Расул Гамзатов - Брат Страница 3

7

Давно уж стал я круглым сиротою,И голова моя белым-бела.В душе теснится все пережитое,Дорога круто под уклон пошла.

Я был когда-то молодым да ранним,Но повзрослели дочери мои.Уже я предаюсь воспоминаньямВ кругу друзей, в кругу своей семьи,

Но, чтоб ни делал я, куда б надолгоНи уезжал, свершая путь земной,В тревожных снах все чаще вижу Волгу,Саратовские степи предо мной.

В купе, в каюте, в реактивном рейсеМне чудится, что в давнем том годуВагон почтовый движется по рельсамИ в Балашове скоро я сойду.

А там деревня, знойное прибрежье,Последнее пристанище бойца…И я стою перед могилой свежей,Поддерживая скорбного отца.

…Видения безжалостные этиТиранили его и в поздний час.Чем меньше остается жить на свете,Тем чаще память обступает нас.

Высказывая все, что наболело,Дряхлея, он произносил в тоске:— Ветров и гроз немало пролетело,Неужто стерлась надпись на доске?

И мама пересохшими губамиМне повторяла на пределе сил:— Я вижу, как лежит цадинский каменьНа месте том, где Магомед почил.

Земли аварской горсточку сперва тыСмешай, Расул, с могильной почвой той,Потом живое деревце ГамзатаПолей цадинской ключевой водой.

Звучали те слова, как завещанье,Куда б ни ездил, ни летал, ни шел,Весной давал себе я обещанье,Что к августу поеду в Балашов.

Недели пролетели вереницей…Увы, теперь я в будущем годуПриду могиле брата поклонитьсяИ к ней, уже заросшей, припаду.

8

Но опоздал я, снова опоздал…От островов японских до КаираПолмира я объездил, облетал,Не созерцатель, а ревнитель мира.

Въездная виза, проездной билет,Все при тебе — кружись по белу свету,Невольно нарушая свой обет,Не подчиняясь общему обету.

Спешил я — ждали срочные дела.Но без ответа оставался вызовВ тот край, куда меня душа вела,Где никакой не требуется визы.

Экватор я на судне пересек,Полярный круг — на лайнере крылатом,А в Балашов наведаться не смог,Опять в долгу остался перед братом.

В Америке за тридевять земельЯ помнил о невыполненном долге.Мне снился тихий городок близ Волги,В который не собрался я досель.

А в Мозамбике я почтил венкомВсех африканцев, павших за свободу,Проникшись вечным фронтовым родствомИ заново познав его природу.

Я в Бухенвальде услыхал набат.Прошел сквозь ад — его зовут Освенцим.И в Трептов-парке был, где наш солдатСтоит, держа спасенного младенца.

А в Хиросиме, где развеян прахЛюдей, которые тенями стали,Я написал стихи о журавлях,Исполненные песенной печали.

Я голову безмолвно обнажилУ Пискаревского мемориала.И там, среди бесчисленных могил,Строфа Берггольц торжественно звучала.

Ее слова, что врезаны в гранит,Потомству адресованы открыто.Никто не будет на земле забыт,Ничто не будет на земле забыто.

Меня вблизи от Минска обожглаПечальная мелодия Хатыни.Негромкие ее колоколаНе умолкают в памяти поныне.

У Вечного огня в Москве моей,Где похоронен воин неизвестный,Стремление беречь живых друзейВнезапно тоже обернулось песней.

…Слез набежавших не стерев с лица,Опять справляя траурную дату,Я прихожу к надгробию отца.И вопрошает он: «Ты съездил к брату?»

Над холмиком, где мать погребена,Стою, молчу, вздыхаю виновато.Я знаю, спрашивает и она:«Расул, давно ли навещал ты брата?»

И совесть беспокойная опятьДопытывается в часы ночные:«Скажи, неужто павших забыватьМы начинаем, братья их живые?»

Но если мы забудем их, тогдаНи пакты не спасут, ни договорыВесь этот мир, и новая бедаОбрушится на города и горы.

Так говорят мне русские лесаИ камни поседевшие Европы.Родитель мой столетний Цадаса,Мой личный, тоже многолетний, опыт.

На всех широтах, где солдаты спят,У каждого святого обелискаБеседует со мною старший брат,Хотя до Балашова и неблизко.

И деревце, что посадил отец,Поднявшееся над степной могилой,Мне шепчет: «Приходи же наконец!»Не молкнет этот зов зеленокрылый.

Есть кровная, испытанная связь,Надежная, как почта полевая,Она ни разу не оборвалась,Всех павших и живых соединяя.

Гудит бессонный провод: «Не забудь!»И, связан с братом линией прямою,Я наконец-то отправляюсь в путь,В тот давний путь. Но нет отца со мною.

9

И снова лето полыхает в мире,Полдневным солнцем золотя листву.По неоглядной, многоводной шириЯ к берегам саратовским плыву.

На Волге дни большого урожая.Степь залита сиянием хлебов.Саратовцы, как друга, провожаютСедого горца в город Балашов.

Я вспоминаю — Пролетарской звалиТу улицу, где мы нашли с отцомВместилище надежды и печали,Битком набитый госпитальный дом.

Его уже не существует ныне,Туда идти, пожалуй, ни к чему.Скорей вперед, по всхолмленной равнине,На поклоненье к брату моему.

Я ощущаю тайную тревогу:А что, коль там ни знака, ни следа?Как я пущусь в обратную дорогу,Как возвращусь я к родичам тогда?

Но сам себя подбадриваю все же:«Расул, терять надежду не спеши,Могилу средь степного бездорожьяСумей найти по компасу души».

Нашел, представьте! Вот деревня эта.Вот обмелевший к августу канал.А все ж при свете нынешнего летаЯ памятное место не узнал.

Все прежнее, но вроде все иное.Стара могила брата и нова.А может, от безжалостного знояИ от волненья кругом голова?

Вот дерево, которое ГамзатомПосажено над холмиком родным.Оно ведь было крохотным когда-то,А ныне тень огромная под ним.

А может, это не оно… Ведь рядомРасположилась тень ветвей других.Другие кроны не окинешь взглядом,Другие руки посадили их.

Стволы взметнулись над степным простором,На солнце блещут камень и металл.Но где же та дощечка, на которойОтец родное имя начертал?

Ужель она нигде не сохранилась?В зеленой раме трепетных ветвейГраненый обелиск недавно выросНад прахом незабвенных сыновей.

Как монумент утратам и победам,Он мирным солнцем ярко озарен.И высечено имя МагомедаНа мраморе среди других имен.

Сияют эти буквы золотые,Как чистый отблеск Вечного огня,Не выцветая, вопреки стихииМетельного иль грозового дня.

Отец! Лежит лопата на могилеВсе та же… И лопатой старой тойМы землю вкруг деревьев разрыхлили —Одно из них посажено тобой.

Я, волю дав слезам своим обильным,Благоговейно, как послушный сын,Степную почву на холме могильномСмешал с землей моих крутых вершин.

О мама, вновь я чист перед тобою.Я твой наказ исполнил до конца,Полив водою горной, ключевоюРазросшееся дерево отца.

Я из Цады привез надгробный камень.Обветренный, он темен и суров,Но обработан мудрыми рукамиИскуснейших аварских мастеров.

Теперь я этот камень к обелискуПочтительно и скромно прислонилИ многим братьям поклонился низко,Бессмертному содружеству могил.

Установленье отчего обрядаНе стал я даже в малом нарушать.Близ Балашова, близ родного братаТри дня, три ночи я провел опять.

Незримые, в торжественном молчанье,Несли со мной почетный караулСобратья, земляки, односельчане,Весь Дагестан и милый мой аул.

Сюда призвал я все свои дороги,Все горы, все поля, все воды рек,Все замыслы, искания, итоги,Весь мир тревожный, весь двадцатый век.

Тут все сошлось — времен и странствий дали,Все океаны, все материки.И мы на этот раз не опоздали,Годам и расстояньям вопреки.

10