Ким Сон - Пылающие листья

Сон Ким Цын

Пылающие листья

Ким Цын Сон

Пылающие листья

Перевод с корейского Геннадия Прашкевича, Владимира Горбенко.

О Ким Цын Соне

Он был крупный, круглый, как сивуч, человек; казалось, его широкое круглое лицо, как у настоящего сивуча, пересекают боевые шрамы. Но, разумеется, никаких шрамов не было, были глубокие морщины. В Южно-Сахалинске он жил на улице космонавта Поповича. Когда я появлялся в доме, Ким Цын Сон встречал меня словами: "Хозяин пришел."

Хозяином я не был.

Мне просто нравились стихи Ким Цын Сона.

Переводя его стихи мы с В. Горбенко пытались передать их скрытую интонацию. Невозможно передать корейскую графику, в самих начертаниях иероглифов - свой смысл, но интонацию передать можно. Стихи Ким Цын Сон резко выделялись своей оригинальностью, непохожестью на всех прочих сахалинских поэтов. А жизнь, как известно, жестко относится к тем, кто выделяется из толпы.

В быту Ким Цын Сона называли Владимиром Сергеевичем.

Родился он 11 сентября 1918 года во Владивостоке. Море всегда было перед его глазами. "Маленький краб, выбиваясь из сил, тщетно старается к морю пробраться..." Ким Цын Сон задолго до конца предугадал свое будущее. "Горькая участь: зеленой волной выброшен в камни, опутан травой, брошен в песках - задыхаться."

С четырех лет Ким Цын Сон рос без отца, с десяти - без матери.

Я узнал об этом уже после смерти Ким Цын Сона - от Зои Иннокентьевны, его вдовы. Вырастила будущего поэта родная тетка. Учился Ким Цын Сон в корейской школе, но с четырнадцати лет вынужден был зарабатывать на жизнь. В 1937 году он разделил участь всех дальневосточных советских корейцев. Сейчас мало кто помнит постановление СНК СССР, ЦК ВКП (б) от 21.08.37 за №1428-326 "О выселении корейского населения пограничных районов Дальневосточного края в Среднюю Азию". Но те, кого это постановление коснулось, никогда о нем не забывали.

Закончив иностранное отделение (английский язык) Кзыл-Ординского пединститута, с 1946 года Ким Цын Сон жил в Ташкенте, преподавал в средней школе корейский язык, и там же, в Ташкенте, издал первые книги и там же был принят в Союз писателей СССР.

В некотором смысле это было чудом. Ведь до 1953 года дальневосточные корейцы находилось на положении спецпереселенцев. Им было запрещено перемещаться по стране, у них не было советских паспортов, у них не было практически никаких политических и гражданских прав.

Но времена менялись.

Иногда мне кажется, что это вовсе не заслуга людей.

В 1955 году Ким Цын Сон с семьей получил разрешение вернуться на Дальний Восток. Он, не колеблясь, выбрал Южно-Сахалинск. "Как тогда я взволнован, о море! Тридцать лет для тебя, что за срок? Только вот... Кожу сморщило время, валуны превратило в песок..."

В Южно-Сахалинске Ким Цын Сон работал заместителем главного редактора корейской газеты "По ленинскому пути".

В 1968 году в Южно-Сахалинске по приказу первого секретаря Сахалинского обкома партии П. А. Леонова в приказном порядке была закрыта единственная на весь остров корейская школа. На закрытом партийном собрании Ким Цын Сон заметил: "Если закрыли единственную корейскую школу, то кто в будущем будет читать нашу единственную корейскую газету?" Секретарю обкома слова Ким Цын Сона не понравились, а тут ещё в корейской газете по случаю празднования 20-летия со дня образования КНДР появилась редакционная статья. В её основу легли материалы одного из корреспондентов ТАСС за 6 июля 1968 года. Немедленно было отдано распоряжение отыскать в статье, ответственность за которую нес Ким Цын Сон, какой-нибудь политический криминал, и такой политический криминал, разумеется, был найден. Я уж не помню, в чем он заключался, но он был найден. Ким Цын Сона немедленно изгнали из редакции.

Чтобы кормить семью, поэт устроился завхозом в столовую.

Тогда это не было исключением. Тогда это было бытом. Все продолжали жить, делая вид, что ничего особенного не произошло. Только мы с В. Горбенко продолжали переводить стихи Ким Цын Сона, изредка печатая их в журналах "Дальний восток" (Хабаровск), "Байкал" (Улан-Удэ), "Сибирские огни" (Новосибирск) - подальше от Сахалина. Однажды стихи Ким Цын Сона напечатал даже софроновский "Огонек". А сам Ким Цын Сон работал завхозом в столовой. Время от времени мы встречались в его небогатом, но всегда гостеприимном доме.

"Хозяин пришел!"

Таинственная корейская кухня. Таинственные корейские настойки. И, как всегда, стихи. Но что-то уже незримо стояло между нами: читая свои печальные строфы, Ким Цын Сон только делал вид, что у него есть будущее.

Он так и умер завхозом столовой.

Но поэт может умереть завхозом провинциальной столовой, а остается в памяти поэтом. И никто, никакой режим, никакие установки ничего поделать с этим не могут.

Геннадий Прашкевич

ВОСПОМИНАНИЯ О КОРЕЙСКОМ ПОЭТЕ

КИМ ЦЫН СОНЕ

Прежде всего вспоминаю лоб:

выпуклый, желтый, блестя пластмассой,

он возвышался как злой сугроб

над потемневшей от времени массой

щек, подбородка. Сплетенье жил,

съеденных нервами в сумрачных драках.

Он по-корейски кричал и выл,

он по-корейски молил и плакал.

"Переводи, - умолял, - вводи

слово за словом в тот мир, что спаян

словом и делом. Переводи!

Все - на тебе. Ведь ты - хозяин."

Падая лбом на край стола,

будто предчувствуя холод разлуки,

он на мгновение умолкал,

веки сжимал, опускал руки.

"Переводи! - умолял. - Вводи

в лес, где ручей никогда не смолкает,

в ночь, где смятением махнут дожди,

в дождь, где снега, как смятение, тают.

Переводи! Над сиянием слов

дух затаив, будто дышишь на свечи!"

И он умолял говорить про любовь,

и холод сводил его круглые плечи.

И через безденежье, через борта

дней, что иллюзий давно не питают:

"Розе, - шептал он - благоухать

злые шипы никогда не мешают."

Ким Цын Сон

ПЫЛАЮЩИЕ ЛИСТЬЯ

* * *

В темноте ничего не найдешь,

в тишине ничего не услышишь.

Только ночью с глазами закрытыми

можно видеть все то, что невидимо.

Можно слышать все то, что неслышимо

ощутить

приближенье

стихов.

* * *

Черемуха осыплет белый цвет

На тропы, приводящие к разлуке.

О, не смотри,

что волосами сед,

весною и цветами пахнут руки.

* * *

И опять весна наступает,

сходит снег, как моя тоска,

солнце жжет...

Быть может, растает

белизна

моего

виска?

* * *

Хотя весна

не вижу ласточек,

не слышу соловья,

и берег пуст, лишь чайки мечутся, играют,

танцуют над водой,

ведь море - их земля,

они его пустынным принимают.

* * *

Я стою в полосе прибоя

до колен закатав штаны.

Между мною и Солнцем дорога

пролегла лучом золотым.

Я колеблюсь,

легка тревога.

Ах, успею ли я схватить

уходящее в море Солнце?

А вода

так щекочет ноги!

* * *

Минувшей ночью набросал мороз

на стекла стебли белоснежных роз.

Но слаб цветок,

не знающий земли

все утро слезы

по стеклу

текли.

* * *

На иву, как на юность, я гляжу.

Не умолкай, невидимая птица!

на детскую свирель похож твой плач.

* * *

Воды напившись, не таи обиды

на мшелый камень, что в воде лежит.

Источник глохнет, если нет защиты,

как гибнет воин,

потерявший щит.

* * *

Полвека ждал,

был черен, как грачи.

И жду опять

еще пройдут полвека.

Но цвет моих волос неотличим

от белого

рассеянного

снега.

* * *

Я у костра пью черный чай из кружки

и, вглядываясь в небо, тороплю

бесстрастный голос матери-кукушки:

продли мне жизнь,

как я мгновенья длю!

Но голос птицы медленно стихает

и стоит ли мгновенья торопить?

Она мне жизнь наполнила стихами,

чем я её сумею отдарить?

* * *

Любовь сведет нас

и умчится,

и не подскажет - ждать или не ждать.

Но стоит даже на день разлучиться

является

опять.

* * *

Хлопья белые,

сопки белые,

бел простор

и белы дороги.

Лишь ворона топорщит перья,

видно, хвастает

черным цветом.

* * *

Проснулся вдруг - дождь по стеклу стучит.

Сто раз я умолял - цветов не трогай!

Исполнилось:

луч Солнца на цветах.

* * *

Как утешенье, ласковый рассвет

приходит посидеть у изголовья.

Уж десять дней

тебя со мною нет!

* * *

Как мне любить тебя не просто!

но без любви ещё трудней.

Моя любовь к тебе, как этот остров

моя судьба.

Я счастлив ей.

* * *

Луна в тишине.

Под окном георгины.

На стеклах и стенах бегущие тени.

Но как мне стихами сказать о виденье?

Жену разбужу.

* * *

Если бы в миг единый

выпали нам все радости,

скопленные за полвека,

если бы в миг единый

выпали нам все горести,