Николай Погодин - Минувшие годы Страница 8

Трабский. Как угодно.

Черемисов. Не понимаю. Почему вы мне работать не даете?.. Либо вам все равно, либо не все равно. (Сдерживаясь.) Поймите, что по-настоящему моя биография коммуниста начинается с первой пятилетки, с первыми людьми на стройке, с комсомольцами, которые учились обжигать кирпичи…

Трабский. Красиво. Биография хорошая. Но здесь рассказывают, будто вы критиковали что-то… выступали против генеральной линии партии.

Черемисов (изумленно). Я против генеральной линии?

Трабский (доброжелательно и пристально). Вы не пугайтесь. (Отвел в сторону глаза.) Не в лоб, конечно. Это было бы бездарно. (Прямо.) Но по какому-то принципиальному и серьезному вопросу вы, Черемисов, позволили себе критиковать…

Черемисов (прерывает, резко). Да, критиковал. И это навсегда определило мой жизненный путь большевика. Горжусь. А вы хотите меня припугнуть.

Трабский. Чудак вы. Черемисов! Надо же, наконец, нам с вами объясниться откровенно или нет? Было такое — критика советского правительства — или не было?

Черемисов. Было.

Трабский. Что же это такое было?

Черемисов. А то, что я решил критиковать линию технической отсталости. Я тогда был очень молод, многого еще не понимал, не знал, кто и зачем обманывает советское правительство. И меня сразу вызвал в Москву Серго Орджоникидзе, взял за руку и привел к Иосифу Виссарионовичу.

Трабский. Вот как! Интересно.

Черемисов. И я вам точно могу повторить, что мне сказал товарищ Сталин. (Доля вызова.)Интересно или нет?

Трабский. Но почему вы… так повышенно?

Черемисов (усмешка). Характер у меня такой… (Строго.) И есть еще незабываемые вещи у людей!.. Путеводные, определившие их судьбу.

Трабский (нетерпение). Но что же сказал вам Сталин?

Черемисов. А то сказал, что есть у нас два рода критиков. (Повторяет по воспоминанию.)Одни критики хотят исправить советскую власть, обревизовать, повернуть ее на свой вкус и толк. Никогда и никому не позволим мы ревизовать советскую власть, посягать на самое святое-на ленинизм. И есть другого рода критика, практическая, по живому делу, но без ревизии советской власти, без посягательств на самое святое — на ленинизм. К какому роду критиков вы хотели бы себя причислить?

Трабский (вдруг). Я?.. Вы меня спрашиваете?

Черемисов. Нет. Это у меня тогда спросил товарищ Сталин.

Трабский (после раздумья). Понимаю, Черемисов. Вы настоящий…

Черемисов. Настоящий, нет ли — не мне судить. Но повторяю: я хочу работать. А ваш разговор сейчас какой-то…

Трабский (смело). Скользкий?

Черемисов (просто). Крутите вы что-то, Яков Яковлевич.

Трабский (бодрость). Да. Покрутил и будет. (Радушно.) Ну, признаюсь, Дмитрий Григорьевич, спровоцировал на откровенный разговор, проверил, вижу: вы были и остались истинным, честным коммунистом нового типа. (Как, бы про себя.) Да. Нового. (Решительно.)Даю вам полную свободу, средства, агрегаты, людей, работайте на благо нашей родины. Доверяю. Договорились? Дело — кончено. Вашу руку, Дмитрий Григорьевич. Думаю, что это не последняя наша беседа. До свидания, товарищ Черемисов. Позовите Ждановича.

Черемисов удаляется. Входит Жданович.

Главинж, это вы спрожектировали Черемисову?

Жданович. Черемисов думает самостоятельно.

Трабский. Он что, энтузиаст?

Жданович. Вы ставите вопрос довольно…

Трабский. Грубо?

Жданович. Пусть будет так.

Трабский. Зато ответить проще.

Жданович. Но Черемисов не подходит под простые мерки. (Нарочито с ударениями.) Это особенные, новые люди современности… ваша новая техническая…

Трабский (раздраженно перебив). Ишь ты, какой умник нашелся! Много вы понимаете.

Жданович (деревянно). Виноват, молчу.

Пауза.

Трабский (опять делаясь усталым). Меня эти бураны доконают. В прежние времена людей с моими нервами отсылали за границу отдыхать. (Небрежно.) Вы, кажется, учились за-границей?

Жданович. Нет, в Петербурге.

Трабский. Но как же… А Италия?

Жданович. Да, я бродил немного по Европе, потом в Россию потянуло.

Трабский. Жалеете?

Жданович. Вы сегодня ставите вопросы энергически.

Трабский. Можете не отвечать.

Жданович. Нет, отчего же?

Трабский (неопределенно). Россию любите, конечно, патриотические чувства. Не новые, затертые слова российской интеллигенции… (Резко.) Не с теми людьми дружите. Не понимаете?

Жданович. Нет, я понятливый.

Трабский. Не советую. А там смотрите сами. (Неожиданная мягкость.) Это мое личное мнение… Вы, кажется, бобыль? Я тоже. (С болью.) Трудности, авралы, штурмы, а жизнь проходит. А, главинж, проходит к чорту в дырку?

Жданович. Истинная правда.

Трабский. То-то и оно… (Взглянув на календарь.) Вот и тридцать шестой год кончается.

Жданович (после паузы). Но как же с кондиционным воздухом?

Трабский. Стройте или покупайте, мне безразлично.

Жданович. Я больше вам не нужен?

Трабский. Нет.

Жданович у дверей. Он ведь с Урала?

Жданович. Кто?

Трабский. Черемисов.

Жданович. Да.

Трабский. А чем он связан с Ленинградом? Кто там у него?

Жданович. Я не знаю.

Трабский (резко). Вы мне не врите.

Жданович. Он никого в свои интимные дела не посвящает.

Трабский (пристально и неуверенно). Роман? Не верится. Слишком долго для романа.

Жданович. Есть же в мире постоянство?

Трабский. Постоянство. В чем?

Жданович. В делах любви.

Трабский (сорвалось). Мне не нужна его любовь.

Жданович (доля иронии). А вы справьтесь у Люшина. Он даст, что нужно.

Трабский (тяжелый взгляд). Ох, Жданович… поломаете вы себе голову! Ступайте.

Жданович ушел. Стук в дверь. Входит Люшин.

(Презрение.) Люшин, зачем Черемисов наезжает в Ленинград?

Люшин. Если проследить и сопоставить факты…

Трабский. Если бы да кабы… Не сочиняйте глупостей. Я вас уничтожу, пыли не останется, если вы меня еще так подведете… «Черемисов связан в Ленинграде»… С кем связан?

Люшин. Девица, я писал.

Трабский. Вы не увиливайте. Сам сочинил про оппозицию.

Люшин. Старался дать анализ.

Трабский. Старайтесь никогда анализов не давать. Какой дурак! Какая тупость!

Люшин. Виновен.

Трабский (не слушая). Как я мог хоть на минуту допустить, что Черемисов наш человек!

Люшин (радостно). А я что говорю вам, Яков Яковлевич? Не наш.

Трабский. Не наш. Не наш.

КАРТИНА ПЯТАЯ

Декорация четвертой картины. Здесь некоторое время томится Жданович, не находя себе места. Входит Ксюша.

Жданович. Ксения Георгиевна!.. Вы стенографировать?

Ксюша. Бросьте! Вы отлично знаете, зачем меня сюда позвали.

Жданович. Ей-богу, ничего не знаю.

Ксюша (не верит). Да? Так-таки? Но я же была переводчицей при Купере. Все остальное вам должно быть очень ясно.

Жданович (посвистел). Замах большой. Это уже новое обвинение. Вплели-таки и Купера… Не лезет… а вплели. Черемисов-де шел на поводу у иностранцев. Не понимаю Черемисова. Или он умней всех нас, или святой дурак. Экспериментирует.

Ксюша. А почему бы вам не рассказать об этом Дмитрию Григорьевичу?

Жданович. Ах, говорил я…

Ксюша. Не верю. Вы боитесь. Неприятностей ждете?

Жданович (резко, прямо). Жду. Не удивляюсь, если что-нибудь случится, в этом будет что-то логическое. Жданович — тип неопределенный. Ладно. Но Черемисов! (Вдруг сорвалось.) Куда бы мы теперь шагнули с его замыслами! Ах, Ксюша, Ксюша, я в жизни неудачный старый холостяк, хуже! — ничтожный Дон Жуан. Но это не мешает мне быть инженером. Я вижу каждую пружину в нашем механизме. Ведь мы стоим на месте. Мы обманываем государство, не раскрывая всех своих возможностей! И я, как старая, измызганная швабра, позволяю мести собою пол потому, что я беспартийный и моя хата с краю… Посадят — так и надо. Трусливый старый негодяй.