Александр Пушкин - Стихотворения 1830

Пушкин Александр Сергеевич

Стихотворения 1830

Язык и ум теряя разом, Гляжу на вас единым глазом: Единый глаз в главе моей. Когда б Судьбы того хотели, Когда б имел я сто очей, То все бы сто на вас глядели.

Что в имени тебе моем? Оно умрет, как шум печальный Волны, плеснувшей в берег дальный, Как звук ночной в лесу глухом.

Оно на памятном листке Оставит мертвый след, подобный Узору надписи надгробной На непонятном языке.

Что в нем? Забытое давно В волненьях новых и мятежных Твоей душе не даст оно Воспоминаний чистых, нежных.

Но в день печали, в тишине, Произнеси его тоскуя; Скажи: есть память обо мне, Есть в мире сердце, где живу я......

Я вас узнал, о мой оракул! Не по узорной пестроте Сих неподписанных каракул, Но по веселой остроте, Но по приветствиям лукавым, Но по насмешливости злой И по упрекам... столь неправым, И этой прелести живой. С тоской невольной, с восхищеньем Я перечитываю вас И восклицаю с нетерпеньем: Пора! в Москву, в Москву сейчас! Здесь город чопорный, унылый, Здесь речи - лед, сердца - гранит; Здесь нет ни ветрености милой Ни муз, ни Пресни, ни харит.

В часы забав иль праздной скуки, Бывало, лире я моей Вверял изнеженные звуки Безумства, лени и страстей.

Но и тогда струны лукавой Невольно звон я прерывал, Когда твой голос величавый Меня внезапно поражал.

Я лил потоки слез нежданных, И ранам совести моей Твоих речей благоуханных Отраден чистый был елей.

И ныне с высоты духовной Мне руку простираешь ты, И силой кроткой и любовной Смиряешь буйные мечты.

Твоим огнем душа палима Отвергла мрак земных сует, И внемлет арфе серафима В священном ужасе поэт.

Нет, я не дорожу мятежным наслажденьем, Восторгом чувственным, безумством, исступленьем, Стенаньем, криками вакханки молодой, Когда, виясь в моих объятиях змией, Порывом пылких ласк и язвою лобзаний Она торопит миг последних содраганий!

О, как милее ты, смиренница моя! О, как мучительно тобою счастлив я, Когда, склоняяся на долгие моленья, Ты предаешься мне нежна без упоенья, Стыдливо-холодна, восторгу моему Едва ответствуешь, не внемлишь ничему И оживляешься потом всё боле, боле И делишь наконец мой пламень по неволе!

Scorn not the sonnet, critic.

Wordsworth.

Суровый Дант не презирал сонета; В нем жар любви Петрарка изливал; Игру его любил творец Макбета; Им скорбну мысль Камоэнс облекал.

И в наши дни пленяет он поэта: Вордсворт его орудием избрал, Когда вдали от суетного света Природы он рисует идеал.

Под сенью гор Тавриды отдаленной Певец Литвы в размер его стесненныи Свои мечты мгновенно заключал.

У нас еще его не знали девы, Как для него уж Дельвиг забывал Гекзаметра священные напевы.

Не то беда, что ты поляк: Костюшко лях, Мицкевич лях! Пожалуй, будь себе татарин, И тут не вижу я стыда; Будь жид - и это не беда; Беда, что ты Видок Фиглярин.

Шумит кустарник... На утес Олень веселый выбегает, [Пугливо] он подножный лес С вершины острой озирает, Глядит на светлые [луга], Глядит на синий свод небесный И на днепровские брега, Венчанны чащею древесной. Недвижим, строен [он] стоит И чутким ухом шевелит......

Но дрогнул он - незапный звук Его коснулся - [боязливо] [Он шею] [вытянул] и [вдруг] [С вершины прянул]

(Москва)

От северных оков освобождая мир, Лишь только на поля, струясь, дохнет зефир, Лишь только первая позеленеет липа, К тебе, приветливый потомок Аристиппа, К тебе явлюся я; увижу сей дворец, Где циркуль зодчего, палитра и резец Ученой прихоти твоей повиновались И вдохновенные в волшебстве состязались.

Ты понял жизни цель: счастливый человек, Для жизни ты живешь. Свой долгий ясный век Еще ты смолоду умно разнообразил, Искал возможного, умеренно проказил; Чредою шли к тебе забавы и чины. Посланник молодой увенчанной Жены, Явился ты в Ферней - и циник поседелый, Умов и моды вождь пронырливый и смелый, Свое владычество на Севере любя, Могильным голосом приветствовал тебя. С тобой веселости он расточал избыток, Ты лесть его вкусил, земных богов напиток. С Фернеем распростясь, увидел ты Версаль. Пророческих очей не простирая вдаль, Там ликовало всё. Армида молодая, К веселью, роскоши знак первый подавая, Не ведая, чему судьбой обречена, Резвилась, ветреным двором окружена. Ты помнишь Трианон и шумные забавы? Но ты не изнемог от сладкой их отравы: Ученье делалось на время твой кумир: Уединялся ты. За твой суровый пир То чтитель промысла, то скептик, то безбожник. Садился Дидерот на шаткий свой треножник, Бросал парик, глаза в восторге закрывал И проповедывал. И скромно ты внимал За чашей медленной афею иль деисту, Как любопытный скиф афинскому софисту.

Но Лондон звал твое внимание. Твой взор Прилежно разобрал сей двойственный собор: Здесь натиск пламенный, а там отпор суровый, Пружины смелые гражданственности новой.

Скучая, может быть, над Темзою скупой, Ты думал дале плыть. Услужливый, живой, Подобный своему чудесному герою, Веселый Бомарше блеснул перед тобою. Он угадал тебя: в пленительных словах Он стал рассказывать о ножках, о глазах, О неге той страны, где небо вечно ясно, Где жизнь ленивая проходит сладострастно, Как пылкой отрока восторгов полный сон, Где жены вечером выходят на балкон, Глядят и, не страшась ревнивого испанца, С улыбкой слушают и манят иностранца. И ты, встревоженный, в Севиллу полетел. Благословенный край, пленительный предел! Там лавры зыблются, там апельсины зреют... О, расскажи ж ты мне, как жены там умеют С любовью набожность умильно сочетать, Из-под мантильи знак условный подавать; Скажи, как падает письмо из-за решетки, Как златом усыплен надзор угрюмой тетки; Скажи, как в двадцать лет любовник под окном Трепещет и кипит, окутанный плащом.

Всё изменилося. Ты видел вихорь бури, Падение всего, союз ума и фурий, Свободой грозною воздвигнутый закон, Под гильотиною Версаль и Трианон И мрачным ужасом смененные забавы. Преобразился мир при громах новой славы. Давно Ферней умолк. Приятель твой Вольтер, Превратности судеб разительный пример, Не успокоившись и в гробовом жилище, Доныне странствует с кладбища на кладбище. Барон д'Ольбах, Морле, Гальяни, Дидерот, Энциклопедии скептической причот, И колкой Бомарше, и твой безносый Касти, Все, все уже прошли. Их мненья, толки, страсти Забыты для других. Смотри: вокруг тебя Всё новое кипит, былое истребя. Свидетелями быв вчерашнего паденья, Едва опомнились младые поколенья. Жестоких опытов сбирая поздний плод, Они торопятся с расходом свесть приход. Им некогда шутить, обедать у Темиры, Иль спорить о стихах. Звук новой, чудной лиры, Звук лиры Байрона развлечь едва их мог.

Один всё тот же ты. Ступив за твой порог, Я вдруг переношусь во дни Екатерины. Книгохранилище, кумиры, и картины, И стройные сады свидетельствуют мне, Что благосклонствуешь ты музам в тишине, Что ими в праздности ты дышишь благородной. Я слушаю тебя: твой разговор свободный Исполнен юности. Влиянье красоты Ты живо чувствуешь. С восторгом ценишь ты И блеск Алябьевой и прелесть Гончаровой. Беспечно окружась Корреджием, Кановой, Ты, не участвуя в волнениях мирских, Порой насмешливо в окно глядишь на них И видишь оборот во всем кругообразный.

Так, вихорь дел забыв для муз и неги праздной. В тени порфирных бань и мраморных палат, Вельможи римские встречали свой закат. И к ним издалека то воин, то оратор, То консул молодой, то сумрачный диктатор Являлись день-другой роскошно отдохнуть, Вздохнуть о пристани и вновь пуститься в путь.

Благословляю новоселье, Куда домашний свой кумир Ты перенес - а с ним веселье, Свободный труд и сладкий мир.

Ты счастлив; ты свой домик малый. Обычай мудрости храня, От злых забот и лени вялой Застраховал, как от огня.

Когда в объятия мои Твой стройный стан я заключаю, И речи нежные любви Тебе с восторгом расточаю, Безмолвна, от стесненных рук Освобождая стан свой гибкой, Ты отвечаешь, милый друг, Мне недоверчивой улыбкой; Прилежно в памяти храня Измен печальные преданья, Ты без участья и вниманья Уныло слушаешь меня... Кляну коварные старанья Преступной юности моей И встреч условных ожиданья В садах, в безмолвии ночей. Кляну речей любовный шопот, [Стихов таинственный напев], И [ласки] легковерных дев, И слезы их, и поздний ропот.

Поэт! не дорожи любовию народной. Восторженных похвал пройдет минутный шум; Услышишь суд глупца и смех толпы холодной, Но ты останься тверд, спокоен и угрюм.

Ты царь: живи один. Дорогою свободной Иди, куда влечет тебя свободный ум, Усовершенствуя плоды любимых дум, Не требуя наград за подвиг благородный.

Они в самом тебе. Ты сам свой высший суд; Всех строже оценить умеешь ты свой труд. Ты им доволен ли, взыскательный художник?