Юрий Лифшиц - Аз, Буки, Веди. Избранные стихи и поэмы

Аз, Буки, Веди

Избранные стихи и поэмы

Юрий Лифшиц

© Юрий Лифшиц, 2017

ISBN 978-5-4485-6617-2

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Аз

«Ах, Москва, с ума свела!»

Ах, Москва, с ума свела!Ах, Москва, я твой невольник!Колокольни, колокольни,Колокольни, купола!

Я шатаюсь день-деньскойпо старинным, по исконным:по Ордынке, по Волхонке,по Таганке, по Тверской.

В чем тут дело, в чем секрет —я готов тысячекратноповорачивать с Арбатана Калининский проспект.

По пути ль, не по пути —непременная отрада:от Кропоткинской пройтик Александровскому саду.

Ах, Москва, в полон взяла!Я невольник добровольный.Колокольни, колокольни,Колокольни, купола!

Я, Москва, навеки твой.Помолчим перед разлукой.На прощанье Долгорукиймашет княжеской рукой…

Разговор с Бахом

Поговори со мною, Иоганн.Помилуй, Бах, нисколько я не пьян,а только принял полконцерта на ночь…Поговори со мною, Себастьяныч.

Прости за фамильярность, милый Бах.Послать меня ты можешь в Айзенахили куда подальше: ты же гений —послать не можешь ты интеллигентней.

А я… Что я? Провинциал. Еврей.И, выйдя из электрослесарей,в отличие от вас, любезный кантор,от бельмондо не отличу бельканто.

Представь себе: СССР, хрущоба,и некий Гульд мне шпарит в уха оба —тебя… А был еще и Пахельбель,такого же регистра менестрель.

Прости, мин херц, но от его «Чаконы»я с мозжечка съезжал во время оно,когда следил, узнав из аннотаций,чаконских двунадвадцать вариаций.

А был еще и некто Букстехуде,что преподнес тебе орган на блюде.А ты с ним, кстати, поступил невместно,не клюнув на органную невесту.

Я путаюсь… Дражайший Бах, прости.Монахом не был ты всю жизнь почтии, сочиняя «Страсти по Матфею»,рожал детей, страстями не владея.

Я путаюсь… Увы мне, добрый Бах,я не могу убраться в Айзенах.В Германии – в Аркадии твоей —я был тому назад немало дней.

Германия! Бавария! Форель!И есть там деревенька Байришцелль,где монумент воздвигнут для солдат,погибших в Russland’e сто лет назад.

И есть Швангау. Замок Нойшванштайн,где я, дивясь созвучью шван и швайн,легенде лебединой отдал честь…В Баварии еще и Мюнхен есть.

Фрауэнкирхе. Твой оргельконцерт:один – за сорок патефонных лет.На съемки изнутри – еврозапрет.Но на любовь – у нас запрета нет!

Я музыку снимаю наугад,прикрыв программкой фотоаппарат,и ходит «Никон» мой, как метроном,в такт моему дыханью ходуном.

А в витражах запутавшийся светидет за партитурой, как мотет.Вот-вот закаплет дождь, хоть слезы всев Уральской затерялись полосе…

И был евромайдан. Мариенплац.И, словно автоматы – клац да клац, —давил на спуски гаджетов своихнарод честной на фоне местных кирх.

И подле ратуш рынок, как причал,всю еврозону колой привечал.И где-то там, в сортире ресторана,сидела стражем девушка из Ганы

и плакала, мобильник свой включив,под африканский видеомотив,и бюст ее не местный ходуномдыханью в такт ходил, как метроном…

Опять не то… Скажи мне, шпильман Бах,допустим, ты бы жил в других краях,в другое время, слушал бы битлов,«Лед Зеппелин», «Дип Пёрпл» и «квинов»;

стишки кропал бы, изнуряя стол,и от «Пинк Флойда» к Баху перешел;читал бы книжки и, дойдя до Манна,балдел от Леверкюна Адриана;

искал бы смыслы смыслу вопрекиот слова к слову, к строчке от строки;не зная гармонических грамматик,блуждал в тумане высших математик;

рехнулся бы от шёнберговских тем,и вот когда свихнулся бы совсем —услышал бы ты музыку тогда?..А я услышал. В том-то и беда.

Я знаю ноты. Я не знаю нот.Могу из трех собрать один аккорди взять их три-четыре в оборот.Но три аккорда не идут в зачет,

когда ты видишь, грустью обуян,как плотно нашпигован нотный стан;когда ошалеваешь в шесть секундот слов «секвенция» и «контрапункт».

Что делать мне с твоею си бемоль,с твоею ля, с твоими до и си?Зарифмовать поваренную сольс картошкой и селедкой иваси?..

А две пластинки первые моипо буквицам внимал я в забытьи.Пластинки две мои – Шопен и ты —как исцеление от глухоты.

Чуть позже я едва ли не исчезв солярисе твоих органных месс,а вслед за тем едва ли не пропал,забравшись в твой Ноймейстерский хорал.

А если бы я в веке жил твоем,меня б ты взял к себе учеником?Я бегал бы за пивом в магазини протирал от пыли клавесин,

и помогал настраивать орган,а в выходной, конечно, был бы… трезв.Шучу-шучу, ведь я не пью почти,по крайней мере, после двадцати.

Ты хмуришься? Тебе пора домой,в Баххаус свой на улице Мясной?Там нынче Лютерштрассе, 35.И кто посмел ее Мясной назвать?!

Там быть должна тринкхалле за углом:в Германии тринкхалле – каждый дом,где льются реки брау, а не вайн,а на закуску – что-нибудь из швайн.

Мы там с тобой однажды посидим:твой ученик с учителем своим.Узнав тебя, лакей молодцеватыйпоставит нам «Кофейную кантату»…

Ты вновь, любезный Бах, нахмурил брови,остановив меня на полуслове.Ну что ж, еще успеем поболтать.Я помню: Лютерштрассе, 35…

Прощай, мой добрый Бах! Прощай. Прощай.Забудешь ты, но ты не забывай.Увидимся еще. Наверняка.Пока, маэстро Бах! Пока, пока…

Уходит Бах. И белый свет не мил.Поговорили. Недоговорил.Ушел. Но продолжают разговорпрелюдия и фуга си минор…

Отъехавшему другу

Земля обетованная. Печальтакая же, как и во время оно.Сухая комариная пищальсочится из пазов Бен-Гуриона.

Застыла птица. Двигатель заглохиль остановлен, что одно и то же.Теперь за все в ответе только бог,на Бога совершенно не похожий.

На все про все – одышка и слеза,засохшая на сгибе мокасинном.И чешуя козырного туза.И жажда. И любовь к трем апельсинам.

Один – за тех, кому не повезло.Другой – за то, что стало недоступно.А третий – так. Наверное, назло.Зато он самый сладкий. Самый крупный.

Несостоявшемуся другу

Со мной Вы были Моцартом, мой друг,а без меня останетесь Сальери.Вам, друг Сальери, было б недосугсдружиться даже с Данте Алигьери.

Вы не были мне другом. Никогда.А стать моим врагом – не в Вашем стиле.А стали бы – о счастье! – Вы тогдаменя бы непременно отравили!

Любить, а не трепаться о любви —вот наша философия, Гораций!Сперва влюбись, а там – хоть отравиигрой аллюзий и аллитераций.

Ты полюби, а там – хоть отравись!А Вы, мой друг, отравлены – собою.Там асмодеи заползают в мысль,где нету амадеев под рукою.

Без вольфгангов в любые временане обуздать ни шепота, ни грома.Кому такая музыка нужна,где на стакан пятнадцать капель брома?

Со мною Вы стать Моцартом могли.Два Моцарта – не так уж это много.Участок невозделанной землиталантливей, чем пошлая дорога.

Но Вам любить, к несчастью, не дано.Вам не до комплиментов и оваций.Вам подавай элитное кинодля элитарных же интерпретаций.

Но жизнь не принимает режиссуриных, помимо высшей режиссуры.И не указ нам Шпет или Соссюр,когда мы все тут шпеты и соссюры.

Поэтому, Сальери, друг мой, – нет,не друг… но и не враг же в самом деле! —не бойтесь: ради Вас мой пистолетстреляет регулярно мимо цели.

И этот выстрел тоже в «молоко»(а Вы ужалить в сердце норовите).Признаюсь Вам, мне было нелегкосчитать себя придворным в Вашей свите.

Я ведь и сам, Вы знаете, король,лишенный, впрочем, королевской доли.Но я привык, играя эту роль,не выходить за рамки этой роли, —

затем что, находясь под каблучкомпрекрасной, но капризной королевы,не вижу ничего дурного в том,что внук Адама служит внучке Евы.

Прощайте… на тринадцатой строфе.Прощайте… на пятидесятой строчке.За все и даже… за аутодафеспасибо Вам. Дошедшее до точки.

Звезды и счастье