Александр Коренев - Черный алмаз Страница 10

Но, вожди, выдает лабаз...

Но наутро узки у вас,

Точно прорезь в прицеле винтовки,

Щелки глаз ваших. Точки глаз.

1979

В ПОСОЛЬСТВЕ

В дни годовщин парадных

Героев чтут, солдат,

Бывал и я на раутах

В одной из амбассад.

Но там награждали в зале,

Подняв за победу тост,

Не тех, кто воевали,

А тех. кто занял пост.

Хотел я уж послать их...

Но вдруг, или снится мне,

Стоит, гляжу, солдатик,

Убитый на войне,

Среди разодетых, замшевых, —

Дистрофик, почти скелет...

И поднимаются павшие,

Их тени, и з - т е х л е т.

Стоят, где столько столиков,

И столько хрусталя,

В истлевших гимнастерках...

С них сыплется земля.

Явились они и встали.

А мимо них, там и тут,

Все деятели в зале,

Как через дым, идут.

А рядом бокалы клацали

И речь о дружбе вел,

Брезгливо сщелкнув с лацкана

Щепоть земли, посол.

Я падал с вами, павшие,

И с вами воскресал,

Посла послав подальше,

Мы — покидаем — зал.

 1979.

МАЛЯР

МАЛЯР

Маляр стоит,

                     полдома побелив,

На известью заляпанной подвеске

Посередине

                   гомона

                               и блеска,

Скворцов и стекол!

                              Неба и земли!

Рассвета луч

                     касается ведра.

Он нарисован

                     кистью маляра.

А ветер, — вершины шевеля,

Дохнет-то розами, то керосином. —

В зеленом,

                  розовом,

                                 лиловом,

                                                 синем

Под люлькой колыхается

                                       земля!

Хохочет малый

На доске скрипучей.

Внизу — земля,

                        а под рукою —

                                               тучи.

Как яйца в пасху, размалевать их.

Он смог бы кистью,

                              если бы не лень.

Белит маляр,

                     покуда краски хватит,

Весь белым, синим

                              перемазан

                                               день!

И мне бы так,

                      размашисто,

                                          с утра

Торчать в просторе

                               вроде маляра,

И малевать,

                    влезая на леса,

Цветами радуги,

                          набором новым:

Зеленым,

               синим,

                          розовым,

                                         лиловым!

... Покуда черным

                             не зальет глаза.

1944.

ВО ТЬМЕ

Оно стучится, до захвата духа,

Оно стучится — глубоко, глухо —

Ведь грудь моя, как шахта, глубока.

Пусть врач к спине

                             прикладывает ухо,

Там ухает и ухает

                            кирка.

Я спать хочу... А там не слышат больше,

Там все стучат, все чаще, сгоряча:

Какой-то

              обезумевший

                                   забойщик

Все рубит, между ребрами,

сплеча!

Не жилы, то проходят коридоры,

Где гул один, где темноты потоп...

Трещат с натуги

                         ребровы

                                       распоры.

А он все рубит,

                        чертов углекоп!

И мыслей, мыслей там лишь вереница,

Закравшееся, пасмурное, там

Под сводами

                    отчаянье

                                  таится.

Как взрывом угрожающий

                                        метан...

Пусть не пройдет подземного грозою,

Кладя молчанья вечную печать.

Пусть не зальет — грунтовою слезою;

Потом попробуй помпой откачать!

Пускай идет — из глубины — все чаще —

Горючий уголь песни настоящей.

Чтобы над ним, над рдеющим от муки,

Над черным, раскаленным добела,

Ты обогрела

                    зябнущие руки,

Когда Россию

                      вьюга

                                замела.

1946.

СОЛДАТСКАЯ КУХНЯ

Я солдатская кухня

В развалинах города.

Я в пути, я в пути!

И года, чтобы спас их

От словесного голода,

С котелками ждут очереди впереди.

Я иду, как еда,

За штандартами красными.

А годов череда: исхудалые граждане.

В строй обратно зовет меня командир,

Только как бы в штрафбат я

Не угодил!

Пусть сдерут с меня лычки и снимут ремень

(Ну и что ж... отдохну,

Подождем перемен).

Пусть оставят лишь спички, да горсть табака,

Чтобы дым сквозь решетку

Пускать в облака.

Не хвалою, не лестью,

Только листьями радуем.

Только женщина истинная, если есть,

Будет рядом.

Я солдатская кухня, я им повар и бог!

Все раздам населенью,

До дна и до корки...

А когда, под конец,

У дороги на взгорке.

Ночь осыпет росой железо двуколки,

Будет сон мой,

Как затяжка махорки, глубок.

1947.

В ДВАДЦАТЬ ЛЕТ

Мои стихи!

                 Наверное, они

Служили мне защитою

                                   в те дни.

Ведь к жизни из немых своих потемок

Они рвались,

                     храня мой каждый шаг.

В беременной

                      удваивает так

Ее живучесть

                     будущий ребенок,

Порой на корточках, накоротке

Со смертью, в спешке,

При папиросной вспышке

Я их набрасывал

                          на коробке

Не авторучкой —

                          обгорелой спичкой.

О чем? О звездах, о людской отваге.

На переписыванье сил не трать:

В тылу врага не пишут на бумаге.

Здесь память —

                         вот и вся твоя тетрадь

А лес — чужак, он весь насторожен,

И звезд раздумие над головою...

Но как писалось

                         жадно и свежо!

И строчки пахли

                          потом и смолою!

И строчки пахли телом неусталым,

Где взмокла шея, а шаги легки,

И злобой жить

                       во что бы то ни стало.

Что скулы стискивает,

                                   как кулаки!

Когда, как волк,

                          неуловим и чуток,

Когда один,

                   когда кругом сосна,

А женщина —

                      невиданное чудо,

Как выдумка, как озаренье сна,

И жизнь

             все напряженней, все дороже,

И блеск в глазах,

И сердце ждать не может,

И гул боев ты слышишь наконец,

Твой каждый мускул

                                 полон жаркой дрожи!

Дрожит, как сдерживаемый жеребец,

От крови в жилах

                           злобного излишка

Иль оттого,

                   что ты еще мальчишка,

А лес — в рассвете —

                                 так алмазно рыж.

Ведь в двадцать лет —

                                   когда вот-вот и крышка -

Ты весь —

                 до жилки на виске —

                                                  горишь!

Сейчас бы мне

                       той жадности кусок,

Чтоб впитывать

                        все, что я вижу,

                                                  снова,

Как впитывает

                       пористый песок

Дождя неудержимость

                                   проливного!

В любви, в работе, даже и в беде,

Дышать вот так,

                         как в тех лесах, в походе!..

Стихи мои военные!

                               Вы где?

Ведь я вас не записывал

                                     в блокноте.