Владимир Казаков - Избранные сочинения. 3. Стихотворения Страница 9

                  столько

18

весь день молчал, вдруг ночь настала,

она была едва-едва. и мне казаться пе

рестало что нас не только и не два.

откуда-то вселенная взялась и стала

круглой становиться. ну — думаю — ко

нец! а он то есть я себе давал отвагу

сердцем и кулаком железным: стук!

она подумала что это варвар и даже

мысль от свечки отвела.

но было поздно страхи одевать в стек

лянные двойные подворотни. спешить на

помощь что ли? шпага всегда с собой со

мной двуногим. для шпор отдельный пе

реулок и даль отдельная для дел.

фонарь свой дол огрел и стал едва ве

черним, снимая изморозь с чугунного вче

ра.

а я то шел то становился пешим то вдруг

бежал, ногами ослеплен.

от быстрого времени лошадь устала и

дышит вперед.

кажется вовремя прибыл: на месте дуэли

уже сосна шаги отмерила грозою, и небо

к выстрелу готовилось шурша.

душа его здесь остановилась и тень от

дерева для встречи обрела.

обнялись простились и в хвойный восток

забрели.

тогда ночные секунданты поправив злые

аксельбанты как молодые адъютанты вес

лом на сушу налегли. их голос не едва

заморский, французский выветрив язык,

устал крича веслом поморским, как будто

выученный штык.

выстрел о даль зацепился западным эхом

уйдя.

а! фыркает лошадь-рассвет себя без сед

ла узнавая, и пепел копытом вонзая по

талой весне напролом.

ваше благородие, смерть здесь присела.

он ус протяжно надвигает, щекой небри

тою звеня:

там, заслоняя листвой, дождь шевелился

косой

19

он:             вы так взглянули, словно время само ушло

                  и всех уводит.

она:           я здесь, а время там.

он:             поодаль? это стена, но вчерашняя. сегодня

                  будет завтра.

она:           все началось сейчас, а кончилось тогда

                  же.

он:             для памяти нет более упорных случаев,

                  чем никакие.

она:           шаг без ответа. вся ночь была не зря.

он:             смотрите, здесь вся стена в днях. и над

                  пись стерлась от случаев, и позолота.

она:           и лик святого. от каменных невзгод.

он:             ведь это храм?

она:           да.

он:             день молится немногословно. молитва голу

                  бая.

она:           вершина дерева — бывшая вершина ночи.

он:             вы слышите? здесь все горит от звуков.

она:           я слышу паузу — она легка, быстра.

он:             мой голос разбудил свои чужие мысли, они

                  хотели молча отдохнуть, сбивая истину на

                  путь.

она:           от тени два письма — одно, другое не

                  безмолвствует.

он:             помните, мы молчали, слова забывались.

она:           да, здесь все сказано, что не из слов.

1979—1980

углы бескрайние кочующих небес,

мир в возрасте дождя — таков ответ оконный,

и если призрак — мост, его прозрачный вес

не может заглушить воды ночные стоны.

и, отрывая тень от преданной стены,

от каждого огня, чернеющего где-то,

уходит этот звук, но лишь оттеснены

воды стенания на край ночного света

деревья приближались к ночи,

дул ветер северо-ночной,

был каждый миг небрежно-точен,

взлетая искрой голубой.

был воздух младше на мгновенье

железных крыш и куполов,

и свежесрубленные тени

своих не ведали стволов.

тогда, разбужен краткой смертью,

где звезд горящие черты,

ударом медленным измерил

лучи ночные высоты.

и молнии, которых нет,

и свет, который есть напрасно.

листва с ее прохладой ясной —

среди колышущихся лет

отчетливо вокруг

стоял тот день немалый,

его чужая тень надменно занимала:

то бледным холодом, то смелой крутизной,

и весь тогдашний миг

сверкал — еще земной.

походка уводила вдаль,

а там ждала подруга дали,

вертя веретено из незаметной стали:

по утренним пройдя законам,

по легким водам и краям —

чтобы себя оставить там.

но долго ли могли об утренние взгляды

дробиться зеркала, как ледяные сны?

они еще внутри, день, наступивший рядом,

не знает ни годов, ни собственной длины.

ее краса — здесь,

возле самых буден —

полуотражена, полуобнажена,

сегодняшний приход забыт недавно будет —

о, в светлых именах Матрешечка —

княжна!

пусть хрустнет ветвь —

так взгляд осенний хрупок,

деревья слишком здесь,

чтобы быть слишком там.

устанут ли следы сентябрьских прогулок,

или устанет ночь

по скошенным местам?

ее коснулся свет полночный, был край,

часы смотрели врозь, где веер воздухом

отточен среди колышущихся гроз.

полночный аромат часов, и в лепестках

ее оттенок, задвинув облачный засов,

ушла японушкой от стенок.

— прошу не верить каждой строчке... они

умрут поодиночке.

тогда я двинул речь повторно — туда,

где прежде смысл бывал, но удивленный

наповал, стал тенью утренне-игорной.

был нежен поцелуй, как пламя: чем боль

ше времени вокруг, тем кратче срублен

ное нами за далью огражденных рук

пока огарок свет колышет,

пока все медленнее запад,

ее шаги, себя не слыша,

вперед задумались? назад ли?

быть каждый миг — ей слишком больно.

то краткой паузой, то вечной

она, задумавшись, невольно

свои укутывает плечи.

для этих дней — она устала,

для тех — она еще дитя.

лишь ночь, скрестясь с лучом из стали,

вязанье трогает, летя

открыто небо для объятий, для голубых

и черных туч,

пусть ветер смел, как его матерь — как

даль безмолвная, летуч.

пусть краток миг одновременный, пусть

вечность юная — одна,

но ливня отблеск современный узнает

сабельно она.

тогда в безбрежное названье вольется

холода восток,

и тщетно будет опозданье: удар

задумчиво-высок

из года

вышел хмуро, гневно — словно из ка

менной стены, и снова вечер

многодневный и звезды локтем

сметены.

которого из них так черный локоть

звучен? и разве угол тот громопо

добней тучи?

проиграно золото,

походка проста,

висячего холода

два темных моста.

еще не всех столетий тени

на холм старинный прилегли,

И ветер утренне-осенний

не тронул каменной земли,

а молния уже устала,

уже погасла по краям,

теперь всех ливней будет мало,

чтоб время выпрямилось там.

шаги то отдаляли цель, то прибли

жали ту полночь — по мере того,

как смысл убыстрялся.

лишь на один вопрос ответил — и то

с улыбкою ночной: ужели севернее

ветер, чем запад огненный иной?

немного уставала, была похожа здесь,

покуда этот вечер

не назовется весь.

а он все огненно-смиренней —

от фонарей уходит вглубь.

тогда улыбка краем тени

ее едва коснулась губ

деревья черные и воздух светло-белый,

ее шаги звучат все лиственно-нежней,

ни ночь, ни темнота сегодня не посмели

продлиться навсегда, чтобы остаться с ней;

и возле быть всегда, чтоб звездными углами

касаться юных лет и юного чела,

пока при свете спиц забывшееся пламя

в вязальной тишине не вздрогнет до бела;

чтоб временем ночным — сплошным и неподвижным

окутать и не знать отторгнутых секунд...

но слишком луч суров, отточен и неслышен —

которым эту прядь златую рассекут

ни осень, ни дожди не отделили окон

от завтрашней поры — где огненный предел,

где золото и свет в пропорции далекой очнутся

на крестах в подвластной высоте.

от непрошедших дней повеяло раздольем,

от неуставших звезд — прохладою ночной,

весь будущий октябрь, все лиственно-святое

уже отражены сверкающей водой.

— он — это я, зеркальный поединок

закончился вничью: не знает смерть свинца,

и черной тишины прозрачные седины

не видят ни себя, ни чейного лица.

так говорил вещун с повязанной рукою,

сверкала тишина сквозь хмурый монолог,

а дальний часовой над дальнею рекою

под утренним штыком трехгранно изнемог.

он — это я. его златую тайну

тебе не одолеть, осенняя толпа:

все эти сентябри сегодня неслучайно

закончатся во тьме, которая слепа.

но миг, что в этот день отсутствовал столь веско,

что даже на простор взглянули игроки, —

не холод ли то был с его оконным блеском,

с его прямым числом — иссиня-никаким?

вещун или игрок? — когда она взглянула,