Андрей Дементьев - Утро начинается с любви Страница 10

и пруд зеленой тишиной зарос.

И знаю я – природа мне поможет

здесь разобраться в тайнах бытия:

и в том, что сердце вновь мое тревожит,

и в том, к чему стал безразличен я.

Поможет заглянуть в себя поглубже,

все оценить, проверить и понять…

И силы даст, чтоб быть правдивей в дружбе

и непреклонней в ненависти стать.

«Как я любил тебя, Россия…»

Как я любил тебя, Россия,

как верил я тебе,

когда

любовь и веру погасила

в иных сердцах

твоя беда.

Когда врагами называли

твоих сынов, моих друзей,

когда казалось, что едва ли

на свете есть любовь трудней.

Порою не хватало сил

подняться над тоской и плачем.

Я знал, что можно жить иначе,

но я всегда тобою жил.

Я верил —

в этом всплеске зла

ты не виновна, мать-Россия…

И вера эта нас спасла.

И за нее тебе спасибо…

Тютчев

По любви, а не по случаю

Я приехал в гости к Тютчеву

В заповедные места.

Как при нем – здесь Остуг здравствует.

Как в стихах – все так же царствует

Над Десною красота.

Смотрит он на нас из прошлого…

Боже мой, как мало прожито!

Ну, каких-то двести лет.

Из надежды и страдания

Родилась та строчка ранняя.

И грустит над ней поэт.

Как поклонник спиритизма,

Постигаю чьи-то жизни.

По чужой судьбе иду.

И опять перед глазами

Те же тени в белом зале

Исчезают на лету.

Человек с уставшим взором

Смотрит в лица без укора.

Как на звезды в вышине.

Потому что все он знает.

И печаль его земная

Каждый день жива во мне.

С той поры нам всем неймется —

Как же слово отзовется?

Только он предугадал.

Потому что был провидцем.

Потому что мог влюбиться,

Жизнь поставив под удар.

«Когда ко мне приходит юность…»

Когда ко мне приходит юность,

чтоб встреча та была легка,

предпочитаю с нею юмор

взамен учебного пайка.

И, мельком вспомнив Песталоцци,

на миг приму серьезный вид.

А юность весело смеется,

и шумно спорит, и острит.

И ей легко на самом деле

со мною говорить про жизнь

и поносить пристрастье к деньгам,

пока они не завелись.

И пироги с капустой лопать,

и слушать искренность мою,

не зная, что житейский опыт

я им вовсю передаю.

И просто радоваться встрече,

тому, что встреча так добра…

И никаких противоречий

всю ночь, до самого утра.

«В березовой роще стряслась беда…»

В березовой роще стряслась беда:

галчонок выпорхнул из гнезда.

А был еще он и слаб и мал,

ему для полетов не вышел срок.

Он черным камнем в траву упал

и как ни бился – взлететь не мог.

Не пропадать же галчонку здесь!

Пришлось мне с ним на березу лезть.

Я кладу летуна обратно

осторожной рукой.

Возвращаю галчатам брата,

возвращаю гнезду покой.

Мать приносит галчонку пищу.

Стих над рощею птичий грай…

– Подрасти-ка сперва, дружище,

подрасти, а потом порхай.

Мандельштам

Господь одарил Мандельштама

Талантом влиять на слова,

Чтоб добрые млели от шарма,

А злые теряли права.

Он ставил слова эти рядом.

Местами менял, колдовал.

А код, что в метафорах спрятан,

Ему целый мир открывал.

Но он обжигался при этом

Невидимым тайным огнем.

И чувствовал тень от предмета,

И музыку, жившую в нем.

Господь одарил Мандельштама

Талантом предчувствовать речь,

Где даже нежданная драма

Старалась надежду сберечь.

Но все нам начертано свыше:

Нельзя было в ужасах тех

Остаться поэтом и выжить,

Быть честным и верить в успех.

И рушился мир Мандельштама

Сквозь боль и растерянный взгляд…

А строки, как метки от шрама,

С тех пор в наших душах болят.

Отцы, не оставляйте сыновей!

Отцы, не оставляйте сыновей,

Не унижайте их подарком к дате…

Все можно изменить в судьбе своей,

Но только сыновей не покидайте.

Пока малы – за них в ответе мать —

От первых слез и до вечерней сказки.

Но как потом им будет не хватать

Мужской поддержки

И отцовской ласки.

Им непременно надо подражать

Своим отцам… На то они и дети.

Родную руку молча подержать.

Уйти с отцом рыбачить на рассвете.

Обида вас настигнет иль любовь, —

Не уходите… Вы им всех дороже.

Ведь в жилах сыновей отцова кровь.

И заменить ее уже никто не сможет.

«Я давно в эту тишь влюблен…»

Я давно в эту тишь влюблен,

в эту добрую красоту…

Лес – зеленый мой перезвон, —

где еще я такой найду.

Прямодушен ты, без затей.

Если вдруг заплутал грибник,

ты его добротой своей

к солнцу выведешь напрямик.

Если буря застанет вдруг

на пути грибника того, —

сколько дружеских мягких рук

от дождя сберегут его.

Как тогда хорошо прильнуть

головой к твоему плечу…

Лес мой, лес…

Я хоть чем-нибудь

на тебя походить хочу.

«Зимний пир – такой в лесу обычай…»

Зимний пир – такой в лесу обычай —

собирает много птичьих стай.

И плывет по лесу гомон птичий,

словно за столом звенит хрусталь.

Собирая корм, синицы скачут.

На снегу расселись снегири,

будто это расстелили скатерть,

вышитую пламенем зари.

Через сук салфетку перекинув,

над гостями клонится дубок.

Набросали птицы под осину

кучу вилок – отпечатки ног.

Щедрый вечер им на третье подал

с медом рог…

Ты только посмотри:

раскраснелись, словно от работы,

сытые смешные снегири.

И в густую хвою песни спрятав,

засыпают птицы на суках…

А внизу стоят, как поварята,

пни в огромных белых колпаках.

«Каждый день хожу я на свидань…»

Каждый день хожу я на свиданья

со своей печалью и судьбой.

Каждый день встречаюсь с поездами,

что спешат, быть может, за тобой.

Поезда не часто здесь бывают,

и не долго их горят огни.

Постоят минуту, повздыхают,

будто мне сочувствуют они.

И опять уносятся куда-то,

рельсами, как струнами, звеня…

Опускает руку виновато

семафор, похожий на меня.

Ну а где-то в городе далеком,

где гудки их слышны по утрам,

может, кто-то все стоит у окон

и грустит по этим поездам.

Возвращение

В старую Ригу вхожу на рассвете.

Тихо бреду сквозь былые века…

Я в восхищенье тогда не заметил,

Как родилась о ней эта строка.

Старая Рига – далекая юность:

Поднялся к небу готический лик.

Мне вдруг почудилось —

Юность вернулась

В сердце мое,

Но всего лишь на миг.

Все эти годы

Я жил в ностальгии:

Улицы вдаль,

Даугава, мосты.

Мы не стареем.

Мы просто другие.

Но не покинул нас

Зов красоты.

Старая Рига – счастливая память.

Ты никуда от меня не ушла…

Домский собор

Перед вечностью замер,

Как перед ним замирает душа.

Жаль, что теперь

Ты в другом государстве,

Старая Рига – сестра по любви.

Я говорю тебе с нежностью:

«Здравствуй!..»

И преклоняю все годы свои.

Борис Пастернак

Поэта я увидел в первый раз

Случайно в поликлинике Литфонда…

…Его друзья уже вернулись с фронта,

А время мне напомнило фугас

Замедленного действия, который

Потом взорвал стихами шумный город.

И этот взрыв нежданно сблизил нас.

Поэт стоял на сцене и молчал.

Он только что прочел стихи о мире.

Зал грохотал, как волны о причал.

Он улыбался, дожидаясь штиля.

Продолжив чтенье, вдруг на миг умолк,

Волшебную строку забыв угрюмо.

И зал ему подсказывал, как мог, —

Кто шепотом, кто радостно и шумно.

Потом напишут – он стихи забыл

Нарочно, чтобы убедиться,

Что юный зал его боготворил,

К кому он обращал свои страницы.

Но он-то знал, что не порвется связь

Меж ним и залом… Остальное – небыль.

И мысль его над залом вознеслась,

Чтоб возвратиться откровеньем Неба.

Спустя года он вспомнит вечер тот

И все слова в тиши исповедальной.

И вновь в его душе строка замрет,

Как и тогда – призывно и печально.

«На булавке бьется стрекоза…»

На булавке бьется стрекоза,

неподвижно выпучив глаза.

Крыльями прозрачно шелестит.

Кажется, рывок – и полетит.

Но булавка крепко, как копье,

пригвоздила на стену ее.

И, раскинув крылья, стрекоза

погасила круглые глаза.

Вытянулась в темную струну

и вернула дому тишину.

Так она в порыве и замрет,

будто приготовилась в полет.

Потерянный вечер

Включил сегодня я ток-шоу снова.