Юлия Друнина - Полынь: Стихотворения и поэмы Страница 5

«Могла ли я, простая санитарка…»

Могла ли я, простая санитарка,Я, для которой бытом стала смерть,Понять в бою, что никогда так яркоУже не будет жизнь моя гореть?

Могла ли знать в бреду окопных буден.Что с той поры, как отгремит война,Я никогда уже не буду людямНеобходима так и так нужна?..

ТРИ ПРОЦЕНТА

По статистике, среди фронтовиков 1922, 1923 и 1924 годов рождения к концу войны в живых осталось три процента.

Вновь прошлого кинолентаРаскручена предо мной —Всего только три процентаМальчишек пришло домой…Да, раны врачует время,Любой затухает взрыв.Но все-таки как же с теми —Невестами сороковых?Им было к победе двадцать,Сегодня им пятьдесят.Украдкой они косятсяНа чьих-то чужих внучат…

«Мы вернулись. Зато другие…»

 Мы вернулись. Зато другие…Самых лучших взяла война.Я окопною ностальгиейБезнадежно с тех пор больна.

Потому-то, с отрадой странной,Я порою, когда одна,Трону шрам стародавней раны,Что под кофточкой не видна.

Я до сердца рукой дотронусь,Я прикрою глаза, и тутАбажура привычный конусВдруг качнется, как парашют.

Вновь засвищут осколки тонко,Вновь на черном замру снегу…Вновь прокручивается пленка —Кадры боя бегут в мозгу.

«О, хмель сорок пятого года…»

О, хмель сорок пятого года,Безумие первых минут!…Летит по Европе Свобода —Домой каторжане бредут.

Скелеты в тряпье полосатом,С клеймами на тросточках рукБросаются к русским солдатам:«Амиго!», «Майн фройнд!», «Мой друг!»

И тихо скандирует БушаЕго полумертвый земляк.И жест, потрясающий душу,—Ротфронтовский сжатый кулак…

Игрались, последние акты —Гремел Нюрнбергский процесс.Жаль, фюрер под занавес как-тоВ смерть с черного хода пролез!

И, жизнь начиная сначала,Мы были уверены в том,Что черная свастика сталаВсего лишь могильным крестом.

И тихо скандировал БушаЕго полумертвый земляк.И жест, потрясающий душу,—Ротфронтовский сжатый кулак…

Отпели победные горны,Далек Нюрнбергский процесс.И носятся слухи упорно,Что будто бы здравствует БорманИ даже сам Гитлер воскрес!

Опять за решеткой Свобода,И снова полмира в огне.Но хмель сорок пятого годаПо-прежнему бродит во мне.

«Я опять о своем, невеселом…»

Я опять о своем, невеселом,—Едем с ярмарки, черт побери!..Привыкают ходить с валидоломФронтовые подружки мои.

А ведь это же, честное слово,Тяжелей, чем таскать автомат…Мы не носим шинелей пудовых,Мы не носим военных наград.

Но повсюду клубится за нами,Поколеньям другим не видна —Как мираж, как проклятье, как знамя —Мировая вторая война…

САПОЖКИ

Сколько шика в нарядных ножках,И рассказывать не берусь!Щеголяет Париж в сапожках,Именуемых «а-ля рюс».

Попадаются с острым носом,Есть с квадратным — на всякий вкус.Но, признаться, смотрю я косоНа сапожки, что «а-ля рюс».

Я смотрю и грущу немножкоИ, быть может, чуть-чуть сержусь:Вижу я сапоги, не сапожки,Просто русские, а не «рюс»,—

Те, кирзовые, трехпудовые,Слышу грубых подметок стук,Вижу блики пожаров багровыеЯ в глазах фронтовых подруг.

Словно поступь моей России,Были девочек тех шаги.Не для шика тогда носилиНаши женщины сапоги!

Пусть блистают сапожки узки,Я о моде судить не берусь.Но сравню ли я с ними русские,Просто русские, а не «рюс»?

Те, кирзовые, трехпудовые?..Снова слышу их грубый стук,До сих пор вижу блики багровыеЯ в глазах уцелевших подруг.

Потому, оттого, наверное,Слишком кажутся мне узкиТе модерные.Те манерные,Те неверные сапожки.

«В самый грустный и радостный праздник в году…»

В самый грустный и радостный праздник в году —В День Победы — я к старому другу иду.Дряхлый лифт на четвертый вползает с трудом.Тишиною всегда привечал этот дом,Но сегодня на всех четырех этажахЗдесь от яростной пляски паркеты дрожат.Смех похож здесь на слезы, а слезы на смех.Здесь сегодня не выпить с соседями — грех.Открывает мне женщина — под пятьдесят.Две медальки на праздничной кофте висят,Те трагичные, горькие — «За оборону»…Улыбаясь, косы поправляет корону.Я смотрю на нее: до сих пор хороша!Знать, стареть не дает молодая душа.Те медальки — не слишком большие награды,Не прикованы к ним восхищенные взгляды.В делегациях нету ее за границей.Лишь, как прежде, ее величают «сестрицей»Те, которых она волокла на горбу,Проклиная судьбу, сквозь пожар и пальбу.— Сколько было спасенных тобою в бою?— Кто считал их тогда на переднем краю?..

Молча пьем за друзей, не пришедших назад.Две, натертые мелом, медали горят,Две медали на память о черных годахИ об отданных с кровью родных городах…

«Над ними ветра и рыдают, и пляшут…»

Над ними ветра и рыдают, и пляшут,Бормочут дожди в темноте.Спят наши любимые, мальчики наши,А нас обнимают не те…Одни — помоложе, другие — постаршеВот только ровесников нет.Спят наши ровесники, воины наши —Им все по семнадцати лет…

ОСТАНЬСЯ В ЮНОСТИ, СОЛДАТ!

(Диптих)

I. ЧТОБ ВСТАТЬ

Себе дал команду «Вперед!»Израненный мальчик в шинели.Глаза, голубые, как лед,Расширились и потемнели.

Себе дал команду «Вперед!»,На танки пошел с автоматом…Сейчас он, сейчас упадет,Чтоб встать Неизвестным Солдатом.

2. ЛЮБИМОЙ

Хоть гордиться могу я судьбою,Хоть погиб в справедливом бою,Все же, так виноват пред тобоюЯ за женскую долю твою!

Как я верил, что встречу победу,Как шагал я к тебе по войне!..Горько жить нашим девушкам беднымС одиночеством наедине…

«СМИРНАЯ»

(Поэма)

В июне 1944-го была принята последняя радиограмма Смирной — радистки Кима: «Следуем программе…» Под именем Кима в немецком тылу работал советский разведчик Кузьма Гнедаш, под именем Смирной — Клара Давидюк, москвичка с Ново-Басманной улицы.

ПРОЛОГ

Я в году родилась том самом,Что и Клара. Сто лет назадНас возили на санках мамыВ скромный Бауманский сад.

От вокзалов тянуло чадом,Вдаль гудок паровозный звал.Мы и жили почти что рядом,Разделял нас один квартал.

В том московском районе старомКаждый домик мне был знаком.На Басманную часто, Клара,Я ходила за молоком.

Ты напротив жила молочной,Мы встречались не раз, не пять.Если б знала я! Если б!.. Впрочем,Что тогда я могла бы знать?..

НАЧАЛО

Застенчивость. Тургеневские косы.Влюбленность в книги, звезды, тишину.Но отрочество поездом с откосаВдруг покатилось с грохотом в войну.

Напрасно дочек умоляют дома,Уже не властен материнский взгляд —У райвоенкоматов и райкомовТургеневские девушки стоят.

Какие удивительные лицаВоенкоматы видели тогда!Текла красавиц юных череда —Казалось, выпал жребий им родитьсяВ пуховиках «дворянского гнезда».Казалось, благородство им столетьяВложили в поступь, в жесты, в легкий стан.Где взяли эту стать рабочих дети,И крепостных праправнучки крестьян?..Все шли и шли они — из средней школы,С филфаков, из МЭИ и из МАИ —Цвет юности, элита комсомола,Тургеневские девушки мои!И там тебя я видела, наверно,Да вот запомнить было ни к чему.Крутился времени жестокий жернов,Шла школьница к бессмертью своему.

На нежных скулах отсветы пожара,Одно желанье —Поскорее в бой!..Вошла к секретарю райкома КлараИ принесла шестнадцать лет с собой.

И секретарь глядит, скрывая жалость:«Ребенок. И веснушки на носу…»Москва. Райком. Так это начиналось.А в партизанском кончилось лесу…

КОНЕЦ