Александр Пушкин - Стихотворения 1830 Страница 2

Доволен? Так пускай толпа его бранит И плюет на алтарь, где твой огонь горит, И в детской резвости колеблет твой треножник.

Не множеством картин старинных мастеров Украсить я всегда желал свою обитель, Чтоб суеверно им дивился посетитель, Внимая важному сужденью знатоков.

В простом углу моем, средь медленных трудов, Одной картины я желал быть вечно зритель, Одной: чтоб на меня с холста, как с облаков, Пречистая и наш божественный спаситель

Она с величием, он с разумом в очах Взирали, кроткие, во славе и в лучах, Одни, без ангелов, под пальмою Сиона.

Исполнились мои желания. Творец Тебя мне ниспослал, тебя, моя Мадона, Чистейшей прелести чистейший образец.

Полюбуйтесь же вы, дети, Как в сердечной простоте Длинный Фирс играет в эти, Те, те, те и те, те, те.

Черноокая Россети В самовластной красоте Все сердца пленила эти, Те, те, те и те, те, те.

О, какие же здесь сети Рок нам стелет в темноте: Рифмы, деньги, дамы эти, Те, те, те и те, те, те.

Мчатся тучи, вьются тучи; Невидимкою луна Освещает снег летучий; Мутно небо, ночь мутна. Еду, еду в чистом поле; Колокольчик дин-дин-дин... Страшно, страшно поневоле Средь неведомых равнин!

"Эй, пошел, ямщик!..." - "Нет мочи Коням, барин, тяжело; Вьюга мне слипает очи; Все дороги занесло; Хоть убей, следа не видно; Сбились мы. Что делать нам! В поле бес нас водит, видно, Да кружит по сторонам.

Посмотри; вон, вон играет, Дует, плюет на меня; Вон - теперь в овраг толкает Одичалого коня; Там верстою небывалой Он торчал передо мной; Там сверкнул он искрой малой И пропал во тьме пустой".

Мчатся тучи, вьются тучи; Невидимкою луна Освещает снег летучий; Мутно небо, ночь мутна. Сил нам нет кружиться доле; Колокольчик вдруг умолк; Кони стали... "Что там в поле ?" "Кто их знает? пень иль волк?"

Вьюга злится, вьюга плачет; Кони чуткие храпят; Вот уж он далече скачет; Лишь глаза во мгле горят; Кони снова понеслися; Колокольчик дин-дин-дин... Вижу: духи собралися Средь белеющих равнин.

Бесконечны, безобразны, В мутной месяца игре Закружились бесы разны, Будто листья в ноябре... Сколько их! куда их гонят? Что так жалобно поют? Домового ли хоронят, Ведьму ль замуж выдают?

Мчатся тучи, вьются тучи; Невидимкою луна Освещает снег летучий; Мутно небо, ночь мутна. Мчатся бесы рой за роем В беспредельной вышине, Визгом жалобным и воем Надрывая сердце мне...

Безумных лет угасшее веселье Мне тяжело, как смутное похмелье. Но, как вино - печаль минувших дней В моей душе чем старе, тем сильней. Мой путь уныл. Сулит мне труд и горе Грядущего волнуемое море.

Но не хочу, о други, умирать; Я жить хочу, чтоб мыслить и страдать; И ведаю, мне будут наслажденья Меж горестей, забот и треволненья: Порой опять гармонией упьюсь, Над вымыслом слезами обольюсь, И может быть - на мой закат печальный Блеснет любовь улыбкою прощальной.

О, кто бы ни был ты, чье ласковое пенье Приветствует мое к блаженству возрожденье, Чья скрытая рука мне крепко руку жмет, Указывает путь и посох подает; О, кто бы ни был ты: старик ли вдохновенный, Иль юности моей товарищ отдаленный, Иль отрок, музами таинственно храним, Иль пола кроткого стыдливый херувим, Благодарю тебя душою умиленной. Вниманья слабого предмет уединенный, К доброжелательству досель я не привык И странен мне его приветливый язык. Смешон, участия кто требует у света! Холодная толпа взирает на поэта, Как на заезжего фигляра: если он Глубоко выразит сердечный, тяжкий стон, И выстраданный стих, пронзительно-унылый, Ударит по сердцам с неведомою силой, Она в ладони бьет и хвалит, иль порой Неблагосклонною кивает головой. Постигнет ли певца незапное волненье, Утрата скорбная, изгнанье, заточенье, "Тем лучше, - говорят любители искусств, Тем лучше! наберет он новых дум и чувств И нам их передаст". Но счастие поэта Меж ими не найдет сердечного привета, Когда боязненно безмолвствует оно... - - - - - -

Миг вожделенный настал: окончен мой труд многолетний.

Что ж непонятная грусть тайно тревожит меня? Или, свой подвиг свершив, я стою, как поденщик ненужный,

Плату приявший свою, чуждый работе другой? Или жаль мне труда, молчаливого спутника ночи,

Друга Авроры златой, друга пенатов святых?

Урну с водой уронив, об утес ее дева разбила.

Дева печально сидит, праздный держа черепок. Чудо! не сякнет вода, изливаясь из урны разбитой;

Дева, над вечной струей, вечно печальна сидит.

Глухой глухого звал к суду судьи глухого, Глухой кричал: "Моя им сведена корова!" "Помилуй, - возопил глухой тому в ответ: Сей пустошью владел еще покойный дед".

Судья решил: "Чтоб не было разврата, Жените молодца, хоть девка виновата".

В последний раз твой образ милый Дерзаю мысленно ласкать, Будить мечту сердечной силой И с негой робкой и унылой Твою любовь воспоминать.

Бегут меняясь наши лета, Меняя всё, меняя нас, Уж ты для своего поэта Могильным сумраком одета, И для тебя твой друг угас.

Прими же, дальная подруга, Прощанье сердца моего, Как овдовевшая супруга, Как друг, обнявший молча друга Пред заточением его.

C'est l'вge de Chйrubin...

Пятнадцать лет мне скоро минет; Дождусь ли радостного дня? Как он вперед меня подвинет! Но и теперь никто не кинет С презреньем взгляда на меня.

Уж я не мальчик - уж над губой Могу свой ус я защипнуть; Я важен, как старик беззубый; Вы слышите мой голос грубый, Попробуй кто меня толкнуть.

[Я нравлюсь дамам, ибо скромен, И между ими есть одна..... И гордый взор ее так томен, И цвет ланит ее так тёмен, Что жизни мне милей она.]

Она строга, властолюбива, Я [сам дивлюсь] ее уму И ужас как она ревнива; Зато со всеми горделива И мне доступна одному.

Вечор она мне величаво Клялась, что если буду вновь Глядеть налево и направо, То даст она мне яду; - право Вот какова ее любовь!

Она готова хоть в пустыню Бежать со мной, презрев молву. Хотите знать мою богиню, Мою севильскую графиню?.. Нет! ни за что не назову!

Румяный критик мой, насмешник толстопузый, Готовый век трунить над нашей томной музой, Поди-ка ты сюда, присядь-ка ты со мной, Попробуй, сладим ли с проклятою хандрой. Смотри, какой здесь вид: избушек ряд убогой, За ними чернозем, равнины скат отлогой, Над ними серых туч густая полоса. Где нивы светлые? где темные леса? Где речка? На дворе у низкого забора Два бедных деревца стоят в отраду взора, Два только деревца. И то из них одно Дождливой осенью совсем обнажено, И листья на другом, размокнув и желтея, Чтоб лужу засорить, лишь только ждут Борея. И только. На дворе живой собаки нет. Вот, правда, мужичок, за ним две бабы вслед. Без шапки он; несет подмышкой гроб ребенка И кличет издали ленивого попенка, Чтоб тот отца позвал да церковь отворил. Скорей! ждать некогда! давно бы схоронил. Что ж ты нахмурился? - Нельзя ли блажь оставить! И песенкою нас веселой позабавить?

-

Куда же ты? - В Москву - чтоб графских именин Мне здесь не прогулять.

- Постой - а карантин! Ведь в нашей стороне индийская зараза. Сиди, как у ворот угрюмого Кавказа Бывало сиживал покорный твой слуга; Что, брат? уж не трунишь, тоска берет - aгa!

[Крив был Гнедич поэт, преложитель слепого Гомера,

Боком одним с образцом схож и его перевод.]

Я здесь, Инезилья, Я здесь под окном. Объята Севилья И мраком и сном.

Исполнен отвагой, Окутан плащом, С гитарой и шпагой Я здесь под окном.

Ты спишь ли? Гитарой Тебя разбужу. Проснется ли старый, Мечом уложу.

Шелковые петли К окошку привесь... Что медлишь?... Уж нет ли Соперника здесь?...

Я здесь, Инезилья, Я здесь под окном. Объята Севилья И мраком и сном.

Эхо, бессонная нимфа, скиталась по брегу Пенея.

Феб, увидев ее, страстию к ней воспылал. Нимфа плод понесла восторгов влюбленного бога;

Меж говорливых наяд, мучась, она родила Милую дочь. Ее прияла сама Мнемозина.

Резвая дева росла в хоре богинь-аонид, Матери чуткой подобна, послушна памяти строгой,

Музам мила; на земле Рифмой зовется она.

Невод рыбак расстилал по брегу студеного моря;Мальчик отцу помогал. Отрок, оставь рыбака!Мрежи иные тебя ожидают, иные заботы:Будешь умы уловлять, будешь помощник цapям.

Два чувства дивно близки намВ них обретает сердце пищуЛюбовь к родному пепелищу,Любовь к отеческим гробам.

Животворящая святыня!Земля была [б] без них мертва,Как пустыняИ как алтарь без божества.

Когда порой воспоминаньеГрызет мне сердце в тишине,И отдаленное страданьеКак тень опять бежит ко мне;Когда людей вблизи видяВ пустыню скрыться я хочу,Их слабый ум возненавидя,Тогда забывшись[?] [я][?] лечуНе в светлый кр[ай], где н[ебо блещет]Неизъя[снимой] си[невой],Где [море] те[плою волной]На мрамор ветхой тихо плещет,И лавр и тем[ный] ки[парис]На воле пыш[но] разрослись,Где пел Т[орквато величавый],Где и теперь [во] мг[ле] но[чной]Далече звонкою скалой[Повторены] пловца октавы.Стрем[люсь] привычною меч[тою]К студеным север[ным] волн[ам].Меж белоглавой их толпоюОткрытый[?] остров вижу там.Печальный остров - берег дикойУсеян зимнею[?] брусникой,Увядшей тундрою покрытИ хладной пеною подмыт.Сюда порою [приплывает][Отважный северный рыбак],Здесь рыбарь[?] невод расстилает[И свой] разводит он очаг.Сюда погода волноваяЗаносит [утлый[?]] мой[?] челнок.

Не то беда, Авдей Флюгарин,Что родом ты не русский барин,Что на Парнасе ты цыган,Что в свете ты Видок Фиглярин:Беда, что скучен твой роман.

О, если правда, что в ночи,Когда покоятся живые,И с неба лунные лучиСкользят на камни гробовые,О, если правда, что тогдаПустеют тихие могилыЯ тень зову, я жду Леилы:Ко мне, мой друг, сюда, сюда!

Явись, возлюбленная тень,Как ты была перед разлукой,Бледна, хладна, как зимний день,Искажена последней мукой.Приди, как дальная звезда,Как легкой звук иль дуновенье,Иль как ужасное виденье,Мне всё равно, сюда! сюда!...

Зову тебя не для того,Чтоб укорять людей, чья злобаУбила друга моего,Иль чтоб изведать тайны гроба,Не для того, что иногдаСомненьем мучусь... но тоскуяХочу сказать, что всё люблю я,Что всё я твой: сюда, сюда!

Стамбул гяуры нынче славят,А завтра кованой пятой,Как змия спящего, раздавятИ прочь пойдут и так оставят.Стамбул заснул перед бедой.

Стамбул отрекся от пророка;В нем правду древнего ВостокаЛукавый Запад омрачилСтамбул для сладостей порокаМольбе и сабле изменил.Стамбул отвык от поту битвыИ пьет вино в часы молитвы.

Там веры чистый луч потух:Там жены по базару ходят,На перекрестки шлют старух,А те мужчин в харемы вводят,И спит подкупленный евнух.

Но не таков Арзрум нагорный,Многодорожный наш Арзрум:Не спим мы в роскоше позорной,Не черплем чашей непокорнойВ вине разврат, огонь и шум.

Постимся мы: струею трезвойОдни фонтаны нас поят;Толпой неистовой и резвойДжигиты наши в бой летят.Мы к женам, как орлы, ревнивы,Харемы наши молчаливы,Непроницаемы стоят.Алла велик!

К нам из СтамбулаПришел гонимый янычарТогда нас буря долу гнула,И пал неслыханный удар.От Рущука до старой Смирны,От Трапезунда до Тульчи,Скликая псов на праздник жирный,Толпой ходили палачи;Треща в объятиях пожаров,Валились домы янычаров;Окровавленные зубцыВезде торчали; угли тлели;На кольях скорчась мертвецыОцепенелые чернели.Алла велик. - Тогда султанБыл духом гнева обуян.

Мы рождены, мой брат названый,Под одинаковой звездой.[Киприда, Феб и Вакх румяный]Играли нашею судьбой.

Явилися мы рано обаНа ипподром, а не на торг,Вблизи Державинского гроба,И шумный встретил нас восторг.

Избаловало нас начало.И в гордой лености своейЗаботились мы оба малоСудьбой гуляющих детей.

Но ты, сын [Феба] беззаботный,Своих возвышенных затейНе предавал рукой расчетнойОценке хитрых торгашей.

В одних журналах нас [ругали],Упреки те же слышим мы:Мы любим славу[?] да в б[окале]Топить разгульные умы.

Твой слог могучий и кры[латый][?]Какой-то дразнит пародист,И стих, надеждами[?] [богатый][?],Жует беззубый журналист.

Мне не спится, нет огня;Всюду мрак и сон докучный.Ход часов лишь однозвучныйРаздается близ меня.Парки бабье лепетанье,Спящей ночи трепетанье,Жизни мышья беготня...Что тревожишь ты меня?Что ты значишь, скучный шопот?Укоризна, или ропотМной утраченного дня?От меня чего ты хочешь?Ты зовешь или пророчишь?Я понять тебя хочу,Смысла я в тебе ищу...

Что есть истина?Друг.Да, слава в прихотях вольна.Как огненный язык, онаПо избранным главам летает,С одной сегодня исчезаетИ на другой уже видна.За новизной бежать смиренноНарод бессмысленный привык;Но нам уж то чело священно,Над коим вспыхнул сей язык.На троне, на кровавом поле,Меж граждан на чреде инойИз сих избранных кто всех болеТвоею властвует душой?

Поэт.Всё он, всё он - пришлец сей бранный,Пред кем смирилися цари,Сей ратник, вольностью венчанный,Исчезнувший, как тень зари.

Друг.Когда ж твой ум он поражаетСвоею чудною звездой?Тогда ль, как с Альпов он взираетНа дно Италии святой;Тогда ли, как хватает знамяИль жезл диктаторский; тогда ль,Как водит и кругом и вдальВойны стремительное пламя,И пролетает ряд победНад ним одна другой вослед;Тогда ль, как рать героя плещетПеред громадой пирамид,Иль как Москва пустынно блещет.Его приемля, - и молчит?

Поэт.Нет, не у Счастия на лонеЕго я вижу, не в бою,Не зятем кесаря на троне;Не там, где на скалу своюСев, мучим казнию покоя,Осмеян прозвищем героя,Он угасает недвижим,Плащом закрывшись боевым.Не та картина предо мною!Одров я вижу длинный строй,Лежит на каждом труп живой,Клейменный мощною чумою,Царицею болезней... он,Не бранной смертью окружен,Нахмурясь, ходит меж одрамиИ хладно руку жмет чуме,И в погибающем умеРождает бодрость... НебесамиКлянусь: кто жизнию своейИграл пред сумрачным недугом,Чтоб ободрить угасший взор,Клянусь, тот будет небу другом,Каков бы ни был приговорЗемли слепой...

Друг.Мечты поэтаИсторик строгой гонит вас!Увы! его раздался глас, - [1]И где ж очарованье света!

Поэт.Да будет проклят правды свет,Когда посредственности хладной,Завистливой, к соблазну жадной,Он угождает праздно! - Нет!Тьмы низких истин мне дорожеНас возвышающий обман...Оставь герою сердце! Что жеОн будет без него? Тиран...

Друг.Утешься..................

В начале жизни школу помню я;Там нас, детей беспечных, было много;Неровная и резвая семья.

Смиренная, одетая убого,Но видом величавая женаНад школою надзор хранила строго.

Толпою нашею окружена,Приятным, сладким голосом, бывало,С младенцами беседует она.

Ее чела я помню покрывалоИ очи светлые, как небеса.Но я вникал в ее беседы мало.

Меня смущала строгая красаЕе чела, спокойных уст и взоров,И полные святыни словеса.

Дичась ее советов и укоров,Я про себя превратно толковалПонятный смысл правдивых разговоров,

И часто я украдкой убегалВ великолепный мрак чужого сада,Под свод искусственный порфирных скал.

[Там] нежила меня [теней] прохлада;Я предавал мечтам свой юный ум,И праздномыслить было мне отрада.

Любил я светлых вод и листьев шум,И белые в тени дерев кумиры,И в ликах их печать недвижных дум.

Всё - мраморные циркули и лиры,Мечи и свитки в мраморных руках,На главах лавры, на плечах порфиры

Всё наводило сладкий некий страхМне на сердце; и слезы вдохновенья.При виде их, рождались на глазах.

Другие два чудесные твореньяВлекли меня волшебною красой:То были двух бесов изображенья.

Один (Дельфийский идол) лик младойБыл гневен, полон гордости ужасной,И весь дышал он силой неземной.

Другой женообразный, сладострастный,Сомнительный и лживый идеалВолшебный демон - лживый, но прекрасный,

Пред ними сам себя я забывал;В груди младое сердце билось - холодБежал по мне и кудри подымал.

Безвестных наслаждений темный голодМеня терзал - уныние и леньМеня сковали - тщетно был я молод.

[Средь отроков] я молча целый деньБродил угрюмый - всё кумиры садаНа душу мне свою бросали тень.

Слышу умолкнувший звук божественной эллинской речи;Старца великого тень чую смущенной душой.

Для берегов отчизны дальнойТы покидала край чужой;В час незабвенный, в час печальныйЯ долго плакал пред тобой.Мои хладеющие рукиТебя старались удержать;Томленье страшное разлукиМой стон молил не прерывать.

Но ты от горького лобзаньяСвои уста оторвала;Из края мрачного изгнаньяТы в край иной меня звала.Ты говорила: "В день свиданьяПод небом вечно голубым,В тени олив, любви лобзаньяМы вновь, мой друг, соединим".

Но там, увы, где неба сводыСияют в блеске голубом,Где [тень олив легла] на воды,Заснула ты последним сном.Твоя краса, твои страданьяИсчезли в урне гробовойА с [ними] поцалуй свиданья...Но жду его; он за тобой...

Не розу Пафосскую,Росой оживленную,Я ныне пою;Не розу Феосскую,Вином окропленную,Стихами хвалю;Но розу счастливую,На персях увядшую[Элизы] моей....

Here's a health to thee, Mary.Пью за здравие Мери,Милой Мери моей.Тихо запер я двериИ один без гостейПью за здравие Мери.

Можно краше быть Мери,Краше Мери моей,Этой маленькой пери;Но нельзя быть милейРезвой, ласковой Мери.

Будь же счастлива, Мери,Солнце жизни моей!Ни тоски, ни потери,Ни ненастливых днейПусть не ведает Мери.

Пред испанкой благороднойДвое рыцарей стоят.Оба смело и свободноВ очи прямо ей глядят.Блещут оба красотою,Оба сердцем горячи,Оба мощною рукоюОперлися на мечи.

Жизни им она дорожеИ, как слава, им мила;Но один ей мил - кого жеДева сердцем избрала?"Кто, реши, любим тобою?"Оба деве говорятИ с надеждой молодоюВ очи прямо ей глядят.

Смеясь жестоко над собратом,Писаки русские толпойМеня зовут аристократом.Смотри, пожалуй, вздор какой!Не офицер я, не асессор,Я по кресту не дворянин,Не академик, не профессор;Я просто русской мещанин.

Понятна мне времен превратность,Не прекословлю, право, ей:У нас нова рожденьем знатность,И чем новее, тем знатней.Родов дряхлеющих обломок(И по несчастью не один),Бояр старинных я потомок;Я, братцы, мелкий мещанин.

Не торговал мой дед блинами,Не ваксил царских сапогов,Не пел с придворными дьячками,В князья не прыгал из хохлов,И не был беглым он солдатомАвстрийских пудреных дружин;Так мне ли быть аристократом?Я, слава богу, мещанин.

Мой предок Рача мышцой браннойСвятому Невскому служил;Его потомство гнев венчанный,Иван IV пощадил.Водились Пушкины с царями;Из них был славен не один,Когда тягался с полякамиНижегородский мещанин.

Смирив крамолу и коварство,И ярость бранных непогод,Когда Романовых на царствоЗвал в грамоте своей народ,Мы к оной руку приложили,Нас жаловал страдальца сын.Бывало нами дорожили;Бывало.... но - я мещанин.

Упрямства дух нам всем подгадил:В родню свою неукротим,С Петром мой пращур не поладилИ был за то повешен им.Его пример будь нам наукой:Не любит споров властелин.Счастлив князь Яков Долгорукой,Умен покорный мещанин.

Мой дед, когда мятеж поднялсяСредь петергофского двора,Как Миних, верен оставалсяПаденью третьего Петра.Попали в честь тогда Орловы,А дед мой в крепость, в карантин,И присмирел наш род суровый,И я родился мещанин.

Под гербовой моей печатьюЯ кипу грамот схоронилИ не якшаюсь с новой знатью,И крови спесь угомонил.Я грамотей и стихотворец,Я Пушкин просто, не Мусин,Я не богач, не царедворец,Я сам большой: я мещанин.

Рost scriptum. Решил Фиглярин, сидя дома,Что черный дед мой ГаннибалБыл куплен за бутылку ромаИ в руки шкиперу попал.

Сей шкипер был тот шкипер славный,Кем наша двигнулась земля,Кто придал мощно бег державныйРулю родного корабля.

Сей шкипер деду был доступен,И сходно купленный арапВозрос усерден, неподкупен,Царю наперсник, а не раб.

И был отец он Ганнибала,Пред кем средь чесменских пучинГромада кораблей вспылала,И пал впервые Наварин.

Решил Фиглярин вдохновенный:Я во дворянстве мещанин.Что ж он в семье своей почтенной?Он?... он в Мещанской дворянин.

Над лесистыми брегами,В час вечерней тишины,Шум и песни под шатрами,И огни разложены.

Здравствуй, счастливое племя!Узнаю твои костры;Я бы сам в иное времяПровожал сии шатры.

Завтра с первыми лучамиВаш исчезнет вольный след,Вы уйдете - но за вамиНе пойдет уж ваш поэт.

Он бродящие ночлегиИ проказы стариныПозабыл для сельской негиИ домашней тишины.

Примечания