Пётр Киле - Восхождение Страница 9

В увлечении Леонард читает далее: «Вот каким путем, - поучает эта мудрая женщина самого Сократа, - нужно идти в любви - самому или под чьим-то руководством: начав с отдельных проявлений прекрасного, надо все время, словно бы по ступеням, подниматься ради самого прекрасного (или высшей красоты) вверх - от одного прекрасного тела к двум, от двух - ко всем, а затем от прекрасных тел к прекрасным нравам, а от прекрасных нравов к прекрасным учениям, пока не поднимешься от этих учений к тому, которое и есть учение о самом прекрасном, и не познаешь наконец, что же это – прекрасное».

Любовь она понимает не просто как стремление к прекрасному, а стремление родить в прекрасном. «А почему именно родить? - спрашивает Диотима. - Да потому, что рождение - это та доля бессмертия и вечности, которая отпущена смертному существу... А значит, любовь - это стремление и к бессмертию». И вот, - с волнением закончил Леонард, - мне кажется, это обо мне все, о всех переливах и переменах моего настроения и глубочайшей моей сути, что я и есть то самое существо, о котором поведала Диотима. И это я как будто всегда знал.

- М-да, - протянул Аристей, очинивая карандаш.

Беглый рисунок был готов. Даже белый лист, на котором едва проступали черты лица и вся фигурка Психеи, словно излучали сияние ее красоты.

- Изумительно! - воскликнул Эрот. - Настоящая Психея! Она!

Тут постучали в дверь и, не открывая ее, сообщили, что княгиня приехали и ожидают.

- Вместе? Хорошо, - обрадовался Леонард, поправляя на себе студенческую тужурку, которой его снабдил Навротский. Тужурка, подходящая для художника, на нем свободно провисала, но вполне кстати, скрадывая его возраст. Ведь он казался моложе своих лет, взрослый и юный одновременно. - Вообще, как я понимаю, нам следует держаться вместе.

- Как Фаусту с Мефистофелем? - усмехнулся Аристей.

2

Зинаида Николаевна сидела у зеркала, собираясь еще куда-то. Прежде всего она заговорила с Аристеем о каком-то деле, а затем художник сказал, что надо бы воспользоваться всеобщим вниманием к Диане Муриной и дать концерт с ее участием.

- Будет, будет концерт. Пусть и она примет участие, если захочет, - небрежно бросила княгиня, все не обращаясь к сыну, очевидно, объяснение с ним отлагая до другого раза. Впрочем, это невнимание могло уже быть выражением крайнего недовольства им. Что касается Леонарда, листок из альбома занимал его более всего, и как только возникла пауза, он протянул его матери.

- Кто это, мама, по-вашему?

- Кто? Эста. Разве ты ее не знаешь?

- Эста? Да я ее помню лишь по имени, - Леонард заговорил со всей серьезностью, как будто вновь войдя в роль Эрота. - Но она была там на балу самая красивая, без всяких ухищрений.

- Это она. Ты не можешь ее не знать. В самом деле, прекрасна, как могла быть прекрасна лишь Психея, - произнесла княгиня, разглядывая рисунок с восхищением.

- Боже! - Леонард, заволновавшись, отступил и куда-то заторопился. Аристей, извинившись за своего юного друга, последовал за ним к выходу. - Боже мой! - бормотал он. - Значит, она все время была где-то рядом, совсем близко все наше детство!

- Нет, - возразил Аристей, - это далеко не обязательно. Ведь ты и Диану мало знал.

- Я говорю о предвечном мире, где наши пути уже сходились, - отвечал поэт.

Не успели они выйти за ворота, как коляска подкатила с заднего двора, по повелению хозяйки дома, очевидно, и кучер осведомился, куда господ везти. Аристей распорядился и с участием справился у юноши:

- Ты знал ее?

- Однажды в Савино мы гадали на блюдце, ну, знаете, как, - слегка смутился Леонард. - Мама не принимала участия. Леля, Диана, еще кто-то и я держали пальцы на блюдце, и оно двигалось, пусть неровно, но весьма успешно отвечая на наши вопросы. Спросили, в частности, кто будет моей женой, имелось в виду возлюбленной, наверное. Блюдце назвало имя девушки, мне незнакомой, но другие вроде знали ее: Эста Лопухина. Я, знаете, не удосужился даже разузнать, кто она такая, моя будущая супруга. Отвлекся, должно быть, на Диану.

- А на балу ты ее совсем не узнал?

- Нет. Но теперь мне кажется, да.

- Значит, ты ее все-таки видел раньше.

- Да, пожалуй, - и перед взором юноши замелькала высокого роста тоненькая красавица с чистым, простым, нежным личиком, с большими, очень круглыми зрачками глаз, которые так и завораживали уже сами по себе. Одета по моде, но не в ее более строгом и, стало быть, более дорогом стиле, а с забавной простотой, как-то нарочито и весело, при этом юность, изящная ломкость тонкой фигурки и спокойная сияющая свежесть личика без малейшего изъяна, не то, что правильность, соразмерность, а живое совершенство плода, произведение природы.

Встретил он ее посреди зимы, одетую в короткую, чуть ли не слишком укороченную шубку, зато длинющая юбка, на голове мохнатая меховая шапка - все, как понарошке, и все - под стать ее фигурке, скорому шагу, пластике всех движений.

Где? Когда? Посреди зимы - это ясно. Посреди деревьев в инее, словно все время находящихся в движении и остающихся на месте, стало быть, это он пребывает в полете во сне или на яву? И гулкий звон - так лед звенит, когда бросаешь камень либо проносишься на коньках. Значит, где-то на катке? Нет, под ногами прозрачный лед и вода с желтыми листьями на дне у берега и с темнеющими глубинами, пугающими барышень, к тому же не очень уверенно катающихся на коньках; крики и смех, с падениями, когда особенно боишься, что лед не выдержит, поэтому все держатся у самого берега, и лишь отдельные смельчаки пересекают озеро, а вокруг виды Екатерининского парка в Царском Селе.

И там-то промелькнула Эста в ее короткой шубке и меховой шапке, верно, специально для катанья на коньках одетая, но не на льду, верно, а то бы погнался за нею нарочно, столь дружелюбно на него взглянули, а на берегу среди барышень и дам, прогуливающихся, невольно наблюдая за теми, кто катается, как зрители. Впрочем, он не думал о юной барышне, лишь облик ее, своеобразный и нежный, остался в памяти, чтобы всплыть вновь.

Конечно, Эста не из обычных барышень, ее первосущность явлена в Психее, как его - в Эроте, о чем он не ведал еще недавно. Вот почему она неузнанной присутствует в его жизни. Просто явиться к ней невозможно, да это ничего не даст.

- Мы должны встретиться в предвечном мире! - заявил юный поэт художнику.

- Легко сказать. А как ты думаешь это устроить? - усмехнулся Аристей, впрочем, вполне сочувственно.

И вот что пришло ему в голову.

- А что если нечто вроде представления дать? - предложил Леонард.

- По сказке Апулея? А Эсте предложить роль Психеи? - добродушно подхватил Навротский.

- Нет, нет, сдается мне, у Эрота своя история. К тому же ведь я к ней причастен и, может быть, самым непосредственным образом. Уже поэтому необходимо разобраться с Эротом с самого начала, то есть с его рождения. Не Пения же его мать, а сама Афродита. А кто его отец?

- Да, кто его отец?

- А ведь некоторые склонны считать мужем Афродиты Ареса, очевидно, полагая, что богиня любви и красоты не могла выйти замуж за хромоногого Гефеста, - задумчиво, глядя в даль, продолжал Леонард. - Между прочим, мне припоминается одна удивительная картина, которую я видел, как же вспомнить, где и когда? Аристей, я постараюсь описать ее, хотя словами это трудно сделать, с тем, чтобы вы отдельные фрагменты воспроизвели для сцены. Ну, для домашней постановки.

- Хорошо, посмотрим. Я слушаю, - сказал художник, усаживаясь на сиденьи удобнее и не оглядываясь больше по сторонам.

- Помните начало одного из античных романов, хотя по нынешним понятиям, это скорее повесть, «Дафниса и Хлои»? Там автор в роще, посвященной нимфам, видит картину, словно в те времена не только статуи, но и живописные работы выставляли прямо в лесу, у святилищ и храмов.

- Может быть, так и было. То-то полотна утрачены, - заметил художник вполне серьезно.

- Сдается мне, я видел эту картину в пещере нимф некогда, если угодно, еще в баснословные времена, - заговорил юный поэт тоном рассказчика, а таковой как лицо вездесущее мог поставить себя и во вневременные рамки, и Аристей далее не прерывал его уточнениями и замечаниями. - Это была чудесная пещера. У входа луг цвел, и ручей вытекал из пещеры, где находился источник. Пещера далеко протянулась в скале над морем, с целой системой гротов, куда свет солнца проникал и с утра, и под вечер с разных сторон, освещая и внутренние пределы, где бил источник, и озерцо образовалось вокруг него, куда втайне пробирались влюбленные парочки, чтобы дары нимфам принести и искупаться.

И вот на стене, впрочем, свисая, как занавес, висела картина, никогда не освещенная вся, но по мере движения солнца над морем и проникновения лучей света через гроты можно было наблюдать череду чудесных событий, начиная с рождения Афродиты, когда нагая дева проступила из пены морской и мягкими волнами омытая засияла красотой, какой свет не видывал. И вот нереиды прознали о рождении богини и окружили ее; тотчас тритоны затрубили в раковины во славу новорожденной, дельфины заиграли, проносясь вокруг нее.