Жан Кокто - Трудные родители Страница 9

Акт второй

На первом плане большая светлая комната. Справа винтовая лестница на второй этаж. Под ней дверь в ванную комнату. В глубине налево входная дверь. Посередине, на первом плане, — диван и маленький столик. На стене, в глубине комнаты, стеллажи с книгами. Предполагается, что в воображаемой стене большое окно в сад. Образцовый порядок.

Сцена первая

Мадлен, Мишель.

Мадлен. Это не-ве-ро-ятно!

Мишель. Представь себе, что у нас дома все теперь говорят «не-ве-ро-ятно». Мне порой кажется, что так говорили до того, как мы с тобой познакомились, и что вовсе не я затащил к нам это словечко! Если бы мама узнала, что подражает тебе, то сошла бы с ума!

Мадлен. Разве я произношу это слово как-то особенно? По-моему, как все.

Мишель. Ты его произносишь, как никто другой, когда надо и когда не надо. Это стало привычкой, я перенял ее от тебя и заразил всех наших. Маму, папу, тетю Лео. Все они теперь говорят: «Не-ве-ро-ятно»!

Мадлен. Мишель!

Мишель. Что?

Мадлен. Вода в ванне бежит через край!

Мишель. Я забыл закрыть кран. (Убегает.)

Мадлен. Поторапливайся! Твоя мать не поверит, что ты пришел сюда купаться. Она подумает, что ты над ней смеешься, хочешь подчеркнуть, что твой дом здесь.

Мишель. Во всем виновата тетя Лео. Ванна засорилась, а это по ее части. Тетя Лео — это олицетворение порядка. Вы должны друг другу понравиться.

Мадлен. У меня ванна работает.

Мишель. А мы моемся в тазу. Время от времени Лео предоставляет нас собственной судьбе. Но потом ей не хватает выдержки. Она слишком любит комфорт.

Мадлен. Вытирайся скорее.

Мишель. Мне и в голову не пришло, что своим купаньем здесь я могу рассердить маму. А ведь верно! Ты, как и тетя Лео, великий политик.

Мадлен. Как это ты сумел изучить свою тетку?

Мишель. Еще бы! Мы все время кипим в одном котле… Сам я ни о чем не думаю.

Мадлен. Я в тебе люблю чистоту.

Мишель. Вот так да!

Мадлен. Снаружи ты не грязный, хоть ты и грязнуля, как все дети. У ребятишек коленки всегда черные, а вместе с тем не грязные, правда? А внутри — нет на свете человека чище тебя.

Мишель. Я неуч и глуп.

Мадлен. А я?

Мишель. Ты ученая. Ты классиков читала.

Мадлен. Ты тоже их читал в школе, но просто позабыл.

Мишель. Ты все читаешь. Ты читала «Узницу из Пуатье»?

Мадлен. Я как раз над ней работаю.

Мишель. Ну вот видишь!

Мадлен. Дурачок! Я работаю — делаю переплет для заказчика.

Мишель. Не будь у нас тети Лео, моя комната уже походила бы на пещеру этой самой «Узницы из Пуатье»!

Мадлен. Как только переплету, прочту.

Мишель. Я уверен, что в конце концов ты будешь зарабатывать на жизнь переплетами. А я буду у тебя на содержании.

Мадлен. Ты, дружок мой, будешь работать. Может быть, будешь помогать мне, и в один прекрасный день мы откроем мастерскую.

Мишель. И разбогатеем. Тогда у нас будет свой дом.

Мадлен. Квартира, Мишель. Почему ты всегда говоришь — дом?

Мишель. У нас говорят — дом. Наш дом, в нашем доме.

Мадлен (смеясь). Не-ве-ро-ятно.

Мишель. Но факт! Послушай! Когда у нас будет свой дом, и, если ты будешь мешать моему беспорядку, я украду тебя, запру, заставлю жить в нашем таборе, в моей комнате, среди грязного белья и галстуков в кувшине с водой.

Мадлен. За пять минут твоя комната будет прибрана.

Мишель. Ты просто дьявол. Переплетная мастерская въехала бы в мою комнату, или эта комната поднялась бы наверх! За мной вещи следуют, как кошки. А вот как у тебя получается?

Мадлен. Порядок! Либо чувство порядка есть, либо его нет.

Мишель обнаружил свои носки, Мадлен сидела на них.

Мишель. Смотри, где я нашел носки. А ведь я был уверен, что снял их в ванной комнате.

Мадлен. Ты их снял в гостиной.

Мишель. (надевая носки). В гостиной? В нашем доме понятие «гостиная» невозможно. Трагедии разыгрываются в комнате Софи. Это место преступления. Когда споры разгораются, соседи тети Лео стучат в стену. Все кричат: «Чур меня!». Перемирия, мирные договора, грозовые затишья — все это происходит в призрачной столовой, своего рода зале ожидания, пустом помещении, где приходящая прислуга время от времени натирает воском стол, очень уродливый, очень тяжелый и очень неудобный.

Мадлен. И твой отец терпит.

Мишель. Папа?!. Папа убежден, что изобретает чудеса. На самом деле он занят усовершенствованием подводного ружья системы «Ле-Приер». Хочет сконструировать ружье, стреляющее пулями. Я не шучу. Для папы Жюль Верн — это классик. Он на десять лет моложе меня.

Мадлен. А твоя мать?

Мишель. Когда я был маленький, я хотел жениться на маме. Папа мне говорил: «Ты еще молод», А я ему отвечал: «Я дождусь, пока буду на десять лет ее старше».

Мадлен (растроганно). Любовь моя…

Мишель. Прости, что я морочу тебе голову рассказами о своих. Пойми меня — пока я им во всем не признался, я не смел рассказывать тебе о них. Там я скрывал твое существование, Ну и, конечно, здесь тоже был смущен, скован, а так как я очень глуп, то предпочитал с тобой об этом не говорить. Теперь же я выбалтываю все, что у меня накопилось.

Мадлен. У тебя всегда такие хорошие порывы! Конечно, ты не мог выдавать здесь свой табор, если дома молчал о нашей любви.

Мишель. Софи вела себя великолепно. И папа тоже, и тетя Лео. Все вели себя молодцом.

Мадлен. Но началось трагично.

Мишель. Маме послышалось, что лифт остановился на нашей площадке, она забыла выпить сахарную воду после инсулина и чуть не умерла. Живи ты у нас — всего этого не произошло бы.

Мадлен. У меня диплом медицинской сестры. Как это все позволяют маме самой делать уколы?

Мишель. А что?

Жест Мадлен.

Мишель. Табор был в смятении, а я заявился с видом именинника. Конечно, сначала все было встречено трагически. Мама порывалась вызвать полицию, чтобы меня арестовали.

Мадлен. Полицию? Это зачем?

Мишель. Таков уж ее стиль, стиль маминой комнаты.

Мадлен. Это…

Мишель и Мадлен (вместе). Не-ве-ро-ятно!

Мадлен (смеясь). А кто виноват, Мишель?

Мишель. Я, ты. Разве мог я не остаться у тебя эту ночь! А на следующий день… на следующий день…

Мадлен (передразнивая его и снимая его ногу с сиденья стула). На следующий день… на следующий день… ты боялся.

Мишель. Точно.

Мадлен. Я сто раз тебе говорил: позвони домой.

Мишель. Только не говори об этом при маме — о, царица бестактности!

Мадлен. Ты бы уже лучше молчал — у тебя что ни слово, то промах.

Мишель. Что верно, то верно.

Мадлен. Это я и люблю в тебе, дурачок. Ты совсем не умеешь лгать.

Мишель. Слишком сложное занятие.

Мадлен. Я ненавижу ложь. От малейшей неправды я просто заболеваю. Я понимаю, что иногда приходится молчать или как-то устраиваться, чтобы не причинить другому человеку слишком острой боли. Но ложь… ложь ради лжи… Я говорю не с точки зрения морали, я очень аморальна. У меня есть интуитивное чувство, что ложь нарушает ход каких-то закономерностей, неведомых нам, что она нарушает какие-то флюиды, что она все на свете портит и расстраивает.

Мишель (зашнуровав левый ботинок). А где правый?

Мадлен. Иди.

Мишель Невероятно. Только что…

Мадлен. Ищи.

Мишель (стоя на четвереньках). Ты знаешь, где он.

Мадлен. Я его вижу, его невозможно не заметить.

Мишель (отходит от стола, посреди которого лежит его ботинок). Горячо?

Мадлен. Очень холодно.

Мишель. Ты же торопила меня.

Мадлен. Великий политик. (Показывает ему ботинок, приподняв его за шнурок.)

Мишель. Ну это уж слишком! Мама сказала бы: «Стоит мне войти в комнату — и первое, что я увижу…». Или: «Послушай, дитя мое, разве стол — место для ботинок? Как же ты хочешь…» и т. д. Мама отыскала бы его у меня у кровати.