Владимир Круковер - От Аллегро до Аданте

Владимир Иванович Крук

От Аллегро до Аданте

*** 

И это кладбище,однажды...Но в третий раз, в четвертый раз;и каждыйпохоронен дважды,хотя и не в последний раз.

Какой-то странный перекресток:На красный цвет дороги нет.Столетний разумом подростокЕхидно шепчет мне: «Привет».«Здорово, – отвечаю скучно, —Чей прах тут время хоронит?»Могилы выкопаны кучноИ плесенью покрыт гранит.

И повторяется,однажды...В четвертый раз и в пятый раз;места,где похоронен каждый,хотя и не в последний раз.

Пылает красный. Остановка!От перекрестка ста дорог.В глазах столетнего ребенкаЕсть не стареющий упрек.Могилы – в очередь к исходу,Надгробья – в плесени веков,Дурацкий памятник народуВ скрипучей ветхости бех слов.

Как красный глаз шального Бога,Как сфетофор с одним глазком,Моя – вдоль кладбища – дорогаС присохшим к разуму венком.

И повторяется,однажды...И в пятый раз, и в сотый раз,Апрельский поезд,ЗнойИ жажда,И чья-та смерть,Как Божий глас...

28 апреля 2000.

Утром, после того, как поезд «Янтарь» ночью переехал женщину, о чем я еще не знал, когда написал это стихотворение.

*** 

Кто то живет в музыке фортепьяно.В мире Моцарта и Чайковского,В торопливом аллегро рояльных струн.Кто то живет в музыке скрипки.В девственном изгибе ее грифа,В длинном всхлипе скрипичной струны.Кто то живет в музыке флейты.В нежном дыхании ее голоса,В свирельной пасторали ее выдоха.Кто то живет в музыке гитары.В цыганской вальяжности ее переборовВ романтичности ее голоса.Кто то живет в музыке органа.В мире Баха и Храмов,В космическом многоголосии его труб.Я живу в мире клавесина.В хрустальности его звуков.В ужасной прелести прошлого.Жаль, только, что нет у меня клавесина. 

*** 

Снимите шапки перед мавзолеем,В котором прах задумчивый лежит.Лежит спокойно беспокойный Ленин,У стен Кремля великого лежит.Снимите шапки, не спеша войдитеИ этот труп спокойно разглядите,Чей на портретах радостный оскал.Как долго он Россией торговал!Теперь лежит, нахохлился, как кочет,И над Россией проданной хохочет,И жалок голый черепа овал.И скулы Чингис-хана, не ссыхаясь,Рельефно выступают под глазницы,И все идет толпа к немой гробнице,Чтоб поклонится? Или чтоб понять?Но мертв под желтой кожей мощный череп,И тягостно обычаю поверить,Что мертвых неэтично оскорблять.Его иконы мрачною усмешкойНа мир глядят. Люд молится поспешно,Вдыхая сладкий смрад от трупов книг.И – никто, чтоб проколоть гнойник.Снимите шапки. В этом мавзолееЛежит, как идол, равнодушный Ленин.Сквозь узкое окошко виден рот,На вечную усмешку осужденный,И, словно на заклание, народК нему идет, Свободой угнетенный.

*** 

Погадала... На сердцеСтало легче, вроде.Кошка нынче ластиться,Как к плохой погоде.Ты опять за старое,Ты опять гадаешь,Будто все бывалоеЗаново листаешь.А стихи, как песенка,Грустные и нежные,И слова, как лесенка,В сумерки безбрежные.Пишутся и пишутся,И легко читаются,А тобой услышаться.А, как кровь впитаются.

*** 

Санкт-Петербург лежит в ночи.Ночное требуйте такси,На Черной речке ждет вас ОнПод звук скрежещущий ворон.На Черной речке много летВас ждет дуэльный пистолет,Вас ждет усталый секундант,Бретер, повеса и педант.Вас ждет молчание ночи– Ночное требуйте такси,– И вмиг туда, где пистолетВас ждет угрюмо много лет.

*** 

Отойди. Но от этой встречиОтойти невозможно...НочьПредвещает на Черной речкеОбнаженную правду – ложь.Отойди.И спокойным шагомПриближайся к проклятью дня,И в дуэльную сущность разомОкуни горожанина.

*** 

А потом на такси рассветномТы вернись в тишину квартир,И на листике неприметномЗапиши, кто кого убил.

*** 

Расстреляйте меня под утро,Все равно я давно убит,И на речке той неуютноМое тело в снегу лежит.Воздух утренний очень гулок,Дым из дула... И все – зола.И стоит секундант – придурок,Словно призрак того вчера.А таксисты в двадцатом веке,Тормозят, чтоб тебя вестиВ это прошлое...Стынут реки,На часах еще без пяти...У кого-то свиданье с дамой,У кого-то свиданий нет,Я прощаюсь сегодня с мамойИ беру с собой пистолет.Утро гулкое, снег сыпучий,Невозможно колючий снег,И до носа закутан кучер,И кончается прошлый век.Еду я и мой вальтер старый,В пиджаке на груди лежит,И шофер на такси устало,Про инфляцию все брюзжит.И жужжат фонари на старых,На облупившихся столбах,А ямщик, как шофер усталый,Норовит завернуть в кабак.Секунданты, нахохлив спины,И упрятав носы в пальто,Режут линию в снеге синем,Только это еще не то.То наступит, когда проклятьемПриподнимется пистолет,Чьих-то лиц, чьих-то рук распятье,Тех, которых давно уж нет.Чьих-то слов безобразный шорох,Чей-то стонИ удар о снег,И одежды ненужной ворох,И дрожанье замерзших век.А потом, когда тело взгрузятНа пролеткуИ вскач – к врачу,Я куплю у на проспекте водку,И грехи свои залечу.

*** 

Жевать свои стихи, как жвачку,Устать от вялости строки,И ждать от гения подачкуВ снегу колючем у реки.Поднять тяжелое запястье,Прицел заучен был за век,И выстрел, словно бы причастье,И крест тяжелый – пистолет.И тишина, но искупленьеЕще готовится. ИсходДавно назначен. ПреступленьеСвершилось...

*** 

Решетки, снег, унылый вечер,Извозчик, легкий стук копыт,И чей-то веер, чьи-то плечи,И кто-то речи говорит.И кто-то нес цветы к надгробью,А кто-то воздрузил плиту,А кто-то смотрит изподлобьяНа человечью суету.А я опять в унылый вечерИду ссутулившись к реке,Хоть не назначены там встречи,И нет убийцы в парике.Смотрю на смуглые решетки,Сквозь ночь мне слышен стук копыт,И рвется хриплый стон из глотки,И сердце горестью свербит.

*** 

Мне все время это чудится,Просто грех,В фонарях беззвучных улица,Черный снег,Я листок спешу дописывать,РассвететИ в то утро очень чистоеЖизнь пройдет.Будет речка не замершаяЧуть журчать,Будет эхо меня прошлоеОкликать,Распахнет рубаху доктор мнеНа груди,И привидится кошмар во сне —Разбуди.Не добудишься теперь меня,Просто грех,Переулками заблудишься,Просто смех,Фонари в беззвучных улицахОтгорят,Речки Черные запрудятся,Отжурчат.

*** 

Я лабиринтом улиц ранним утромПройду и выйду к месту,Где дуэльДолжна свершится.Я – усталый Уллис,И стих мой – на подверстку нонпарель.Я выйду и замру между акаций,Дождусь, когда пролетка подойдет.Увижу все,Но не смогу вмешаться,И смерть меж мнойНа землю упадет.И будет так стонать она,Как будтоСамоубийством разрешилась смерть,И будет чернымИ кровавым утро,А тень акаций хлещет, словно плеть.

*** 

Мне кажется, что я опять в Москве,Из под машины выскочил счастливо.Нет, я сижу тихонько на травеВ каком-то парке в центре Тель-Авива.Никто не смотрит хищно на меня,Никто не просит закурить и денег.И даже пламя вечного огняНе бьется у заплеванных ступенек.Не громыхает хиленький трамвайС нашлепками о «баунти» и «марсе»И никакой прохожий негодяйНе рассуждает о рабочем классе.Никто про перестройку не гундит,Никто не вспоминает время путча.И то, что человек в траве сидит,Ничье самосознание не мучит.Все порвано давно. Закрыт хешбон,Я к «должности» олима привыкаю.Здесь мне не скажут: убирайся вон!В очередях меня не затолкают.Символик нет, хоть символ – вся странаИ нет плакатов с текстом дебилизма,А вот детьми исписана стена,Но в надписях не славится Отчизна.В их тексте больше слово sex видно,А может быть, чего-нибудь похуже...Зато не хлещут горькое виноИ меж собой так трогательно дружат.Они горды ТАК Родиной своей,Своей такой малюсенькой страною,И так они похожи на людей,Что я, порой, от зависти к ним вою.И зависть эта вовсе не во грех,Я вою лишь о том, что был закован,Что я среди ребяческих утехНе замечал насколько обворован.Что я кричал: Москва, моя, Москва!И слал привет кремлевским воротилам...Москва. Москва... Я убежал едва,Что бы дожить умеренно счастливым.Что б на траве тихонько посидеть,Ничей покой при том не потревожить,Что бы чуток под старость по умнеет,Порадовать детей счастливой рожей.И, если вспыхнет в памяти Москва,Которую покинул торопливо,Вмиг успокоят воздух и траваВ каком-то парке в центре Тель-Авива.

***