Андрей Козырев - Расшифровывая снег. Стихотворения и поэмы

Расшифровывая снег

Стихотворения и поэмы

Андрей Козырев

© Андрей Козырев, 2017

ISBN 978-5-4485-4493-4

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Золотой песок

Я стоял, одинок, озирая сухие равнины…

Золотой песок

Мне вверен труд, пока не грянет срок, —Я промываю время, как песок,

Просеиваю в строчках прах веков,Взметнувшийся из-под чужих подков,

Ищу, свищу, взыскую, ворожуИ золотой осадок нахожу.

В нём быль хрустит, как золотая пыль —Погоня, плен, серебряный ковыль,

Хазарский свист, столетий звездопадИ облаков кочующий Царьград,

И сплётшиеся замертво тела,И двух людей пронзившая стрела —

Меня – с певцом, что в том, былом векуГремел струнами «Слова о Полку»…

И, мучаясь, тоскуя и любя,Из древних стрел я выплавил себя.

Я выплавил из сабель свой напев,Что лишь окрепнет, в душах отзвенев.

И пусть течёт сквозь веки и векаМоя строка, как Млечная река,

Как трубы птиц над Сулой и Двиной,Как лисий порск, как древний волчий вой —

И не найдёт вовек в пути преградНебесных туч кочующий Царьград!

Город

Омску – отцу, другу и брату

в канун трёхсотого дня рождения

в полную собственность

предназначается

Город смутный, город достоевский,Плеть Петра да посвист Ермака…Брат, наследник, сын столицы невской,Ты не изменился за века.

Здесь лежит Великий путь – к востоку.Здесь лишь ясно, как земля кругла.Здесь земные отбывали срокиТе, кого Москва не приняла:

Казаки, острожники, поэты —Вечные изгнанники страны…Здесь столица возвышалась летом,Осенью – пылал пожар войны.

Власть меняла лики и названья,Только суть во все века одна —Холод, вьюги, каторжные бани,Плеть, шипы, острожная стена.

Крепость. Пушки. Мрак – сильней сияний.Старая церквушка. Вечный Бог.И над белизной старинных зданийНебосвод, как обморок, глубок.

Ни войны, ни мира, ни покоя…Тёмные дома. Глаза огней.Вьётся снег над черною рекою,Вьётся дым над родиной моей.

А в минуты ясности короткойВижу я, как сквозь глубокий сон:Спорят в небе Змий и Агнец кроткий,Спорят в небе Лев и Скорпион.

На пути Сибирском, как на нерве,Город обречен веками жить…Здесь Ермак ещё раз тонет – в небе:Небосвод в доспехах не проплыть.

А когда в степных просторах дальнихГром грохочет, всех смертей грозней —То бросок костей, костей игральных,Ставка же – судьба земли моей!

Для игры священной опустелиШахматные клетки площадей,Клетки, на которые летелиГоловы проигранных людей…

…Много есть дорог на белом свете,Много предстоит мне повидать,Много городов развеет ветер,Так, что и следов не отыскать,

Но о том, что видел в колыбели,Вечно помню – с болью и трудом:Достоевский. Белые метели.Чёрная река и Мертвый дом.

Москва

Третий Рим – гениальный юродивый —

Расправляет лохматые волосы.

Третий Рим, второй Ершалаим —Сколько прозвищ мы тебе дарили?Мы торгуем, строимся, горим —Вечен ты в своей лукавой силе.

Над тщетой опальных наших дней,Где мелькает злоба дня пустая,Вновь Москва, как город-Назорей,Волосы – дороги распускает —

Спутанные, в седине снегов,Словно сеть, которой ловят небо…Семь холмов, семь башен, семь Голгоф,Лоб Земли, сплетенье русских нервов.

С древности, с монголов, с КалитыТы сбирала землю по крупицам,Чтоб смогли все русские мечтыО твоё величие разбиться.

Слобода за слободой росли,Ни мороз, ни враг им не был страшен,И тянулись к небу от землиПальцы красные кремлёвских башен…

Прирастая гордостью своей,Строилась ты на крови и славе —Каменными юбками церквей,Медными волнами православья…

Из судеб нарублены рубли…Полон мыслей о стране распятойЛоб, таящий мозг всея Земли,Словно площадь Красная, покатый.

Лобные места, кресты церквей,Автотрассы, башни, дым и грохот…Слился с правдой – общей и моей —Этот злой, великий, тёмный город.

Третий Рим, огромен и суров, —Сердце, кровь гонящее без цели,Город звона, казней и крестов,Город плясок, гульбищ и метелей…

В нем хранится, до поры таим,Русский путь от смерти к воскресенью —Третий Рим, второй Ершалаим,Город – царь и город – наважденье.

Девяностые

Юнне Мориц

Девяностые, девяностые —Дни кровавые, ночи звёздные…Грусть отцовская, боль привычная…Это детство моё горемычное.

Трудно тянутся годы длинные,И разбойные, и соловьиные…В подворотнях – пули да выстрелы,А над грязью всей – небо чистое.

Вот и я, мальчишка отчаянный,Непричёсанный, неприкаянный.На глазах детей – слёзы взрослые…Девяностые, девяностые.

Дома маются, пьют да каются —Водка горькая, желчь безлунная…И во мне с тех пор кровью маютсяДетство старое, старость юная…

Искупают с лихвой опричникиСмертью горькою жизни подлые…И так тесно, так непривычно мне,И так жарко и пусто под небом.

Жить без возраста, жить без времени —Вот судьбина какая вздорная!Выбрал Бог да родному племени —Душу светлую, долю чёрную.

И не взрослые, и не дети мы —Разве мало изведал скитаний я?И столетьями, и столетьями —Испытания, испытания…

Девяностые, девяностые —Дни кровавые, ночи звездные…Кражи, драки – под солнцем яростным…Это детство моё – старше старости.

«Любой, кто засыпает, одинок…»

Любой, кто засыпает, одинок.Кто б ни был рядом, ты – в отдельном мире,Но в той вселенной есть твой городок,В нём – тот же дом и тот же мрак в квартире.Бывает, погружаешься во мрак,А в нём – всё лучше, чем при свете, видно:Грязь, неуют, за домом – лай собак,Что скалят зубы, злятся: им обидноНа пустоту, в которой тяжело…Но за стеной спокойно дышит мама,Сквозь стены слышишь ты её теплоВсем существом, своею сутью самой.Да, ты – дитя. Но, увлеченный тьмой,Ты постигаешь холод жизни краткой,Вперив глазенки в тёмное трюмоНапротив детской маленькой кроватки.Там – то ли тень, а то ль твоё лицо,А то ли кто-то третий, страшный, страшный,Кто время сна жестоко сжал в кольцо…Но думать, кто, не важно. Нет, не важно.…Страшилка это или анекдот,Воспоминанье, ставшее лишь знаком?При свете мир давно уже не тот…Но в темноте он вечно одинаков.Днем – жизнь, дела: не выйти за черту.А ночью – тот же детский страх спасенья,И тот же лай собак на пустоту,И тот же Третий меж тобой и тенью,

И – сквозь пространство – мамино тепло…

Воробьиная ода

Дмитрию Соснову

Воробей, ты – великая птица…

Неужели тебя мы забыли?Для меня ты всегда всех живей —Спутник детства, брат неба и пыли,Друг игрищ и забав, воробей!

Ты щебечешь о небе, играя,Неказистый комок высоты, —Сверху – небо, внизу – пыль земная,Между ними – лишь ветка да ты!

Как ты прыгаешь вдоль по РоссииНа тонюсеньких веточках ног —Серой пыли, особой стихии,Еретик, демиург и пророк.

В оптимизме своём воробейском,Непонятном горам и лесам,Научился ты в щебете детскомЗапрокидывать клюв к небесам.

Воробьиною кровью живее,От мороза дрожа, словно дым,Я, как ты, ворожу, воробею,Не робею пред небом твоим.

И зимой, воробьясь вдохновенно,Не заботясь, как жил и умру,Я, как ты, воробьинка вселенной,Замерзая, дрожу на ветру…

Но, пока ты живёшь, чудо-птица,На глухих пустырях бытияВоробьится, двоится, троитсяВоробейная правда твоя!

Запретный город

Дмитрию Мельникову

В запретном городе моём,В оазисе моём —Аллеи, пальмы, водоём,Просторный белый дом.

Туда вовеки не войдутНи страх, ни суета.Там жизнь и суд, любовь и трудЦветут в тени Креста.

Там тысячью горящих уст —Лиловых, огневых —Сиреневый глаголет кустО мёртвых и живых.

Там полдень тих, там зной высок,Там всё Господь хранит —И прах, и пепел, и песок,И мрамор, и гранит.

Там миллионы лет закатГорит во весь свой пыл,Там голубь осеняет садШестёркой вещих крыл.

Дрожит в тени семи ветвейГорящая вода,И в дом без окон и дверейВхожу я без труда.

Былых истлевших дней золаЕдва шуршит во мне,И вырастают два крылаВ груди и на спине.

Там, в одиночестве моём,Заполненном людьми,Звучат сияющим ручьёмСлова моей любви.

Там огненно крылат закат,Оттуда нет пути назад…Но где они, не знает взгляд,Ищу их вновь и вновь —Запретный дом, запретный сад,Запретную любовь.

Колыбельная