Алексей Гамзов - Был таков

Был таков

стихи

Алексей Гамзов

© Алексей Гамзов, 2015

Фотограф Ангелина Гончарова

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero.ru

Горний друг

***Как причинное местооголяя приём,по дороге из детствада в родной чернозём,

через яростный верескпробиваясь на свет,словно рыба на нерест —промелькнула, и нет —

всё, что было под кожей,передам по рядам,но вот это, похоже,никому не отдам:

этот флуоресцентныйглаз-алмаз в небесах —несомненную ценностьдля сказавшего «ах»,

этот даже не голос —хронос, взятый внаём,полоскавший мне полостьпервосортным сырьём,

этот промысел смысла,исчисленье числас вящей помощью дышла,коромысла, весла.

Вот работа для плуга —я ль не плуг твой, Господь? —ради воздуха, духарезать землю и плоть,

быть, покуда не лягуи легка борозда —и трудом, и трудягой,и орудьем труда.

***Сами себе аплодируйте крыльями, птицы!Город проводит вас в странствие, тысячелицый.К югу, ребята! Довольно бесцельно носитьсяв небе столицы!

Сонмы дерев, как неделю не бритые спичкимашут ветвями вослед: «До свидания, птички!Преодолейте, любезные: тучки; кавычки;силу привычки».

Перелетая гурьбой за урез горизонта,что же вы ищите, шустрые? Бунта ли? Понта?Не удивлюсь, если попросту воздуха: он-тои разряжён  так,

чтобы впустить и вместить вас. Так будьте же                                                                                             скоры,будьте смелы, поглощая равнины и горы,пусть пощадят вас стихии и винтомоторы,сети и своры.

Вы-то летаете вольно, а мы, не в пример вам,разве что в адских машинах, подобны консервам,а на земле мы рабы своим грусти и нервам —как в Круге первом.

Род человеческий, занят своим аты-батом,кесарь, рожденный елозить – завидуй пернатым!Это они, а не мы, воспаряют к пенатам —белым, кудлатым.

Герой

Место временное, время местное, шесть ноль-ноль.

Герой уже на ногах и готов ко своей голгофе.

Он жарит сосиски, разрезанные повдоль,

пьет то, что он называет кофе,

подходит к двери, на ходу вспоминая пароль.

Но в энном акте, в такой-то по счету картинестановится ясно, что пьесе не будет конца.Взгляд застывает на праздно свисающем карабине.Зритель уходит. Герой опадает с лица.Марионетка преломляется посередине.

Потом герой убирает грим, угадывая в морщинах:довольно ли на этого мудреца простоты?Пока такой же герой, по ту сторону пустоты,весь в амальгаме, как свинья в апельсинах,ватным тампоном закрашивает черты.

Следующее «потом» наступает скоро:по телу героя гуляет улыбка породы Чешир,герою душно. Он смутно любит открытый ворот.И вот водолазка сорвана, летит в окно, как нецелый Плейшнер,падает и накрывает город.

По этому поводу немедленно наступает ночь.Герой не спеша рассценивается, как светило,которого нет, а за окнами так, точь-в-точь,как в куда, знатоки говорят, не пролезть без мыла.Рот уже на замке, но зевоты не превозмочь.

Теперь герой настолько раздет, что уже ни каплине напоминает свой собственный всем известный фотопортрет:какая-то ветошь, использованные прокладки, пакля.Наконец, герой раздевается полностью, превращает себя в скелетИ вешает себя в шкаф до следующего спектакля.

***Слабо ли в райские врата,не причинив себе вреда?дух оперировать без болислабо ли?Слабо, витийствуя – рожать?о братстве петь – из-под ножа?фабриковать, вскрывая веныкатреныо смысле сущего? Слабо вдвух пулях выразить любовь,сказать, мол, верю и надеюсь,прицелясь?Слабо не обломать перо,построчно потроша нутро,дословно на Сибирь, меся грязь,ссылаясь —источник счастья и обид,что столь же чист, сколь ядовит?Короче говоря, слабо лина воле?

Любимая, прости меня:и жить без этого огняневыносимо, и, тем паче,иначе.Я сам себя загнал, засимя сам себе невыносим,и – чудо – лишь тебе, постылый,под силу.

***Застудился самый главный орган.По живому – корка; загнан; согнан.Как петух, назначенный для плова,кровью бьется, ходит безголовосердце, колготит не по уму —не могу согреться потому.

Пригублю-ка зелена вина я.Порция бурды – как жизнь, двойная.Повод для высасыванья пальца:мол, не так ли ты меня, страдальца,мой Господь, вытягиватель жил,пригубил – как будто приглушил?

Будет срок, объявят траур в доме,втиснут в ящик, дырку в чернозёмена два метра в глубину смотыжат,подведут кредит и дебет – ты жетак и будешь рассекать озоншизым облаком, как пел Кобзон.

Где мои морально-волевые?Жернова, висящие на вые.В черепной коробке – мысль тверёза,как заноза, та, насчёт навоза,та, что светит превратиться в г…вашему покорному слуге.

Горний друг! раз никуда не детьсяпросто помоги согреться сердцу.И еще – снесу ли? – попросил бычтоб не зряшно, чтобы не вполсилы,на колени встал бы, как дурак,чтоб – сполна мне. Раз потом – никак.

***Про зверей из тех, чтоне едамне хватает текстаедва.Ходом черных черезчерный ходзверь имеет дерзость —идет.Кони ходят рысью,рысь – конем:этакою близьюрискнем.Как орлом пятак непал на пол,пятаком не звякнеторел.

Вот он, страх лесной иполевой,вот он, поклик совийи вой.Кандидат на мясо,на бобах,дожидаюсь часавпотьмах:за квасной, скоромныйальфабетпереломит кто мнехребет?И не ты ли, Боже,с полстрокивсадишь мне под кожуклыки?

***Я не бросал своих женщин,я просто сходил на нет,выскальзывал из тенет —ниже, медленней, меньше —приспосабливал старые клешнидля иных кастаньет.

Я не чурался отчизны,я просто не верил ей,выскальзывал из тенейочередной харизмы,самодостаток жизничаял главней.

Я не был искателем правды,я просто искренне лгал,предпочитал карнавал,прелести клоунады,я сроду не знал, как надо —я только слагал.

Высоких чувств не любил я,я просто к ним не привык,предпочитал плавникотращивать, а не крылья,от песенного бессильясрывался на крик,

но в нем-то и было пенье.А нынче – разлад и тишь.На грани срыванья крыш,на самом краю терпеньяскажи, что делать теперь мне?что ты молчишь?

***Ты кончишь работу и кончишься сам,но это не повод для скорби;все то, что ты здесь проповедовал псам —метафора urbi et orbi —оно адресовано, в общем, тому,с кем все это будет впервые:и чувств передоз, и услада уму,и длани, и перси, и выи.Представь: он вещает, задействовав рот,такой из себя гениальный,но так же подвержен гниению отгипофиза до гениталий,а там уж и следующий адресатмаячит, с младенчества смертью чреват.

Расхристанной жизни рисунок твоейкоряв, как партак моремана:вот птица в скрещении двух якорей,марина (зачеркнуто) анна,но в тихом сердечке иссинем твоемочерчен какой-никакой окоём,а значит, неважно, что гулко от псов(кому проповедовал) лая,что партию лет, и недель, и часов,безудержной стрелкой виляя,дотла отстучит пресловутый брегет.Все это – не повод для скорби, поэт.

***Ты прав, тысячу раз прав,

друг. Потуже крыло расправь,лети на круг изумрудных травв кругу ледников и неба.Легче воздуха балахон.Лети, поднимай баритон на тон:больше не гений – гелий.Вечно отныне кружить, Плутон:апогей, перигелийи вновь, тысячу раз вновь,как бог, который не есть любовь.Без помощи рыб и хлеба.

Ничто ничем не поправ.

Не считая дороги

***Трогаюсь, отправляюсь в путь,пускаюсь за солнцем, хочу вернутьдороге странника, соль судьбе,себя самому себе,

дрожь рукам и калибр глазам,короче, сокровищам их сезам,работу обуви, ритм душе:пущу ее неглиже

взапуски, от стерни к стерне,к последнему морю в чужой стране;альтернатива, когда к стенестена – это жизнь вовне

дома, тела, жилья вообще.Дерзаю исход от «еще» к «уже»:всем пятым точкам, ногам, углампротивоположность – там,

чёрт-те где, в неком пункте Б,которого смысл в самой ходьбе.Иду, пусть ноги меня несутневажно куда, не суть.

***Послушай, замолкает хруст.Уже никто не топчет хворост.Смотри, я набираю скорость,я пуст.

Смотри, дорога извилась.Смотри, вот я уже и точка.Я исчезаю, одиночкаиз глаз.

Смотри, полсолнца над землёй.Смотри, я вхож в него без стука.Я исчезаю, потому какне твой.

Не твой, не свой, ничей вообще.Еще мгновение – и кану.Подобен и праще, и камнюв праще

шагнувший путник – сам себепричина и объект движенья,род вызова и поклоненьясудьбе.

Бы

Искупляя свои грехи(как говаривал Навои),я накрапывал бы стихи,принимая их за свои.Либо, как говорил Ли Бо,о любви сочинял бы слоги,ибо только одно – любовьпомогает идти в дороге.Так взбираются к небесам:врут, камлают, ломают шею,ибо, как бы сказал я сам —но немею и не умею.

***Очнись на востоке, беспечный гайдзин,отведай сакэ, обездоль апельсини вторгнись, как в задницу – клизмав безмозглую бездну буддизма.

Стань лучше и чище процентов на -дцать,учись отрицать и на цитре бряцать,пой мантры на весь околоток,и пяткой лупи в подбородок.

Частушку на танка сменяй, самурай,от фудзи фигей и от гейш угорай,в тени отцветающей сливычерти иероглиф «пошли вы».

Освой караоке, сёппуку и го,поскольку без этих вещей нелегконайти, матерясь, по компасуматёрую Аматерасу.

Плыви, зарекись от тюрьмы и сумо,и коль просветленье не грянет само —прячь в жёлтое море концы, трус,и съешь обездоленный цитрус,

усни – и проснись в нашей дивной стране,где я эти строки пишу при луне,где васи, и маши, и вани —давно обитают в нирване.

***Вокруг гремело и орало —вода пустынный пляж орала.И бились мне в подметки: краб,худой пакет, помёт, икра.

Волна обрушивалась с мола,как тара с полок мегамолла,взрывался пластик и картонв количестве ста тысяч тонн.

Гранит захлебывался пеной,и пёр, глуша гагар сиреной,Горынычем, чей рык трояк —трехтрубный крейсер на маяк.

И я был выброшен на берегв одной из пятисот америк.Свободы раб, простора вор —я стал вам брат, солёный сор.

Мне довелось – стеная, горбясьбежать, обгладывая глобус,стелиться к точке нулевой,кипеть – я брат тебе, прибой.

Поджарый рыцарь, образ чей сер —я брат тебе, горластый крейсер.Не груз, но глас сквозь муть и жутьТы нёс – и это тоже путь.

Не бог весть что – пройти по краю,но лучшей доблести не знаю.И я шагал – под грай и вой,и будто слышал за спиной:

«Не бзди, не парь, не сожалей —три правила, беглец беспечный.Сейчас подлечим дух калечный:иди, смотри, вдыхай, шалей».

***…но есть ещё восток,где на исходе понтаалеет кровостоктакого горизонта,что хочется лететь,преобразившись в парус,взять всё, и даже смертьне оставлять на старость.

Но есть ещё заря,горящая, как примус,эпический разряд,плюс, победивший минус.Воспринимай навзрыд,как резаная ранаторжественно гориту края океана!

Но есть ещё весна,триумф Пигмалиона:рыбак кидает снастьв распахнутое лоновзволнованной волны.Ее плева тугаяпоспешно сеть пленитв глубины увлекая.

Но есть ещё любовь:она, прости за рифму,подмешивает в кровь,и уж, тем паче, в лимфутакого первача,эфира, жара, вара,что хочется кричатьнаперебой гагарам!

Пока ты здесь, покаты пишешь на колене,пока бежит рука —мой невеликий гений,уверуй в эту блажь,порыв, прорыв, отвагу,мусоля карандаш,корябая бумагу.

Камчатка

Так далеко, что, кажется, нигдемоя страна спускается к водеи исчезает под покровом глянца,поскольку невозможно продолжаться.

Так высоко, что, кажется, звезде,и той там не дано обосноваться,стоит поэт и чешет в бороде,шепча благоговейно:– Обоссаться…

Наверно, это буду я, о комвам эти строки мало что доложат.Ну пусть не я, но кто-нибудь похожий.Ведь где еще так ощутишь всей кожей,как, опасаясь море потревожить,туман течет смущенным молоком?

***Если хочешь, стремись, неофит,к небесам,ну, а мне и внизу не Аид,но Сезам,раз зима расплескала нефритпо глазам,будет море зеленого цвета.

Что по поводу робинзонад,Робинзон?Как насчет, Одиссей, сиренадв унисон?Над волной, как назло, то пассат,то муссон,не сезон, но не будем об этом.

Если хочешь, из дольних пещервоззови:– Отчего ты такой изувер,визави?– На войне, типа, ком а ля гер,шурави, —нам ответит незримый создатель.

Конец ознакомительного фрагмента.