Семен Гудзенко - Стихотворения

Однополчане

НАДПИСЬ НА КАМНЕ

У могилы святойвстань на колени.Здесь лежит человектвоего поколенья.

Ни крестов, ни цветов,не полощутся флаги.Серебрится кусокалюминьевой фляги,и подсумок пустой,и осколок гранаты —неразлучны онидаже с мертвым солдатом.

Ты подумай о нем,молодом и веселом.В сорок первомокончил онсреднюю школу.

У него на грудипод рубахой хранитсяфотокарточка той,что жила за Царицей.

…У могилы святойвстань на колени.Здесь лежит человектвоего поколенья.

Он живым завещалгород выстроить сноваздесь, где он защищалнаше дело и слово.

Пусть гранит сохранитпрямоту человека,а стекло — чистотусына        трудного века.

23 июля 1943, Сталинград

ПЕРЕД АТАКОЙ

Когда на смерть идут — поют,а перед этим        можно плакать.Ведь самый страшный час в бою —час ожидания атаки.Снег минами изрыт вокруги почернел от пыли минной.Разрыв —       и умирает друг.И значит — смерть проходит мимо.Сейчас настанет мой черед,За мной одним         идет охота.Будь проклят          сорок первый год —ты, вмерзшая в снега пехота.Мне кажется, что я магнит,что я притягиваю мины.Разрыв —        и лейтенант хрипит.И смерть опять проходит мимо.Но мы уже       не в силах ждать.И нас ведет через траншеиокоченевшая вражда,штыком дырявящая шеи.Бой был короткий.                А потомглушили водку ледяную,и выковыривал ножомиз-под ногтей         я кровь чужую.

1942

МОЕ ПОКОЛЕНИЕ

Нас не нужно жалеть, ведь и мы никого б не жалели.Мы пред нашим комбатом, как пред господом богом, чисты.На живых порыжели от крови и глины шинели,на могилах у мертвых расцвели голубые цветы.

Расцвели и опали… Проходит четвертая осень.Наши матери плачут, и ровесницы молча грустят.Мы не знали любви, не изведали счастья ремесел,нам досталась на долю нелегкая участь солдат.

У погодков моих ни стихов, ни любви, ни покоя —только сила и зависть. А когда мы вернемся с войны,все долюбим сполна и напишем, ровесник, такое,что отцами-солдатами будут гордится сыны.

Ну, а кто не вернется? Кому долюбить не придется?Ну, а кто в сорок первом первою пулей сражен?Зарыдает ровесница, мать на пороге забьется, —у погодков моих ни стихов, ни покоя, ни жен.

Кто вернется — долюбит? Нет! Сердца на это не хватит,и не надо погибшим, чтоб живые любили за них.Нет мужчины в семье — нет детей, нет хозяина в хате.Разве горю такому помогут рыданья живых?

Нас не нужно жалеть, ведь и мы никого б не жалели.Кто в атаку ходил, кто делился последним куском,Тот поймет эту правду, — она к нам в окопы и щелиприходила поспорить ворчливым, охрипшим баском.

Пусть живые запомнят, и пусть поколения знаютэту взятую с боем суровую правду солдат.И твои костыли, и смертельная рана сквозная,и могилы над Волгой, где тысячи юных лежат, —это наша судьба, это с ней мы ругались и пели,подымались в атаку и рвали над Бугом мосты.

…Нас не нужно жалеть, ведь и мы никого б не жалели,Мы пред нашей Россией и в трудное время чисты.

А когда мы вернемся, — а мы возвратимся с победой,все, как черти, упрямы, как люди, живучи и злы, —пусть нам пива наварят и мяса нажарят к обеду,чтоб на ножках дубовых повсюду ломились столы.

Мы поклонимся в ноги родным исстрадавшимся людям,матерей расцелуем и подруг, что дождались, любя.Вот когда мы вернемся и победу штыками добудем —все долюбим, ровесник, и работу найдем для себя.

1945

" Я в гарнизонном клубе за Карпатами "

Я в гарнизонном клубе за Карпатамичитал об отступлении, читало том, как над убитыми солдатамине ангел смерти, а комбат рыдал.

И слушали меня, как только слушаютдруг друга люди взвода одного.И я почувствовал, как между душамисверкнула искра слова моего.

У каждого поэта есть провинция.Она ему ошибки и грехи,все мелкие обиды и провинностипрощает за правдивые стихи.

И у меня есть тоже неизменная,на карту не внесенная, одна,суровая моя и откровенная,далекая провинция — Война…

" Я был пехотой в поле чистом, "

Я был пехотой в поле чистом,в грязи окопной и в огне.Я стал армейским журналистомв последний год на той войне.

Но если снова воевать…Таков уже закон:пускай меня пошлют опятьв стрелковый батальон.

Быть под началом у старшинхотя бы треть пути,потом могу я с тех вершинв поэзию сойти.

Действующая армия, 1943-1944

МОГИЛА ПИЛОТА

Осколки голубого сплаваВаляются в сухом песке.Здесь всё:                и боевая славаИ струйка крови на виске…

Из боя выходила рота,Мы шли на отдых, в тишинуИ над могилою пилотаПочувствовали всю войну.

Всю.   От окопов и до тыла,Ревущую, как ястребок.И отдых сделался постылымИ неуютным городок.

Мы умираем очень просто,По нас оркестры не звенят.Пусть так у взорванного мостаНайдут товарищи меня.

" На снегу белизны госпитальной "

На снегу белизны госпитальнойумирал военврач, умирал военврач.Ты не плачь о нем, девушка,                 в городе дальнем,о своем ненаглядном, о милом не плачь.

Наклонились над ним два сапера с бинтами,и шершавые руки коснулись плеча.Только птицы кричат в тишине за холмами.Только двое живых над убитым молчат.

Это он их лечил в полевом медсанбате,по ночам приходил, говорил о тебе,о военной судьбе, о соседней палатеи опять о веселой военной судьбе.

Ты не плачь о нем,                 девушка, в городе дальнем,о своем ненаглядном, о милом не плачь...Одного человека не спас военврач —он лежит на снегу белизны                         госпитальной.

1945, Венгрия

" Мы не от старости умрем, — "

Мы не от старости умрем, —от старых ран умрем.Так разливай по кружкам ром,трофейный рыжий ром!

В нем горечь, хмель и ароматзаморской стороны.Его принес сюда солдат,вернувшийся с войны.

Он видел столько городов!Старинных городов!Он рассказать о них готов.И даже спеть готов.

Так почему же он молчит?..Четвертый час молчит.То пальцем по столу стучит,то сапогом стучит.

А у него желанье есть.Оно понятно вам?Он хочет знать, что было здесь,когда мы были там…

1946

БАЛЛАДА О ДРУЖБЕ

Так  в блиндаже хранят уюткоптилки керосиновой.Так  дыхание берегут,когда ползут сквозь минный вой.Так  раненые кровь хранят,руками сжав культяпки ног.…Был друг хороший у меня,и дружбу молча я берег.И дружбы не было нежней.Пускай мой след          в снегах простыл, —среди запутанных лыжнеймою всегда он находил.Он возвращался по ночам…Услышав скрип его сапог,я знал —      от стужи он продрогили  от пота он промок.Мы нашу дружбу         берегли,как пехотинцы берегутметр  окровавленной земли,когда его в боях берут.Но стал      и в нашем дележесна  и консервов на двоихвопрос:     кому из нас двоихостаться на войне в живых?И он опять напомнил мне,что ждет его в Тюмени сын.Ну что скажу!      Ведь на войнея в первый раз         побрил усы.И, видно,      жизнь ему вдвойнедороже и нужней,            чем мне.Час дал на сборы капитан.Не малый срок,            не милый срок…Я совестью себя пытал:решил,    что дружбу зря берег.Мне дьявольски хотелось жить, —пусть даже врозь,            пусть не дружить.Ну хорошо,      пусть мне идти,пусть он останется в живых.Поделит    с кем-нибудь в путии хлеб,    и дружбу          на двоих.И я шагнул через порог…Но было мне не сужденопогибнуть в переделке этой.Твердя проклятие одно,Приполз я на КП            к рассвету.В землянке      рассказали мне,что по моей лыжне ушел он.Так это он      всю ночь            в огнеглушил их исступленно толом!Так это он      из-за буграбил наповал из автомата!Так это он      из всех наградизбрал одну —            любовь солдата!Он не вернулся.           Мне в живыхсчитаться,      числиться по спискам.Но с кем я буду на двоихделить судьбу          с армейским риском?Не зря мы дружбу берегли,как пехотинцы берегутметр  окровавленной земли,когда его в боях берут.

1942–1943