Александр Пушкин - Цыганы

Александр Сергеевич Пушкин

ЦЫГАНЫ

* * *

    Цыганы шумною толпойПо Бессарабии кочуют.Они сегодня над рекойВ шатрах изодранных ночуют.Как вольность, весел их ночлегИ мирный сон под небесами;Между колесами телег,Полузавешанных коврами,Горит огонь; семья кругомГотовит ужин; в чистом полеПасутся кони; за шатромРучной медведь лежит на воле.Всё живо посреди степей:Заботы мирные семей,Готовых с утром в путь недальний,И песни жен, и крик детей,И звон походной наковальни.Но вот на табор кочевойНисходит сонное молчанье,И слышно в тишине степнойЛишь лай собак да коней ржанье.Огни везде погашены,Спокойно всё, луна сияетОдна с небесной вышиныИ тихий табор озаряет.В шатре одном старик не спит;Он перед углями сидит,Согретый их последним жаром,И в поле дальнее глядит,Ночным подернутое паром.Его молоденькая дочьПошла гулять в пустынном поле.Она привыкла к резвой воле,Она придет; но вот уж ночь,И скоро месяц уж покинетНебес далеких облака, —Земфиры нет как нет; и стынетУбогий ужин старика.

    Но вот она; за нею следомПо степи юноша спешит;Цыгану вовсе он неведом.«Отец мой, — дева говорит, —Веду я гостя; за курганомЕго в пустыне я нашлаИ в табор на́ ночь зазвала.Он хочет быть как мы цыганом;Его преследует закон,Но я ему подругой буду.Его зовут Алеко — онГотов идти за мною всюду».

    Я рад. Останься до утраПод сенью нашего шатраИли пробудь у нас и доле,Как ты захочешь. Я готовС тобой делить и хлеб и кров.Будь наш — привыкни к нашей доле,Бродящей бедности и воле —А завтра с утренней зарейВ одной телеге мы поедем;Примись за промысел любой:Железо куй — иль песни пойИ селы обходи с медведем.

    Я остаюсь.

                       Он будет мой:Кто ж от меня его отгонит?Но поздно... месяц молодойЗашел; поля покрыты мглой,И сон меня невольно клонит...

    Светло. Старик тихонько бродитВокруг безмолвного шатра.«Вставай, Земфира: солнце всходит,Проснись, мой гость! пора, пора!..Оставьте, дети, ложе неги!..»И с шумом высыпал народ;Шатры разобраны; телегиГотовы двинуться в поход.Всё вместе тронулось — и вотТолпа валит в пустых равнинах.Ослы в перекидных корзинахДетей играющих несут;Мужья и братья, жены, девы,И стар и млад вослед идут;Крик, шум, цыганские припевы,Медведя рев, его цепейНетерпеливое бряцанье,Лохмотьев ярких пестрота,Детей и старцев нагота,Собак и лай и завыванье,Волынки говор, скрып телег,Всё скудно, дико, всё нестройно,Но всё так живо-неспокойно,Так чуждо мертвых наших нег,Так чуждо этой жизни праздной,Как песнь рабов однообразной!

    Уныло юноша гляделНа опустелую равнинуИ грусти тайную причинуИстолковать себе не смел.С ним черноокая Земфира,Теперь он вольный житель мира,И солнце весело над нимПолуденной красою блещет;Что ж сердце юноши трепещет?Какой заботой он томим?

    Птичка божия не знает    Ни заботы, ни труда;    Хлопотливо не свивает    Долговечного гнезда;    В долгу ночь на ветке дремлет;    Солнце красное взойдет,    Птичка гласу бога внемлет,    Встрепенется и поет.    За весной, красой природы,    Лето знойное пройдет —    И туман и непогоды    Осень поздняя несет:    Людям скучно, людям горе;    Птичка в дальные страны,    В теплый край, за сине море    Улетает до весны.

    Подобно птичке беззаботнойИ он, изгнанник перелетный,Гнезда надежного не зналИ ни к чему не привыкал.Ему везде была дорога,Везде была ночлега сень;Проснувшись поутру, свой деньОн отдавал на волю бога,И жизни не могла тревогаСмутить его сердечну лень.Его порой волшебной славыМанила дальная звезда;Нежданно роскошь и забавыК нему являлись иногда;Над одинокой головоюИ гром нередко грохотал;Но он беспечно под грозоюИ в вёдро ясное дремал.И жил, не признавая властиСудьбы коварной и слепой;Но боже! как играли страстиЕго послушною душой!С каким волнением кипелиВ его измученной груди!Давно ль, на долго ль усмирели?Они проснутся: погоди!

    Скажи, мой друг: ты не жалеешьО том, что бросил навсегда?

    Что ж бросил я?

                               Ты разумеешь:Людей отчизны, города.

    О чем жалеть? Когда б ты знала,Когда бы ты воображалаНеволю душных городов!Там люди, в кучах за оградой,Не дышат утренней прохладой,Ни вешним запахом лугов;Любви стыдятся, мысли гонят,Торгуют волею своей,Главы пред идолами клонятИ просят денег да цепей.Что бросил я? Измен волненье,Предрассуждений приговор,Толпы безумное гоненьеИли блистательный позор.

    Но там огромные палаты,Там разноцветные ковры,Там игры, шумные пиры,Уборы дев там так богаты!..

    Что шум веселий городских?Где нет любви, там нет веселий.А девы... Как ты лучше ихИ без нарядов дорогих,Без жемчугов, без ожерелий!Не изменись, мой нежный друг!А я... одно мое желаньеС тобой делить любовь, досугИ добровольное изгнанье!

    Ты любишь нас, хоть и рожденСреди богатого народа.Но не всегда мила свободаТому, кто к неге приучен.Меж нами есть одно преданье:Царем когда-то сослан былПолудня житель к нам в изгнанье.[1](Я прежде знал, но позабылЕго мудреное прозванье.)Он был уже летами стар,Но млад и жив душой незлобной —Имел он песен дивный дарИ голос, шуму вод подобный —И полюбили все его,И жил он на брегах Дуная,Не обижая никого,Людей рассказами пленяя;Не разумел он ничего,И слаб и робок был, как дети;Чужие люди за негоЗверей и рыб ловили в сети;Как мерзла быстрая рекаИ зимни вихри бушевали,Пушистой кожей покрывалиОни святаго старика;Но он к заботам жизни беднойПривыкнуть никогда не мог;Скитался он иссохший, бледный,Он говорил, что гневный богЕго карал за преступленье...Он ждал: придет ли избавленье.И всё несчастный тосковал,Бродя по берегам Дуная,Да горьки слезы проливал,Свой дальный град воспоминая,И завещал он, умирая,Чтобы на юг перенеслиЕго тоскующие кости,И смертью — чуждой сей земли —Не успокоенные гости!

    Так вот судьба твоих сынов,О Рим, о громкая держава!..Певец любви, певец богов,Скажи мне, что такое слава?Могильный гул, хвалебный глас,Из рода в роды звук бегущий?Или под сенью дымной кущиЦыгана дикого рассказ?

    Прошло два лета. Так же бродятЦыганы мирною толпой;Везде по-прежнему находятГостеприимство и покой.Презрев оковы просвещенья,Алеко волен, как они;Он без забот в сожаленьяВедет кочующие дни.Всё тот же он; семья всё та же;Он, прежних лет не помня даже,К бытью цыганскому привык.Он любит их ночлегов сени,И упоенье вечной лени,И бедный, звучный их язык.Медведь, беглец родной берлоги,Косматый гость его шатра,В селеньях, вдоль степной дороги,Близ молдаванского двораПеред толпою осторожнойИ тяжко пляшет, и ревет,И цепь докучную грызет;На посох опершись дорожный,Старик лениво в бубны бьет,Алеко с пеньем зверя водит,Земфира поселян обходитИ дань их вольную берет.Настанет ночь; они все троеВарят нежатое пшено;Старик уснул — и всё в покое...В шатре и тихо и темно.

    Старик на вешнем солнце греетУж остывающую кровь;У люльки дочь поет любовь.Алеко внемлет и бледнеет.

        Старый муж, грозный муж,    Режь меня, жги меня:    Я тверда; не боюсь    Ни ножа, ни огня.

        Ненавижу тебя,    Презираю тебя;    Я другого люблю,    Умираю любя.

    Молчи. Мне пенье надоело,Я диких песен не люблю.

    Не любишь? мне какое дело!Я песню для себя пою.

        Режь меня, жги меня;    Не скажу ничего;    Старый муж, грозный муж,    Не узнаешь его.

        Он свежее весны,    Жарче летнего дня;    Как он молод и смел!    Как он любит меня!

        Как ласкала его    Я в ночной тишине!    Как смеялись тогда    Мы твоей седине!

    Молчи, Земфира! я доволен...

    Так понял песню ты мою?

    Земфира!

                      Ты сердиться волен,Я песню про тебя пою.

Уходит и поет: Старый муж и проч.