Владимир Корнилов - Стихи (сборник) Страница 10

ВОЗНИЦА

На козлах развалился сатана,

Ему тысячелетье что минута,

Была бы только скорость задана —

И никакого дела до маршрута,

И все равно что завтра, что вчера

(Недаром преуспел он в стольких кознях...),

И все равно что пропасть, что гора, —

Покрасоваться только бы на козлах!

Пока большой и добрый, как медведь,

Его хозяин спит без передыха,

Ему просторно одному сидеть,

И хлещет, хлещет он по одрам дико.

Обманщик, обирала, шарлатан,

Едва ли понимает, жалкий дьявол,

Куда наш разнесчастный шарабан

Он, радуясь и пакостя, направил...

ОСТРОВ

На необитаемом острове

Живу и дышу, как могу,

И воспоминания пестрые

Давно не теснятся в мозгу.

И междоусобным баталиям

Сюда нипочем не достать —

На острове необитаемом

И тишь, и блаженная гладь.

Все нужное и все ненужное —

Дабы не случилось чего —

Зарыто. Забыто минувшее,

Грядущее отключено.

Забрался я в жадные заросли,

Где розы шипов лишены,

Где выданы жалкие радости

Беспамятства и тишины.

ВОЕННЫЙ ОРКЕСТР

Л. Лазареву

На площади на Маяковской

Гремят барабаны и медь.

С охотою не стариковской

В толпу затесался глядеть.

Во всю батальонную силу

Играет оркестр духовой,

Как вырыли немцу могилу

В суровых полях под Москвой.

И холодом бьет по подошвам

Знакомая звонкая дрожь,

И помню, что все это в прошлом,

В сверхпрошлом, а все-таки, все ж...

И с мукою давней и тайной

И полупонятной тоской

Слежу, как, свернув с Триумфальной,

Идет батальон по Тверской.

Пошли косяком годовщины,

А жизни остался — лоскут...

И вроде совсем без причины

Последние слезы текут.

1986

ПОГОДИНКА

На тихой улице Погодинке

Во имя мира и добра

Собачий лай трясет питомники

С полуночи аж до утра.

По тихой медицинской улице

Осенней полночью бреду

И слышу — узники и узницы

Опять почуяли беду.

Их лай то явственней, то глуше,

И вот уж — черт его дери! —

Не разбираешь: он снаружи,

А может, и во мне, внутри.

И постигая боль собачью,

Я словно сам в стальном лесу

Истошно лаю, горько плачу

И клетку истово грызу.

Не сыщешь доводов для сердца,

Ему неведомо досель,

Что нечего глядеть на средства,

Когда так благородна цель.

Но как безвыходно и сиро

Вдруг станет, отвлечешься чуть,

И все несовершенство мира

Обстанет — и не продыхнуть.

1961

НАВОДНЕНЬЕ

Дмитрию Сухареву.

Наводненье в Днепропетровске!

По проулкам и по дворам

Табуретки плывут и доски,

Подгребают лодки к дверям.

Это у Запорожья воду

Перекрыли, но все равно

Добывает себе свободу,

Как Петлюра или Махно.

Точно новая продразверстка,

План коварного ГОЭЛРО —

И плывет из Днепропетровска

Недограбленное добро.

...Будет всё — и террор, и голод,

Оккупация... А потом

Все страдания вспомнит город

И останется за бугром.

...Что мне отрочество и детство,

Еле брезжущие вдали?!

Мне в том городе нету места,

Да и немцы мой дом сожгли.

Но в бессоннице вижу воду,

Затопившую полкрыльца,

И гребущего на работу

Молодого еще отца.

СИГАРЕТА

Надежная вещь сигарета!

Сдави-ка покрепче в зубах,

Зажги — и не выдашь секрета,

Что дело и вправду табак.

Попыхивает светло-синий

Дымок её — символ добра,

И кажется: смирный и сильный,

Спокойно дымишь, как гора.

Какие огромные горы!

И море у самой горы!..

Какие кругом разговоры!

А ты втихомолку кури,

Молчи, что изъедены нервы,

О том никому невдомек,

Поскольку достойно и мерно

Восходит веселый дымок.

Хватает позора и горя,

А все-таки не обличай:

Покуривай, как крематорий,

И все это в дым обращай.

Пускай докатился до ручки

И весь лихолетьем пропах,

Но это не видно снаружи —

Торчит сигарета в зубах.

Я сам за нее укрываюсь

И что-то таю и темню,

Справляю последнюю радость,

Одну за другою дымлю.

1969

КОРНИ

Надо бы жить попроворней,

Строгость меня извела:

Взял — разменялся на корни,

И ни листвы, ни ствола.

Зряшно, подземно и слепо,

Все свое пряча внутри,

Маюсь без краюшка неба

И без полоски зари.

Жизнь ты моя нутряная,

Что же ведешь в никуда,

Роешь, меня зарывая?

Корень — он вроде крота.

Может, и мог бы покорно

Деревцем чахлым цвести,

Да разменялся на корни —

И ни ствола, ни листвы.

Что это — страх или подвиг?

Точный расчет или бред?

...А на земле и не помнят:

Помер такой или нет.

1974

КОМАНДИРОВКА НА СЕВЕР

Наконец-то поеду на Север.

Не с руки было и недосуг —

Маловато бывал там доселе,

Все сворачивал больше на юг.

А теперь, как чужую победу,

В руки суточные получу

И до самой до тундры доеду,

А точнее сказать, долечу.

«Север — клевер» — избитую рифму

В книгу Красную надо внести,

Чтоб об этих широтах надрывно

Никакой ерунды не плести.

Тем, кто бросил на Севере якорь

Не от радости и неспроста,

Не по нраву ни клевер, ни ягель,

Мерзлота, да и вся красота.

Ну, а я подобру-поздорову

Еду в край, где другому — беда,

Да и денег дают на дорогу

В два конца, а не только туда.

1986

НОСТАЛЬГИЯ

Нас такие

Ковали деспоты!..

Ностальгию хлебали с детства мы

И не скепсису,

Не иронии,

А доверились

Жажде родины.

Боль по родине,

По отечеству

Не пародии

Человечности!..

Поразила

Нас скорбь нелепая

По России, которой не было…

1 июля 1964

ЧЕРНЫЙ ДЕНЬ

Начинался черный день — смешно:

Было мне тринадцать без недели,

Сочинял я «Думу про Махно»

И считал, что нахожусь при деле.

Но отец, меня не ставя в грош,

О моих дерзаниях проведав,

Приказал: «Переведи чертеж» —

И насильно сунул мне рейсфедер.

Только что в седьмой я переполз,

До оскомины, до горьких слез

Ненавидя всякое ученье.

И опять — пожалуйста! — черченье.

Потому-то поднял дикий ор:

«Не хочу! Не буду! Лучше — розги...»

И вдруг дворник крикнул на весь двор,

Чтоб на окна клеили полоски.

Засмеялся я отцу в глаза,

В серые, уже не озорные:

И еще тянулось полчаса,

Прежде чем запели позывные.

...Взявши кружку, ложку, вещмешок,

Молча мой отец из дому вышел.

И никто мне помешать не мог.

И чертежник из меня не вышел.

1986

СМЕЛЯКОВ

Не был я на твоем новоселье,

И мне чудится: сгорблен и зол,

Ты не в землю, а вовсе на север

По четвертому разу ушел.

Возвращенья и новые сроки

И своя, и чужая вина —

Все, чего не прочтешь в некрологе,

Было явлено в жизни сполна.

За бессмертие плата — не плата:

Светлы строки, хоть годы темны...

Потому уклоняться не надо

От сумы и еще от тюрьмы.

Но минувшее непоправимо.

Не вернешься с поэмою ты

То ль из плена, а может, с Нарыма

Или более ближней Инты.

...Отстрадал и отмаялся — баста!

Возвышаешься в красном гробу.

Словно не было хамства и пьянства

И похабства твоих интервью,

И юродство в расчет не берется,

И все протори — наперечет...

И не тратил свое первородство

На довольно убогий почет.

До предела — до Новодевички

Наконец-то растрата дошла,

Где торчат, как над лагерем вышки,

Маршала, маршала, маршала.

...В полверсте от литфондовской дачки

Ты нашел бы надежнее кров,

Отошел бы от белой горячки

И из памяти черной соскреб,

Как ровняли овчарки этапы,

Доходяг торопя, теребя,

Как рыдали проклятые бабы

И, любя, предавали тебя...

И совсем не как родственник нищий,

Не приближенный вдруг приживал,

А собратом на тихом кладбище

С Пастернаком бы рядом лежал.

1972

* * *

Не было аналоя,

Ни к чему аналой,

Воля или неволя —

Ничтожны перед тобой.

Так что в любую пору,

Кляня до потери сил

Всякую власть без разбору,

Тебя лишь боготворил.

Жизнь шла не то чтобы криво,

А все-таки нелегко,

Но все равно к разрыву

Никогда не влекло.

Хоть с годами гораздо

Зорче стал и трезвей,

Но присягаю рабству