двоих пленных, остальных уничтожили. Солдаты смотрели на пленников, одетых в маскхалаты, – они впервые видели врага, что называется, лицом к лицу. На носилках принесли раненных бойцов, убитых, погрузили на грузовик и куда-то увезли. По дивизиону чёрным ветром пронёсся слух, что диверсанты охотились как раз за «Катюшами» – об этом рассказал один из пленных. Будто бы они же уничтожили и бензовозы.

Горючее привезли к вечеру, заправились и снова тронулись в путь. К вечеру же стало понятно, что они приближаются к фронту, даже сквозь вой моторов и лязг гусеничных траков были слышны грохот артиллерии, взрывы снарядов, воздух наполнился гарью от сгоревшей техники и запахом смерти. Дивизион взобрался на высоту и стал развёртываться и снаряжаться. Часам к двум ночи всё было готово. Кто мог заснуть, спали, а Ефим, хоть и уставший, не мог и глаз сомкнуть, как и заряжающий Тимофей Четвериков, который пристроился вместе с Шереметьевым в кабине. С Тимофеем, щупленьким мужичком лет двадцати пяти, который для солидности и придания весу своей персоне при разговоре всегда пытался растягивать слова и при своём небольшом росте как-то умудрялся смотреть на собеседника выше его на голову свысока, он сдружился сразу. Вот и сейчас Тимофей шептал:

– Слушай, Ефимка, ты не боишься?

– А чего бояться, пальнём да уедем. Мне Серков сказал, до линии обороны километра три, а то и четыре.

– Всё же. Могут и самолёты налететь. Гадство, за себя как-то и не боязно, а вот как семья моя будет, если меня убьют. Ведь у меня жена, ребятишек трое.

– Ты когда настрогать-то их успел?

– Женился рано, так тятя захотел. Ведь мать-то моя в голод померла, а хозяйка в доме нужна была. Как же без хозяйки-то. Отец мой тоже к хозяйству непригодный, хромый он, одна нога не гнётся, ещё с империалистической. А левой руки вообще по локоть нет.

– Значит, тоже воевал?

– Ещё как! У него два Георгия. И ведь тоже с немцами. И до чего паскудный народ, эти немцы. И воюют, и воюют! Им чего, своей земли не хватает? Всю Европу захапали, так нет же – мало, подавай им ещё.

– Ну, народ-то тут причём, ему это надо? Правители воду мутят.

– Может, и так, только нам, солдатам, от этого не легче.

– Это правда.

Так, за разговором, они и прикорнули. Разбудил их Серков:

– А ну, полуночники, по местам! Быстро!

Серков сел рядом с Шереметьевым и глядел в боковое окошечко, часто поглядывая на командирские часы. Лицо его было бледным, глаза беспокойные, он постоянно сжимал и разжимал с хрустом пальцы – волновался. Всё же первый бой. Странно, но сам Ефим не волновался, положив руки на баранку, он смотрел в щель. Там, в котловине, куда им предстояло стрелять, всё заволокло туманом. Серое утреннее небо было ясное, с просверками угасающих звёздочек, и создавалось впечатление, что все облака как-то враз упали на землю, чтобы отдохнуть, а потом подняться и полететь дальше. Мокрые от росы деревья от тяжести опустили ветки, с которых капала роса.

Тревожное ожидание длилось с полчаса. Вот туман заворочался, поплыл в сторону, обнажая грешную Землю. Там, в долине, Ефим увидел большое село и перед ним две строчки окопов – передовая: наши и немцы. Видно было, что в них не спали. Иногда там и сям посверкивали огоньки выстрелов, фонариков. Серков снова посмотрел на часы, проворчал: