Ольга Берггольц - Стихи

Ольга Берггольц

Стихи

Моя жизнь

Не знаю, поверите ли вы мне, дорогие мои читатели, но если бы знали вы, как трудно было писать это короткое предисловие — свою автобиографию — к небольшой этой книжке! Мне казалось, что моя жизнь известна читателям почти по всем стихам моим, по прозе «Дневные звезды», по книге «Говорит Ленинград», даже по двум драматургическим сочинениям — пьесе «Рождены в Ленинграде» и стихотворной трагедии «Верность». Во всех этих вещах я подробно рассказывала о своей внешней и внутренней жизни, а то, что еще не досказано о себе — о прошедшем своем и настоящем, — непременно будет присутствовать в новых стихах и других произведениях: во второй части «Дневных звезд», второй части поэмы «Первороссийск» — в общем, в той главной книге, которая у меня, как и у каждого писателя, всегда впереди. Даже в тех стихах этой книги, где я не упоминаю о себе, — я все равно говорю о своей жизни. Потому что жизнь моя, как и большинства моих современников, так счастливо сложилась, что все главные даты ее, все, даже самые интимные события, — совпадают с главными датами и событиями жизни нашей страны и народа, и одно переходит в другое. А поскольку, как говорит Николай Асеев, «я лирик по складу своей души, по самой строчечной сути», — все это вливается в стихи, в книги. Таким образом, подробности моей биографии читатель узнает из моих стихов, частью из стихов этой книги. В кратком же своем предисловии я почти анкетно сообщаю основные даты и события своей жизни.

Я родилась в Петрограде, за Невской заставой (столько раз описанной мной в стихах и прозе!), в 1910 году. Мой отец был врач; только что окончив Военно-медицинскую академию, он был отправлен на позиции первой империалистической войны как военно-полевой хирург, а затем с 1917 по 1920 год находился на той же работе в сражающейся Красной Армии на многих фронтах молодой нашей Республики. Мать занималась детьми и домом. Она окончила четыре класса до сих пор непонятной мне школы «принцессы Ольденбургской», где девочки главным образом вручную шили невероятно сложные туалеты для великосветских дам. Мать много читала и особенно любила Тургенева. Ее мечтой было, чтоб мы — я и сестра, — вырастая, становились все больше похожими на «тургеневских девушек».

Но я росла и училась в 117-й единой трудовой школе, на рабочей окраине, в 20-х годах, и заветной моей мечтой была кепка и кожаная тужурка, — это со стороны, так сказать, внешней. Внутренне же мы все были охвачены романтикой только что отгремевшей гражданской войны и, забыв, что сами же малыми детьми перенесли ее немыслимые голодные и холодные бедствия, — мечтали о своем участии в последних и решающих схватках с мировой буржуазией. Нет, «тургеневской девушки» из меня решительно не получалось.

После смерти Владимира Ильича Ленина, потрясшей наше отрочество до основ души, я вступила в пионерскую организацию — ходила на сборы в клуб при заводе имени Ленина, а в 1926 году была принята в кандидаты комсомола, — все за той же Невской заставой в год окончания школы. А уж в члены комсомола, — как полагалось тогда, через два года, — меня переводили в комсомольской организации при типографии и издательстве «Красной газеты». Там я работала курьером «Красной вечерней газеты», будучи одновременно студенткой второго курса довольно странного, но интересного учебного заведения, называвшегося — Высшие курсы искусствознания при институте истории искусств. Через некоторое время эти курсы, где более половины учащихся составляли нэпманские сынки и дочки, были расформированы, и часть студенчества, крайне малочисленную, но весьма боеспособную комсомольскую часть, перевели в Ленинградский государственный университет.

Зимой 1930 года я окончила университет по филологическому факультету и отправилась на работу в краевую газету «Советская степь» в Казахстан вместе со своим соучеником и мужем Николаем Молчановым. Он был моим вторым мужем — первым был поэт Борис Корнилов; но брак наш был горек и недолог, и даже дочь Ирочка не могла закрепить его…

В Казахстане (но о работе и жизни в Казахстане я так подробно уже пишу во второй части «Дневных звезд»!) в краевой газете «Советская степь» (ныне «Казахстанская правда») людей было мало, а работы много. Редакция газеты состояла из отделов, а отделы из секций. Меня назначили в сельскохозяйственный отдел и поручили следующие секции: хлопководства, технических культур (кендырь, кенаф, тау-сагыз и другие таинственные растения), животноводства и секцию оседания кочевников на землю. Уроженка Невской заставы, коренная горожанка, я понятия не имела ни о тау-сагызе, ни об овцеводстве, ни об оседании кочевников. Я ни в малой мере не была ни скотоводом, ни агрономом, — но я была комсомолкой, верней мы, поколение, были комсомольцами, и первая пятилетка звала, трубя в свои почти военные трубы — те, о которых мечтали мы в отрочестве; и мы твердили: «Ты рядом, даль социализма!» — и верили в это; мы учились неизвестным вещам на ходу, упрямо и жадно, учились теоретически и практически, — и сдавали в газету неровные подборки, то вдохновенно удачные, то беспомощно ошибочные…

Я работала разъездным корреспондентом газеты, и эти длительные командировки в глубинки, в оседающие колхозы, — помогали мне больше всего. О многом из того периода жизни я рассказала тогда же в одной из первых очерковых книг «Глубинка» (очень наивная, слабая и тем самым какая-то милая книга, как вижу я теперь); частично в повести «Журналисты»; я вспоминала Казахстан и его степи во многих строках разных стихов; я пишу о нем во второй части «Дневных звезд».

Когда Николая призвали в армию, я вернулась в Ленинград, к дочке и маме. Я стала работать на заводе «Электросила», в заводской многотиражке, редактором комсомольской страницы. Кроме того, была агитатором и пропагандистом, а затем историком завода. Я пошла на завод не для того, чтобы «изучать жизнь». Такого вопроса вообще передо мной и не стояло. Мне просто нужно было, как всем людям, где-то трудиться, зарабатывать на существование, но так, чтобы эта деятельность стала смыслом сознательной жизни, наполняла душу, была частью той огромной работы, которую проделывала тогда наша страна. И это так и было. «Электросила» создавала в то время первые мощные гидрогенераторы для Днепра, весело и напористо перегоняла Америку в темпах и качестве, почти все ночи ее были штурмовыми, а «утро встречало прохладой»… Я бесконечно благодарна судьбе за то, что мне довелось прожить лучшее время молодости среди ленинградского рабочего класса на этом заводе, не как наблюдателю, а как пусть скромнейшему, но все-таки участнику общего дела. Запас «электросиловского» материала у меня неисчерпаем и ждет своего литературного воплощения.

На «Электросиле» меня приняли в кандидаты партии.

В ту осень, когда я поступила на работу в редакцию заводской многотиражки, произошло еще одно, быть может, самое значительное событие в моей биографии: редактор первых моих стихотворных и прозаических книг для детей Самуил Яковлевич Маршак познакомил меня с Алексеем Максимовичем Горьким. Общение с Горьким, душевное и какое-то необычайно серьезное, продолжавшееся вплоть до его смерти, оставило во мне след неизгладимый и в жизни, и в писательской моей работе. Мне вообще очень посчастливилось с учителями: первыми моими опытами в литературе руководил такой умелый мастер и такой большой человек, как Самуил Яковлевич Маршак. Строго и доброжелательно разбирала тогдашние слабенькие стихи мои Анна Андреевна Ахматова, которая и позже, когда я уже писала главные свои поэмы, и до сих пор помогает мне своим добрым и мудрым советом. Первую книжку моих стихов сурово редактировал Николай Семенович Тихонов. И, наконец, большое письмо об этой маленькой книжке прислал мне Алексей Максимович Горький. В этом письме были строки, определившие мою рабочую дорогу. Книга понравилась ему, и он между другими строками писал, что стихи ему «кажутся написанными для себя, честно, о том именно, что чувствуется Вами, о чем думаете Вы»… Писать честно, о том именно, что чувствуешь, о том именно, что думаешь — это стало и есть для меня заветом, тем более что я ни на миг не могла, не могу и никогда не смогу отделить себя от всех остальных людей, от их труда и судьбы.

В начале 1937 года меня обвинили «в связи с врагами народа», арестовали, исключили из партии… Во второй половине 1939 года я была освобождена и вернулась в пустой наш дом (обе доченьки мои умерли еще до этой катастрофы). Душевная рана наша, моя и Николая, зияла и болела нестерпимо. Мы еще не успели не только понять что-либо, но и ощутить во всей мере свои утраты и свою боль, как грянула Великая Отечественная война, начался штурм и затем блокада Ленинграда.

Я пробыла в городе на Неве всю блокаду. Николай умер от голода в 1942 году… И вот тут уж все дальнейшее повествование я предоставляю стихам, лучшие из которых помещены в этой книжечке. Предоставляю также слово и другим моим произведениям: первой части лирического повествования «Дневные звезды» и тем стихотворениям, которые были написаны давно и еще только будут опубликованы, и тем стихам и страницам прозы, над которыми я работаю сейчас — все в том же городе Ленинграде, только уже давно не за Невской заставой, а на зеленой и задумчивой Петроградской стороне.