Анатолий Найман - Подношение Гале

Анатолий Найман

Подношение Гале

© А. Найман, 2015

© Художественное оформление. Трофимов Б., 2015

© Издание. ООО Группа Компаний «РИПОЛ классик», 2015

сент. 2012 – фев. 2015

Прошлого бы!..

Прошлого бы! Не младенчества в креслице, в кружеве,а недалекого. Только прошло уж и прошлое,кружев певца расстреляли, могилку порушили,друга его горемыку исшаркали в крошево.

А и незлого, запечного, нежного, легкоготоже как не было. Равно и впрямь чего не было -бреда и грез – ни на что мимоходом угрохалотиканье звезд. И ничтожнейшего. И нелепого.

Не соглашаться смешно. Ну и что. Посмеемтесяобществом всем надо мной. Я фанат несогласияВ небе, особенно ночью, складские есть емкости,прошлого док, протеже моего, моей пассии.

Черепа скрепы расходятся, косточка тощая.Ночью как майское древо небесное черево,мать и возлюбленная, наше прошлое общее.В стяжках созвездий – могучего внутренность черепа.

Выходцев из Свердловска, из Ново-Уэльска…

Выходцев из Свердловска, из Ново-Уэльска,Гданьска разводят зимы – не спошлить бы: по моргам —нет, по барачным становищам в виде привескак шару земному: по кельям, по душным каморкам,

хоть и чертогам, хоть все-таки и арсеналамвенецианским, гулким казармам преторий,по кинозалам и, наконец, по анналамтесных изданий подарочных, темных историй.

Что вы хотите – таборы цивилизацийгде-то должны приткнуться, как мыши, души,чаши – к буфетам, соборам, маршрутам, пьяццейк морю ведущим, чтоб плыть до соседней суши.

Лучшего нет, и лишь память, что лучшее было,райской соломой смягчает каликам камни,и кое-как, но держится градус пиванового. Свечка шатает мрак шестопсалмья.

Всё в лишаях, бородавках, язва на язве,в ливень гниет, в зиму мертвеет злую,тело земли, вытоптанное – развея его, столько лет верное, не поцелую?

Небо – живым да не здешним. А здешним —это. Откуда и взявшееся как не с неба.Не отрекусь от грехопаденья поспешнымчувством. От винных подонков. Черствости хлеба.

По Ярославской железной дороге…

С. К.

По Ярославской железной дороге, с платформы43-й кэмэ, на юг, в столицу,в многоэтажный дом-каталог, где ордыпо паспортам осели как частные лица,

еду, с собой захватив мглу и бедность,царю-небесный, колыбельный дух постной пищи,вер и надежд беззаветность и несусветность,«Прощанье славянки», листьев травы козий выщип —

ворох старья. Всё влезло в одну кошелку,всё – экспонаты музея пособий учебных.Тот, кого я навещал, их скопил по долгуслужб, одной и другой: он поэт и священник.

В окнах справа по ходу желть и кумач заката,вклеен аэроплан в него – рог самурая в низкоймаске. По радио просят группу захватапройти в хвостовой вагон. Остановка в Тайнинской.

Ангел смерти уходит вперед. В Шереметьево,Внуково, Домодедово – нет для усталыхпутников разницы. Не опознал бы, встреть егоя минут через десять на Трех Вокзалах.

Что за сезон, что за страна, что за былое,не говорю про будущее, у светавидимого? Он прореха в культурном слое —ни у священника нет архива, ни у поэта.

От самолета до пешего хода – каскадысмыслов, воздушных ям, ценностей, рытвин.Наша задача стон отличить от рулады:что – изящной словесности, что – молитвам.

Или довериться тиканью крови? Птичкесвищущей даром? Мелу, грифелю – стертымс досок, бумаг? Прокарболенной электричке.Миропорядку. Паспортизации. Ордам.

Роману на 75-летие

И звали тогда не так, как сейчас, этот город,и то, как звали, не имя было, а псевдоним,и не давали собрать его юношам кворум,и весь он притворство. Кроме реки. И бог с ним.Блокада и Ладога – сцилла его и харибда,в нем то артобстрел, то ледоход, и понты, понты.Кроме реки. Левиафанихи гнева и ритма.А мы ее свита и корм. Кто мы? Ну я. Ну ты.

Кто ты? Встать к парапету, смоля самокрутку,гуляка, компанию бросивший ромалэ,ты к нам заглянул на минутку как будто в шутку,со скрипкой в ключичной ямке, плюнув на реноме,как раз под советскую власть, старушечий капорпустого неба надвинувшую на всё,что видела. А в твоих глазах – табор, таборцветной, поющий, пляшущий, гнущий свое.

Всего – три четверти, из них и со мной полвекапрошло, как последней романтики паладинмеж дон Хуаном, фон Моором и Алекоты ищешь себя, оказываясь всегда один.Что сумраком, теснотой и духом казармыприпахивает, ты улавливал, бальный зал.Не тем мы живы, что хороши, а что кустарны.Ты ли мне это, я ли тебе сказал?

Слово

Хотелось-то бы сказать: как солнце! Но нет, как луна —оно. С азимутом склоненья небесного межполуднем и кругом светила. Петля табунаиз прародительного в послепредложный падеж.

По делу-то, множественное единство числагрибов и грибницы набило бы им глаз и рот,не говоря уж телесность состав его разнеслана мужеский, женственный и промежуточный род.

А так, и голос и пропись внушают, что инвсего лишь глагол, и просто наречие ов,а звезды, и мгла ущелий, и нега долин —суть лексикон. Выдох слова. Одно из слов.

Сиротское. Твердящее через пень-колоду азыотчаяний и иллюзий. Заумное. Пресс-релизбессилья. Прикладывающее к борозде слезыпечать поцелуя. Единственное мое из.

Чуть что – зима. И снова холод…

Чуть что – зима. И снова холод, иопять темно, и непонятно гдеидешь, живешь. И что? Живи, иди,не коченеть же в пыточной бадье.

Из колыбели путь один – в гнездостай прошлогодних. Зимний воздух лют,он стужи нож, он черен, тверд. Затоуж если где уют – в зиме уют.

Не в летней неге и не в болтовнеспектральных рощ и сбросе тайн в ручьи,а в духоте, в силках перин, в огнечекушек и пылающей печи.

Прими на грудь. Сунь в топку кочергу.Пофилософствуй. Выгляни за дверь.Всё так же ль там? Не врут ли, что в снегувсё зло? Сам думай, на слово не верь.

Уткнись губами в шарф, уткнись в любовьи стружку с фетром мерзлой склей слюной.Февраль-дворнягу назови вервольф,чья конура – скворечник ледяной.

Сложи строфу. Строфа – сугроб. Сугроб —скульптура срока, взятого взаймы.Кулек цитат. Курган альбомных строкзиме.   Концу.      Зимой – концу зимы.

Заклинание

ты же не дашь боли-во-благоесли конечно такая естьа не клокочет в ней бездна и местьсделаться болью-во-зло

изб перестроенных в виллы и бунгаловместе с теми что брошеныбольше теперь числочем спаленных Хирошимыа ведь в избе как в ретортедревний был заперт кодкто от кого родитсякто перед кем умрет

не пошатни же не портироту комодных слониковтульской артели Индиявыстроенных по ростуты же не станешь менятьсягорем с ближайшим из сродников

ищущий истину в выжимках из себяк ляду льни забинтуйся в рогожку тяни к себето что в апреле кончается зародясь в сентябреохтя ноя дико явно свербя мертвяпорядок тот что блюли закладки в календарелист какой весь исписанный а какой и пустойне отменен и на форзаце потомки тиревысмолено младший старшего не оставь сиротой

если есть рцы должна и одна быть рцаесли я что-то значу кроме как трачуна рысь кислород и на кремний пазноктиты протащи меня рыцарша Речь под уздцыбрегом реликтовой непролазноститы прореки мне река прорцынеиссякаемая прореви р. Жизньперед впадением в о. Неизвестно-Чтоты прожурчи р раз по р сто раз по стозаповедь и задачу

не-умереть-прежде-отца!

мой утешь эгоизм

Око слепого – мрамор и мрак…

…leurs  lobes ténébreux…

Око слепого – мрамор и мракмрак пустоты и мраморболи вспыхивающих ночью дракв жмурках тюремных камер.

Мякоть пространства, времени брешьКосмос, а стены и дверитемную делают дню – невежучит триумф материй.Норма, очко. На незрячий глазбога. Под пальцами Фидия.Бога, которого лик анфассмотрит себя не видя.Застит собой, как чернила, в расщепперьев сочась. Не чувствуйбукв, сам себе поводырь. На хлебв голос проси. Сопутствуйкашлю, бордюрам, решеткам, тычку.Призракам в карцере суток.Норме. На первой же сдаче очку.Тьме, изваявшей рассудок.

Так-то. Стучи по асфальту, трость.Тело, не верь в прозренье.Мышечный спазм, ломкая кость,арифметически среднемежду догадкой и мертвым лучом,на стрекозью фацеткупадающим – низачем, ни о чем, —

бросьте слепцу монетку.

Тонущие в океане, даже дамы…