Генрих Гейне - Флорентийские ночи Страница 10

С величавой грацией покоясь в кресле, в одной руке держа букет цветов, другой опираясь на подлокотник, мадемуазель Лоране сидела неподалеку от карточного стола и, казалось, все свое внимание отдавала игре. Величаво-грациозен и вместе с тем очень прост был ее белый атласный наряд. Никаких драгоценностей, кроме браслетов и жемчужных булавок. Ворох кружев покрывал юную грудь, по-пуритански покрывал ее до самой шеи, и этой целомудренной простотой наряда она являла трогательно-милый контраст с яркой пестротой и сверканием бриллиантов на туалетах перезрелых дам, которые сидели близ нес, выставляли на обозрение развалины былого великолепия, уныло оголяя то место, где некогда стояла Троя. Она же по-прежнему была дивно хороша и восхитительно сурова, и меня необоримо влекло к пей, наконец я очутился позади ее кресла, я горел желанием с ней заговорить, но не решался из какой-то конфузливой деликатности.

Должно быть, я довольно долго стоял за се спиной и молчал, как вдруг она выдернула из букета один цветок и, не оглядываясь, через плечо протянула его мне. Цветок издавал необыкновенное благоухание, которое околдовало меня. Я разом отрешился от всех светских условностей и чувствовал себя как во сне, когда делают и говорят что-то неожиданное дли нас самих и слова наши становятся по-детски доверчивы и бесхитростны.

Спокойно, невозмутимо, небрежно, как ведут себя со старыми друзьями, перегнулся я через спинку кресла и шепнул на ухо молодой даме: "Мадемуазель Лоране, а где мамаша с барабаном?" -- "Мамаша умерла",-- ответила она мне в тон спокойно, невозмутимо и небрежно.

Немного погодя я снова перегнулся через спинку кресла и шепнул на ухо молодой даме: "Мадемуазель Лоране, а где ученый пес?" -- "Сбежал куда глаза глядят!" -- отвечала она тем же спокойным, невозмутимым, небрежным тоном.

И еще немного погодя я перегнулся через спинку кресла и шепнул на ухо молодой даме: "Мадемуазель Лоране, где же карлик, мосье Тюрлютю?" -- "Он у великанов на бульваре du Temple",-- ответила она.

Не успела она произнести последние слова, опять все тем же спокойным, невозмутимым, небрежным тоном, как солидный пожилой мужчина высокого роста, с осанкой военного, приблизился к ней и сообщил, что карета ее подана.

Не спеша поднявшись с кресла, она оперлась на его руку и, не удостоив меня ни единым взглядом, удалилась вместе с ним.

Хозяйка дома весь вечер простояла на пороге главной залы, одаривая улыбкой всех входящих и выходящих гостей; когда я подошел к ней и спросил, кто такая молодая особа, только что ушедшая с пожилым господином, она весело рассмеялась мне в лицо и воскликнула:

"Господи, откуда мне знать всех на свете! Я знаю ее не больше, чем..." Она запнулась, потому что едва не сказала: "Не больше, чем знаю вас". Меня она в тот вечер тоже видела впервые. "А ваш супруг не мог бы осведомить меня?- предположил я.- Где мне найти его?" --"На охоте в Сен-Жермене,--ответила она, рассмеявшись еще веселее,-он уехал сегодня на рассвете и возвратится лишь завтра вечером... Но погодите, я знаю человека, который долго беседовал с интересующей вас дамой; имени его я не помню, но вам без труда удастся его отыскать, если вы будете спрашивать о молодом человеке, которому Казимир Перье дал пинка уж не знаю куда".

Нелегкая задача -- найти человека по той единствен

ной примете, что министр дал ему пинка, однако я скоро его разыскал и попросил дать мне сколько возможно подробные сведения о своеобразном создании, которое внушало мне большой интерес и которое я описал достаточно живо.

"Да, я прекрасно знаю ее, -- заявил молодой человек,-- я беседовал с ней на многих вечерах",-- и он пересказал мне кучу несущественной болтовни, которой старался ее занять. Более всего его поражал задумчивый взгляд -неизменный ее ответ на расточаемые им комплименты. Немало удивлялся он и тому, что она всякий раз отклоняла его приглашение на контрданс, уверяя, что не умеет танцевать. Никаких имен и обстоятельств ее жизни он не знал. И сколько я ни расспрашивал, никто не мог подробнее осведомить меня. Тщетно бегал я по всяческим вечерам, мадемуазель Лоране я нигде больше не встретил.

-- И это вся история? -- возмутилась Мария, медленно поворачиваясь и сонливо зевая.-- Это и есть вся ваша необыкновенная история? И вы ни разу больше не видели ни мадемуазель Лоране, ни мамаши с барабаном, ни карлика Тюрлютю, ни ученого пса?

-- Лежите спокойно,-- потребовал Максимилиан,-- я повидал их всех, даже и ученого пса. Правда, ему, горемыке, пришлось очень плохо, когда я встретил его в Париже. Дело было в Латинском квартале. Я как раз проходил мимо Сорбонны, когда из ее ворот вырвался пес, а за ним дюжина студентов с палками, к студентам скоро примкнуло две дюжины старых баб, и все хором вопили: "Бешеная собака!" Несчастное животное, казалось, было очеловечено смертным страхом,--как слезы, текла из его глаз вода, и когда оно, еле переводя дух, пробегало мимо меня и его увлажненный взгляд скользнул по мне, я узнал старого моего друга, ученого пса, некогда слагавшего хвалу лорду Веллингтону, на диво английскому народу. А вдруг он и в самом деле взбесился? Может статься, он спятил от пущей учености, продолжая курс обучения в Латинском квартале? Или же, тихо рыча и скребясь, он на такой манер выразил в Сорбонне свое неодобрение по поводу самоуверенного шарлатанства какого-нибудь профессора, а гот постарался избавиться от нежелательного слушателя, объявив его бешеным? Молодежь не вникает, ущемленное ли профессорское зазнайство или зависть к возможному конкуренту впервые возопили: "Бешеная собака!" -- молодежь бездумно пускает в ход палки, а тут и старые бабы рады поднять вой, заглушая голос невинности и разума. Мой бедный друг был обречен, у меня на глазах его беспощадно прикончили, предав поруганию, и наконец бросили в помойную яму. Бедная жертва учености!

Не многим лучше было положение карлика, мосье Тюрлютю, когда я нашел его на бульваре du Temple. Хотя мадемуазель Лоране и сказала мне, что он отправился тула, но то ли я не надеялся всерьез отыскать его там, то ли мне мешало тамошнее многолюдие, словом, я очень нескоро добрался до сарая, где показывают великанов. Войдя, я увидел двух долговязых лодырей, которые валялись на нарах и, разом вскочив, стали передо мной в позах великанов. На самом деле они вовсе не были так велики, как выхваляли себя в афише. Это были два долговязых малых, одетых в розовое трико. Они носили очень черные, может быть, фальшивые бакенбарды и потрясали над головами выдолбленными внутри дубинами. Когда я спросил у них о карлике, о котором тоже оповещала афиша, они ответили, что уже месяц, как его не показывают по причине все усиливающегося недуга, однако посмотреть на него я все же могу, ежели уплачу за вход вдвойне. Как охотно платишь вдвойне, лишь бы повидать старого друга! Но, увы! Этого друга я застал на смертном ложе. Смертным ложем его была, в сущности, детская колыбель, и в ней лежал несчастный карлик с желтым сморщенным старческим лицом. Девчушка лет четырех сидела подле него, качала ногой колыбель и веселеньким, шаловливым голоском напевала: "Спи, Тюрлютюшенька, спи!"

Заметив меня, карлик как мог шире раскрыл белесые, стеклянные глаза, и бескровные губы его дрогнули жалостной улыбкой,-- он, по-видимому, сразу же узнал меня, протянул мне иссохшую ручку и чуть слышно прохрипел: "Старый друг!"

Да, в тягостном положении застал я тою, кто уже на восьмом году жизни имел долгую беседу с Людовиком Шестнадцатым, кого царь Александр кормил конфетами, принцесса Киритц держала на коленях, кого обожал папа и недолюбливал Наполеон. Последнее обстоятельство огорчало беднягу даже на смертном одре или, вернее, в смертной колыбели, и он оплакивал трагическую судьбу великого императора, никогда его не любившего, но так прискорбно окончившего жизнь на Святой Елене,-- "Совсем как я кончаю ее,-- добавил он,-- одинокий, непризнанный, покинутый всеми королями и князьями, карикатура былого величия!"

Хотя в голове у меня не укладывалось, как умирающий среди великанов карлик может сравнивать себя с великаном, умершим среди карликов, все же меня глубоко взволновали слова бедняги Тюрлютю, совершенно заброшенного в свой смертный час. Я не сдержался и высказал, как меня озадачило, что мадемуазель Лоране не заботится о нем, хоть и достигла столь высокого положения. Не успел я произнести это имя, как у карлика в колыбели сделались жесточайшие конвульсии, своими бескровными губами он простонал: "Неблагодарное дитя! Я воспитал тебя, хотел тебя возвысить, взяв в свои супруги, учил тебя поведению и манерам в высшем свете, учил, как надобно улыбаться и кланяться при дворе, с каким достоинством себя преподносить... Ты отлично воспользовалась моими уроками и стала знатной дамой, у тебя и карета, и лакеи, и много денег, много гордыни, но нет сердца. Ты оставила меня умирать в одиночестве и несчастье, как умирал Наполеон на Святой Елене! О, Наполеон, ты никогда не любил меня!.."