Аркадий Застырец - Пентаграммы

Пентаграммы

редакция 2015 года

Аркадий Застырец

© Аркадий Застырец, 2015

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero.ru

Из предисловия к первому изданию

Работа над этой книгой продолжалась три года (до 1991-го), но, в известном смысле, так и не завершилась. Ибо, по логике созданной автором формы, «Пентаграмм» должно быть не три, а пять. Пять раз по пять десятков пятистрофных (или двадцатистрочных – идеальный объем в русской лирической поэзии) стихотворений.

Логика формы сдалась и рухнула под натиском свободного, может быть, даже лихорадочного поиска – поиска Родины, смысла, выхода из рутинного круга бесчеловечных решений.

Пентаграмма – попросту правильная пятиконечная звезда – издревле считалась магическим оберегом, спасающим человека от потустороннего зла (символическое и практическое значение перевернутой пентаграммы прямо противоположно). По необъяснимой (или напротив – вполне ясной и закономерной) геральдической иронии для России XX столетия этот знак сделался роковой веригой. Пентаграмма из позлащенного алюминия на погонах, из орденских золота и эмали на парадных мундирах, из «рубина» над башнями Кремля и, наконец, из крашеного железа над могильными холмиками – давила и по сей день продолжает давить на православную нашу землю отступническим отрицанием креста.

То, что «Пентаграмм» оказалось всего три (и в третьей разрушается пятеричная волнообразность в чередовании размера и ритма) – тоже, на мой взгляд, символично. Пентаграмму одолевает Троица.

Не надо думать, будто перед вами книга, исполненная поэтического ригоризма. Здесь пентаграмма проигрывает войну, «приняв» навязанную ей тактику игры – игры воображения и ремесла, формально строгой и трудной, а по существу оказывающейся игрой свободного духа.

В стенах этого странного лабиринта разыгрываются удивительно разнообразные эпизоды. В них смешиваются и сменяют друг друга несовместимые, казалось бы, вещи: юмор и самоирония соседствуют с трагическим переживанием и стоическим монологом, проникновенные мысли – с детской наивностью и поверхностной стилизацией, Восток – с Западом, древность и средневековье – с новым временем и нынешним днем.

О новой редакции

Идея выпустить мою первую книгу стихов в новой редакции пришла мне в голову под влиянием нескольких одобрительных отзывов на «Пентаграммы». Сознавая вопиющее несовершенство этой книги, я, тем не менее, постарался в новой редакции сохранить ее основные свойства, связанные со временем сочинения. Стихотворений, которые я счёл необходимым выбросить из книги вовсе и заменить специально для этого сочиненными сегодня, не так уж много. Несколько стихотворений перекочевали в книгу из приложения к ней (среди них необыкновенно популярный «Нафталин»). Многочисленные, но не слишком масштабные изменения внесены в тексты чаще ради их формального усовершенствования, реже – по идейным соображениям.

Пентаграмма I

Марии Аркадьевне Грачёвой,

верившей в меня на Земле,

любящей меня на Небесах

Ubinam aut quibus locis te positam patria reor?

(Где или в каких широтах, родина, тебя представить?)

Сон Пифагора

Итак, начнём. Луна, песок, Эллада.У моря спит весёлый Пифагор.Не истина, а жизнь ему отрада.Горазд он жить с тех пор и до сих пор.В красотах разноцветных геометрий —Кошмарный ум, но линия легка,Как ленточка, развившаяся в ветре,И магия простого перстенька.Итак, пора. В девятой ипостасиОн спит себе с ухмылкой в бородеИ на ступнях сухое пламя гаситВ зелёной набегающей воде.Расталкивая кручи кучевые,Во сне он мчится с Коса на КизикИ учит звёзд названия живые,Небесных сфер прилежный ученик.Тем временем, восстав, рассвета гидраГлотает ночь, начав, конечно, с ног,А в изголовье ржавая клепсидраПо капле точит вечности кусок…

Биармия

На стогнах града есть просторыВ сто вёрст и звёзд, и во сто крат,Где снег размазывает горыИ дождь пьянит как виноград!Фасады в воздухе распетыСемь раз на семьдесят ладов,И мнится свет чужой планеты —В пучках неоновых цветов.Вдали, таинственно размытаТумана белой бородой,За полем Божеского житаСпит колокольня над водой.Спугнув дремавшую ворону,Всё ярче, белая, видна,В широких розвальнях по склонуЯнварских туч – скользит луна.Мечта воспламеняет лица,И улица внушает мне,Что здесь навеки поселиться —Равно что умереть во сне…

Венеция

В компании горьких пропойцЛапландию я пересёк,И, кажется, возле НадвоицКо мне подошёл паренёк.Сверкая серебряной пряжкойИ сдвинув берет набекрень,Тряхнул он обтянутой ляжкой,Колено поставил на пеньИ молвил: «Синьор, не скупитесь,Платите две тысячи лирИ смело в гондолу садитесь!»«Ну что ж, молодой юкагир, —Ответил гребцу я с усмешкой, —Считай, что дела на мази:Вот деньги, смотри же не мешкай —До Пяльмы меня довези!»Луна в Беломорском каналеКачала волну за кормой,И Байрона вслух мы читали,Карельской овеяны тьмой.

Тифлис

Через ночь – самолёт, нитка в чёрную бусину вдета,И от глиняных вод на обрывистый берег КурыПоднимается сноп оперённого горного света,А навстречу ползут прокопчённые пылью ковры.Лезут пластырем в окна латинские глупые буквы,Точно бредит Тифлис перемётной цыганской сумой,И Святая гора в мох и плесень развесистой клюквыПогрузилась во сне необъятно широкой стопой.И грузинская речь удивительней русскому вдвоеВ те минуты, когда осенит, что считают рубли…Под копытами древних коней не расплющатся с воемИ в куски под откос не покатятся все «жигули»!Разве скрипнет зубами прохожий, хватаясь за ножны,Разобрав неожиданно, что я глазами сказал, —И опустит глаза, и плечами пожмёт осторожно,Ненароком поняв, что предательски сломан кинжал…Я сижу на траве, на проспекте Шота Руставели,Надо мной облака бороздят океан синевы,Тихо дети поют в осенённом крестами приделе,И восходят по склону слепые крылатые львы.

Чудесное спасение II

Стук и звон – телега с клетью,Переспрос – кого везут?По кому изладил петлюНеподсудный суд?Видно волосы и спину,Вкруг – холёные штыки.И пугает мама сына:«Бука, бука! Вон клыки!»Угораздило связаться!Восвояси уж нельзя.Поздно, братцы. Тошно, братцы!Вот и сказка вся…«Не успели! Обманули!» —Ударяет в голове.Вдруг да на ухо шепнули:«Прижимайся сам к себе!Берегись и стань покорным,Нам сподручней, нам видней».В подворотне трое в чёрномСтерегли коней…

Европейская стужа

Европейская стужа стара,Как растрёпанный том в переплёте,И седая сова на болотеКоротает при ней вечера.Разнесётся охотничий клик,Пробегут с деревянной трещоткойИ горит в очаге за решёткойРукописный весенний дневник.Мечет искры в проталину ветер,Режут уголь, вздыхая, меха.Шапка снега блестит на повети,Под ножом ослепив петуха.Копит солод морозный рябина —Грозди с ночи темнее горят.От солений – на зёрнышках тминаНастоялся в сенях аромат.«Дети, что же вы? Кланяйтесь деду!»Входит облако инея в клетьИ басит: «Краем леса поеду.Может, ёлочку вам приглядеть?»

Жажда

У буден моих, у магрибских верблюдов,Нагружены мягкие кладью горбы,И бронзово солнца библейское блюдоВ песке раскалённой недельной тропы…Оно меня будит и, стало быть, будетЩитом интересов большого купца,Чьи верные слуги и добрые людиГотовы меня подымать до конца.Ты видишь того, что, рыдая, подпругуЗубами рванул на себя второпях?Он подал мне руку как старому другу,Он думает, я разделю его страх.Здесь каждый навечно записанный в стражу,Войдя в самому себе праведный раж,До смерти подставил плечо под поклажуИ всем говорит, что свобода – мираж.Здесь каждый готов и равняется каждыйС рассветом в затылок на всех остальных,И пламя меня пожирающей жаждыПротивней проказы любому из них!

Русская душа

Застенчивый корнетПоодаль ПеремышляЧитает, став на свет,Японские трёхстишья.Поднёс листы к глазамИ взвешивает звуки:«Конец осенним дням.Уже разводит руки…»Он сдерживает дрожьИ, строчки повторяя,Разительно похожЛицом на самурая.А на краю лескаЧетыре эскадронаАхтырского полкаКрушат Наполеона.Погода хороша —Хрустит мороз в мундире,И русская душаКуда французской шире!

Занавес над портретом