Леонид Леонов - Живая память. Великая Отечественная: правда о войне. В 3-х томах. Том 3. [1944-1945] Страница 5

— Надо знать Николая Семеновича! Когда перед ним окажется рукопись фронтовика, сказавшего свое слово о героях Ленинграда, он ночь не поспит, а прочтет обязательно.

— Да стоит ли лишать его этой ночи? — продолжал я свои сомнения.

— Стоит.

Всеволод Александрович оказался прав: Николай Семенович Тихонов не только внимательно ознакомился с рукописью, но, как потом он мне писал, «даже прочел некоторые страницы вслух простым людям, и они сказали, что это очень сильно и глубоко волнует». Он предложил издать ее в блокадном Ленинграде.

— А я что говорил? Это же Тихонов! Он так любит помогать молодым! Это у него — от Горького.

В течение нескольких недель книжечка была отредактирована, набрана, отпечатана и выпущена в свет. И это в условиях осажденного города!

Еще раз я увидел, как Всеволод Александрович умеет радоваться счастью других. Он обнял автора, бережно перелистал брошюрку и взволнованно сказал:

— Начало хорошее! Считайте, что вам сильно повезло: «крестным отцом» оказался Тихонов.

Прошло несколько месяцев, и ко мне в землянку почти вбежал Рождественский. Он сиял, держа в руках аккуратного формата книжицу; на обложке — наклоненная ветром березка, вдали виднеется деревушка, по небу несутся тревожные облака, предвещающие грозу… Я прочитал название: «Голос Родины». Повыше курсивом обозначен автор: Всеволод Рождественский. Я еще не успел его поздравить, как он отвернул мягкую обложку и стал что-то писать. Судя по всему, текст у него сложился по пути в мою землянку: писал быстро, не задумываясь. Протянул книжечку. Я стал читать и сначала даже не поверил, что только что написанные строки посвящены мне. Но это, к счастью, было так:

              «Дорогому И. Ф. КурчавовуВспомни это время боевое,Ладоги прохладной серебро.Вспомни лес, где крепко нас с тобоюПодружили слово и перо!

«Волховская — застольная»

Во время войны немцы выпустили книжонку о битве на Волхове. Обращаясь к жителям Германии, авторы писали: если вы встретите человека с желтым, изможденным лицом, часто при ходьбе опирающегося на палку, знайте, что этот человек воевал на Волхове, уступите ему место в трамвае или автобусе — он заслужил это.

После войны я неоднократно наведывался на Синявинские высоты и восхищался ими: да это же курорт! Действительно, чудесная возвышенность, украшенная деревьями и кустарниками, яблонями, сливами и вишнями. И все на виду — болота, недоброй памяти роща «Круглая», за которую так много пролито нашей крови, слева синью светится бесконечное море-озеро Ладога.

На этих-то высотах и находились немцы. И жаловались на свою горькую судьбу.

Наши — внизу, на треклятых Синявинских болотах.

Надо хотя бы час пробыть на них, чтобы понять и оценить великое мужество тех, кто жил и воевал здесь долгими месяцами. Все они были не просто героями, а легендарными, о которых слагали стихи и поэмы.

В марте 1943 года моряк, к этому времени ставший пехотинцем, Илья Шалунов с оторванными руками бежал вперед, в атаку, и звал за собой товарищей, пока смертельное ранение в живот не остановило его навечно… Последние его слова к друзьям были: отвоеванный рубеж не сдавать! Шалунову были отданы достойные его подвига почести: он награжден орденом Отечественной войны 1-й степени, первым в истории Великой Отечественной войны навечно зачислен в списки части. Фронтовой поэт Павел Шубин написал о нем проникновенные строки:

Встал и увидел в последний мигЗемлю свою и друзей своих.И, как подрезанныйПадая с ног,Тихо успел сказать:— Во имя твое, Родина-мать…Все, что сумел и смог..

Стихи эти мне были вдвойне дороги. Павла Шубина я хорошо знал, творчество его ценил, а строки, посвященные потрясающему поступку Ильи Шалунова, как бы иллюстрировали мой очерк о нем, напечатанный во «Фронтовой правде» — главной газете волховчан.

Всякий раз, приезжая к нам под Синявино из Неболчи, где размещалась редакция «Фронтовой правды», Павел заходил ко мне, а иногда и ночевал у нас в землянке. Знал я и о том, что вышел он из деревни Орловской губернии, в Питере работал слесарем, там и начал печататься. Понял: чтобы стать хорошим поэтом — надо учиться. Закончил филологический факультет популярного пединститута имени Герцена. А вскоре, в 1938 году, был принят в члены Союза писателей СССР.

Рассказчик он был превосходный. Случалось такое, что его повествование продолжалось с вечера до утра. Вспомнить ему было что: добровольцем вызвался в конную группу генерала Белова и носился на ретивом скакуне по тылам противника.

Многое повидал, много запомнил. Но больше всего был потрясен обстановкой под Синявином. «Читал о войне много, — делился он впечатлениями, — но видеть происходящее подо Мгой и Синявином — это уже на всю жизнь. Если кто-то и отважится написать об этом, так только тот, кто гнил в Синявинских болотах, где выдержал нечеловеческие муки».

Как-то он поведал и о своей сокровенной мечте: намерен написать не просто стихи, а песню Волховского фронта, взяв самый трагический участок: Мгу и Синявино. Откровенно сознался: еще не выстрадал эту песнь до конца.

На этот раз он пришел ко мне до крайности взволнованным.

— Знаешь, я, кажется, написал эту песню, — вполголоса сообщил он.

Но не стал читать сразу. Снял забрызганную торфянистой жижей плащ-палатку, стряхнул ее на улице, умылся и как будто просветлел. Чувствовалось, что Павел готовился к чтению своих стихов не как к ординарному событию, а как к чему-то очень важному и значительному. Взглянул на меня, спросил:

— Можно?

— Да, конечно! — нетерпеливо ответил я.

Он начал: медленно, внятно, подчеркивая интонацией то, что ему хотелось выделить особо.

Редко, друзья,                       нам встречаться приходится,Но уж когда довелось,Вспомним, что было,                                 и выпьем, как водится,Как на Руси повелось!Выпьем за тех, кто неделями долгимиВ мерзлых лежал блиндажах,Бился на Ладоге, бился на Волхове,Не отступал ни на шаг.Выпьем за тех, кто командовал ротами,Кто умирал на снегу,Кто в Ленинград пробирался болотами,Горло ломая врагу.Будут навеки в преданьях прославленыПод пулеметной пургойНаши штыки на высотах Синявина,Наши полки подо Мгой.

Такое мог написать только человек, повидавший бои, прочувствовавший их всем своим существом. Ротный командир! Да кто, как не он, выносил все тяготы любого сражения! Он был первым в атаке, но он желал и того, чтобы первыми были и все его подчиненные. И часто мертвым падал на почерневший от разрывов снег — рядом с солдатами. Сколько же их было, безымянных и прославленных ротных, так много сделавших для Победы!

Строки эти были написаны Павлом Шубиным в сорок втором году. До того момента, когда «наши штыки» появятся «на высотах Синявина», пройдет целый год: ведь даже после прорыва блокады Ленинграда в январе 1943 года Синявинские высоты все еще находились у немцев, их освободили лишь летом того года, а Мгу — в январе 1944-го, при снятии блокады и полном вызволении города из беды. Но поэт верил, что это произойдет…

Пусть вместе с нами                                семья ленинградскаяРядом сидит у стола.Вспомним,                 как русская сила солдатскаяНемцев за Тихвин гнала!Вспомним и чокнемся кружками                                                  стоя мы —Братство друзей боевых,Выпьем за мужество павших героями,Выпьем за встречу живых!

Что сказать поэту? Нужные слова не приходили в голову. Я обнял его как родного и близкого человека и с трудом проговорил:

— От души поздравляю, Павел, с новорожденной!

— Спасибо, — тоже с трудом ответил он.

В эти минуты я заметил, как его глаза, всегда такие радостные и веселые, заволокли слезы.

Певец блокадного Ленинграда

Неверно,Что сейчас от той зимыОсталисьЛишь могильные холмы.Она жива,Пока живые мы.И тридцать лет,И сорок лет пройдет,А намОт той зимы не отогреться.Нас от нее ничто не оторвет.Мы с ней всегда —И памятью и сердцем…И эту память,Как бы нас ни жгло,Не троньтеДаже добрыми руками.Когда на сердце камень —Тяжело.Но разве легче,Если сердце — камень?

Кто внимательно следит за поэзией, связанной с трагической и героической обороной Ленинграда, безошибочно назовет автора этого выстраданного стихотворения. Да, конечно, это Юрий Воронов!