Расул Гамзатов - Брат

Расул Гамзатов

Брат

1

Вовеки не забудется такое.В те дни дышалось тяжко и в горах,А тут была равнина за рекоюСера, как пепел, как летучий прах.

Тропа вела вдоль мутного каналаТуда, где от воды невдалекеЛопата одинокая лежалаНа осыпи, на свежем бугорке.

…Я не забыл глаза скорбящей мамыИ горький взгляд Гамзата Цадаса,Когда плясали строки телеграммыВ ладонях потрясенного отца.

— Сынок, поедем… Собирайся к брату, —Сказал он, обернувшись на ходу.Судьба несла нам новую утратуВ том сорок третьем памятном году.

Мать, обессилев от немых страданий,От злых предчувствий и глухих тревог,Впервые в жизни августовской раньюНас проводить не вышла за порог.

О, как ты изменилась, дорогая,Под гнетом иссушающих вестей!Отчаянье свое превозмогая,Отец печально улыбнулся ей.

Над Каспием дышали раскаленноПески, жаровней неоглядной став.И от махачкалинского перрона,Протяжно свистнув, отошел состав.

А в том составе был вагон почтовый.Не прерывалась письменная связь.И мы с отцом пустились в путь суровый,В купе служебном скромно примостясь.

Нас приютили вопреки закону,Но были сплошь забиты поезда,И доступ к неприступному вагонуОткрыла нам семейная беда.

Мы всю дорогу тягостно молчали,Стремясь в далекий город Балашов.Казалось, нам вослед глядят в печалиВершины гор в наплывах ледников.

О Балашове в первый раз, пожалуй,Мы услыхали. Брат мой Магомед,Опасно ранен, полыхая жаром,Был в тамошний доставлен лазарет.

Еще живой, в бреду, на узкой койкеОн там пылал уже немало дней.Засевшие в груди его осколкиОгнем горели и в груди моей.

Я помню час, когда средь многих горцев,Родню покинув и цадинский дом,Он твердо стал на путь противоборства,Свой стан армейским затянув ремнем.

О Каспий, отчего ты так спокоен?Слух до тебя неужто не дошелО том, что рухнул твой земляк, твой воин,Что бурей расщепило стройный ствол.

…Вагоны застревали на вокзалахСреди руин, чернеющих вокруг.Навстречу нам везли солдат бывалых,Кто без ноги, кто без обеих рук…

За окнами в селеньях обветшалыхДома безлюдны были и темны,Как птичьи гнезда на аварских скалах,Что вспышкой молнии разорены.

Так длился путь томительный и долгийВ пыли кромешной, в сумрачном дыму.Но впереди забрезжил облик Волги,Как свет надежды, пронизавший тьму.

У Сталинграда, в стареньком вагоне,Отец, приблизясь к узкому окну,Прикрыл глаза широкою ладонью,Стоял и грустно слушал тишину.

Стоял он так и час, и два, как будтоЕму глаза лучами обожгло.Потом вздохнул он, повернулся круто,На полку опустился тяжело…

Отец, безмолвье ты хранил угрюмо,Но я, присевши рядом, на краю,Мгновенно угадал, какие думыВсе ниже клонят голову твою.

Терзает брата жженье вражьей стали,Напрасно ждут его в родном дому.Родитель мой, неужто опоздалиМы к первенцу, любимцу твоему?

2

Мы опоздали с тобой, опоздали…Вспомню — и вновь разрыдаться готов.Госпиталь встретил нас тихой печалью,И безутешно молчал Балашов.

С коек страдальцы с участьем гляделиДвум посетителям скорбным вослед.Возле пустой и холодной постелиМы задохнулись… Его уже нет!

На костыли опираясь, солдатыНас обступили. Но где Магомед?Стены и двери, и окна палаты —Все на местах. А его уже нет.

Даже врачи — победители смерти —Нам виновато твердили в ответ:— Сделано все, что возможно, поверьте… —Верим, друзья. Но его уже нет.

Был среди них санитар-дагестанец.Он поначалу стоял в стороне.Но подошел к нам, когда мы осталисьС горем безжалостным наедине.

Тихо поведал земляк наш, аварец:— С вами мечтал повидаться сынок.Ждал он. Слезами душа обливалась.Жаждал свиданья. Дождаться не смог.

Как он мечтал, чтоб закрыл ему векиКровный отец из аула Цада… —Не зарубцуется это вовеки,Не остывает такая беда.

— Он вам писал… — Из кармана аварецБережно вынул тетрадный листок.«Мама, отец…» — Но строка, обрываясь,Вниз поползла. Дописать он не смог.

Книгу отца, что в боях обтрепалась,Брат нам оставил на память. А в нейКарточка нашей Пати оказалась —Он тосковал по дочурке своей.

Девочке этой — смотрю я на фото —Больше родителя не увидать.Брат мой, ушел от семьи далеко ты,Как обездолил ты бедную мать!

…Но продолжается путь наш трехдневный.От Балашова большак повернулК избам саратовской тихой деревни,Маленькой, словно аварский аул.

Дальше тропинка вела вдоль каналаК месту, где горец недавно зарыт.Нет, не свидание нам выпадало,Только прощанье, навеки, навзрыд.

Рядом теснились могилы другие.В них после боя почили сыныАрмии нашей бескрайней России,Разных народов, единой страны.

…Ехали мы сквозь тревожные далиИ к Магомеду взывали: — Держись!.. —Брат мой держался. Но опоздали.Мы опоздали на целую жизнь.

3

Пылало небо блеклое, сквозное,Поникли травы на степных буграх.Была земля под августовским зноемСера, как пепел, как летучий прах.

Лежала степь в пожарищах, в руинах,Мерцала обмелевшая вода.Как далеки от этих мест равнинныхАул Хунзах и наш родной Цада!

Как далеки отсюда наши скалы,Где в сакли заплывают облака,Где юность Магомеда протекала,Бурливая, как горная река.

Вновь школьный колокольчик услыхать бы,Или веселый барабанный бой,Или бурленье многолюдной свадьбы,Весь гомон жизни, прерванный войной.

Доселе брата ожидают горы,Его состарившаяся женаИ ученики его, которыхУже, увы, покрыла седина.

Учитель молодой, простым солдатомПокинул ты свой дом, родную высь,И нет конца каникулам проклятым,Которые в то лето начались.

…Ты в пору обороны сталинградскойНе оплошал среди однополчан,В разноязычье фронтового братстваДостойно представляя Дагестан.

Иссечен сталью и свинцом прострочен,Держался город, мужество храня.Здесь дымный день вставал темнее ночи,А ночь была багровой от огня.

Все сотрясал сражений гул зловещий,Но в ноябре у заданной чертыПротивника умело взяли в клещиВзаимодействующие фронты.

А в феврале ты видел, брат мой старший,Как пленные по улице брели,Как из подвала вышел их фельдмаршал,Худой, озябший, в бункерной пыли.

Но впереди простерся грозный, длинный,Тернистый путь — числа сраженьям нет.Дорогой той до самого БерлинаТебе пройти хотелось, Магомед.

Прямое попаданье, вспышка взрыва…И ты доставлен в госпитальный тыл,Под скальпелем хирурга терпеливоНемыслимую боль переносил.

Надежды затаенной не утратив,Ведя со смертью непрестанный бой,Ты запрещал соседям по палатеПисать известье грустное домой.

Уже с весною птицы возвратилисьИ щедро щебетали за окном.Ты слушал их, вернуться к жизни силясь,Желанием немеркнущим влеком.

Хоть покрывала смертная остудаМельчайшим потом бледное чело,Врачи еще надеялись на чудо,Но только чуда не произошло.

Уже к Орлу сраженье подходило,Разросся наступления накал.А у тебя вконец иссякли силы,И ты проститься с нами пожелал.

Но мы непоправимо опоздали,Посланцы сиротеющей семьи.Мы опоздали. И бессмертьем сталиБессрочные каникулы твои.

…В саратовской земле останки братаПокоятся среди других могил.Лежит на скромном бугорке лопата —Ее могильщик унести забыл.

Два пришлых горца, с горем и любовьюСклонились мы над холмиком родным.Скорбели и у ближних изголовийПриезжие… Мы поклонились им.

Товарищи по боли, по разлуке,По праву безутешного родства,Друг другу молча мы пожали руки.Что скажешь тут? Беспомощны слова.

Обычай гор, что освящен веками,Велит над свежим траурным холмомВоздвигнуть наш цадинский скромный каменьИ высечь эпитафию на нем.

Но в Балашове нет ни гор, ни скал,Нет мастеров работы камнесечной.И Цадаса слова печали вечнойНа временной дощечке начертал.

Вершины гор связав с раздельной степью,Он деревцо на память посадилУ ног твоих, чтоб юных листьев трепетСудьбу испепеленную продлил.

4