Анна Ахматова - Анна Ахматова. Стихотворения Страница 10

Б. А.

Как белый камень в глубине колодца,Лежит во мне одно воспоминанье.Я не могу и не хочу бороться:Оно-веселье и оно-страданье.

Мне кажется, что тот, кто близко взглянетВ мои глаза, его увидит сразу.Печальней и задумчивее станетВнимающего скорбному рассказу.

Я ведаю, что боги превращалиЛюдей в предметы, не убив сознанья,Чтоб вечно жили дивные печали.Ты превращен в мое воспоминанье.

А! Это снова ты. Не отроком влюбленным,Но мужем дерзостным, суровым, непреклоннымТы в этот дом вошел и на меня глядишь.Страшна моей душе предгрозовая тишь.Ты спрашиваешь, что я сделала с тобою,Врученным мне навек любовью и судьбою.Я предала тебя. И это повторятьО, если бы ты мог когда-нибудь устать!Так мертвый говорит, убийцы сон тревожа,Так Ангел смерти ждет у рокового ложа.Прости меня теперь. Учил прощать Господь.В недуге горестном моя томится плоть,А вольный дух уже почиет безмятежно.Я помню только сад, сквозной, осенний, нежный,И крики журавлей, и черные поля…О, как была с тобой мне сладостна земля!

Мы на сто лет состарились, и этоТогда случилось в час один:Короткое уже кончалось лето,Дымилось тело вспаханных равнин.

Вдруг запестрела тихая дорога,Плач полетел, серебряно звеня…Закрыв лицо, я умоляла БогаДо первой битвы умертвить меня.

Из памяти, как груз отныне лишний,Исчезли тени песен и страстей.Ей – опустевшей – приказал ВсевышнийСтать страшной книгой грозовых вестей.

Когда в мрачнейшей из столицРукою твердой, но усталой,На чистой белизне страницЯ отречение писала,

И ветер в круглое окноВливался влажною струею,Казалось, небо сожженоЧервонно-дымною зарею.

Я не взглянула на Неву,На озаренные граниты,И мне казалось – наявуТебя увижу, незабытый…

Но неожиданная ночьПокрыла город предосенний.Чтоб бегству моему помочь,Расплылись пепельные тени.

Я только крест с собой взяла,Тобою данный в день измены, —Чтоб степь полынная цвела,А ветры пели, как сирены.

И вот, он на пустой стенеХранит меня от горьких бредней,И ничего не страшно мнеПрипомнить, – даже день последний.

Почернел, искривился бревенчатый мост,И стоят лопухи в человеческий рост,И крапивы дремучей поют леса,Что по ним не пройдет, не блеснет коса.Вечерами над озером слышен вздох,И по стенам расползся корявый мох.

Я встречала тамДвадцать первый год.Сладок был устамЧерный душный мед.

Сучья рвали мнеПлатья белый шелк,На кривой соснеСоловей не молк.

На условный крикВыйдет из норы,Словно леший дик,А нежней сестры.

На гору бегом,Через речку вплавь,Да зато потомНе скажу: оставь.

Всё отнято: и сила, и любовь.В немилый город брошенное телоНе радо солнцу. Чувствую, что кровьВо мне уже совсем похолодела.

Веселой Музы нрав не узнаю:Она глядит и слова не проронит,А голову в веночке темном клонит,Изнеможенная, на грудь мою.

И только совесть с каждым днем страшнейБеснуется: великой хочет дани.Закрыв лицо, я отвечала ей…Но больше нет ни слез, ни оправданий.

Н. В. Н.

Уже кленовые листыНа пруд слетают лебединый,И окровавлены кустыНеспешно зреющей рябины,

И ослепительно стройна,Поджав незябнущие ноги,На камне северном онаСидит и смотрит на дороги.

Я чувствовала смутный страхПред этой девушкой воспетой.Играли на ее плечахЛучи скудеющего света.

И как могла я ей проститьВосторг твоей хвалы влюбленной.Смотри, ей весело грустить,Такой нарядно обнаженной.

Вновь подарен мне дремотойНаш последний звездный райГород чистых водометов,Золотой Бахчисарай.

Там за пестрою оградой,У задумчивой воды,Вспоминали мы с отрадойЦарскосельские сады

И орла ЕкатериныВдруг узнали – это тот!Он слетел на дно долиныС пышных бронзовых ворот.

Чтобы песнь прощальной болиДольше в памяти жила,Осень смуглая в подолеКрасных листьев принесла

И посыпала ступени,Где прощалась я с тобойИ откуда в царство тениТы ушел, утешный мой.

Всё обещало мне его:Край неба, тусклый и червонный,И милый сон под Рождество,И Пасхи ветер многозвонный,

И прутья красные лозы,И парковые водопады,И две большие стрекозыНа ржавом чугуне ограды.

И я не верить не могла,Что будет дружен он со мною,Когда по горным склонам шлаГорячей каменной тропою.

Приду туда, и отлетит томленье.Мне ранние приятны холода.Таинственные, темные селеньяХранилища молитвы и труда.

Спокойной и уверенной любовиНе превозмочь мне к этой стороне:Ведь капелька новогородской кровиВо мне – как льдинка в пенистом вине.

И этого никак нельзя поправить,Не растопил ее великий зной,И что бы я ни начинала славитьТы, тихая, сияешь предо мной.

Юнии Анреп

Судьба ли так моя переменилась,Иль вправду кончена игра?Где зимы те, когда я спать ложиласьВ шестом часу утра?

По-новому, спокойно и сурово,Живу на диком берегу.Ни праздного, ни ласкового словаУже промолвить не могу.

Не верится, что скоро будут святки.Степь трогательно зеленаСияет солнце. Лижет берег гладкийКак будто теплая волна.

Когда от счастья томной и усталойБывала я, то о такой тишиС невыразимым трепетом мечталаИ вот таким себе я представлялаПосмертное блуждание души.

По неделе ни слова ни с кем не скажу,Все на камне у моря сижу,И мне любо, что брызги зеленой волны,Словно слезы мои, солоны.Были весны и зимы, да что-то однаМне запомнилась только весна.Стали ночи теплее, подтаивал снег,Вышла я поглядеть на луну,И спросил меня тихо чужой человек,Между сосенок встретив одну:«Ты не та ли, кого я повсюду ищу,О которой с младенческих лет,Как о милой сестре, веселюсь и грущу?»Я чужому ответила: «Нет!»А как свет поднебесный его озарил,Я дала ему руки мои,И он перстень таинственный мне подарил,Чтоб меня уберечь от любви.И назвал мне четыре приметы страны,Где мы встретиться снова должны:Море, круглая бухта, высокий маяк,А всего непременней – полынь…А как жизнь началась, пусть и кончится так.Я сказала, что знаю: аминь!

Город сгинул, последнего домаКак живое взглянуло окно…Это место совсем незнакомо,Пахнет гарью, и в поле темно.

Но когда грозовую завесуНерешительный месяц рассек,Мы увидели: на гору, к лесуПробирался хромой человек.

Было страшно, что он обгоняетТройку сытых, веселых коней,Постоит и опять ковыляетПод тяжелою ношей своей.

Мы заметить почти не успели,Как он возле кибитки возник.Словно звезды глаза голубели,Освещая измученный лик.

Я к нему протянула ребенка,Поднял руку со следом оковИ промолвил мне благостно-звонко:«Будет сын твой и жив и здоров!»

Ждала его напрасно много лет.Похоже это время на дремоту.Но воссиял неугасимый светТому три года в Вербную субботу.Мой голос оборвался и затихС улыбкой предо мной стоял жених.

А за окном со свечками народНеспешно шел. О, вечер богомольный!Слегка хрустел апрельский тонкий ледИ над толпою голос колокольный,Как утешенье вещее, звучал,И черный ветер огоньки качал.

И белые нарциссы на столе,И красное вино в бокале плоскомЯ видела как бы в рассветной мгле.Моя рука, закапанная воском,Дрожала, принимая поцелуй,И пела кровь: блаженная, ликуй!

В последний год, когда столица нашаПервоначальное носила имяИ до войны великой оставалосьЕще полгода, совершилось то,О чем должна я кратко и правдивоВ повествовании моем сказать.И в этом помешать мне может толькоТа, что в дома всегда без спроса входитИ белым закрывает зеркала.Иль тот, кто за море от нас уехалИ строго, строго плакать запретил.

Высокомерьем дух твой помрачен,И оттого ты не познаешь света.Ты говоришь, что вера наша – сонИ марево-столица эта.

Ты говоришь – моя страна грешна,А я скажу – твоя страна безбожна.Пускай на нас еще лежит вина,Всё искупить и всё исправить можно.

Вокруг тебя – и воды, и цветы.Зачем же к нищей грешнице стучишься?Я знаю, чем так тяжко болен ты:Ты смерти ищешь и конца боишься.

Там тень моя осталась и тоскует,В той светло-синей комнате живет,Гостей из города за полночь ждетИ образок эмалевый целует.И в доме не совсем благополучно:Огонь зажгут, а все-таки темно…Не оттого ль хозяйке новой скучно,Не оттого ль хозяин пьет виноИ слышит, как за тонкою стеноюПришедший гость беседует со мною?

Да, я любила их, те сборища ночные,На маленьком столе стаканы ледяные,Над черным кофеем пахучий, тонкий пар,Камина красного тяжелый, зимний жар,Веселость едкую литературной шуткиИ друга первый взгляд, беспомощный и жуткий.

Соблазна не было. Соблазн в тиши живет,Он постника томит, святителя гнетет

И в полночь майскую над молодой черницейКричит истомно раненой орлицей.

А сим распутникам, сим грешницам любезнымНеведомо объятье рук железных.

Тот голос, с тишиной великой споря,Победу одержал над тишиной.Во мне еще, как песня или горе,Последняя зима перед войной.

Белее сводов Смольного собора,Таинственней, чем пышный Летний сад,Она была. Не знали мы, что скороВ тоске предельной поглядим назад.

Двадцать первое. Ночь. Понедельник.Очертанья столицы во мгле.Сочинил же какой-то бездельник,Что бывает любовь на земле.

И от лености или со скукиВсе поверили, так и живут:Ждут свиданий, боятся разлукиИ любовные песни поют.

Но иным открывается тайна,И почиет на них тишина…Я на это наткнулась случайноИ с тех пор всё как будто больна.

Как площади эти обширны,Как гулки и круты мосты!Тяжелый, беззвездный и мирныйНад нами покров темноты.

И мы, словно смертные люди,По свежему снегу идем.Не чудо ль, что нынче пробудемМы час предразлучный вдвоем?

Безвольно слабеют колени,И кажется, нечем дышать…Ты– солнце моих песнопений,Ты – жизни моей благодать.

Вот черные зданья качнутсяИ на землю я упаду,Теперь мне не страшно очнутьсяВ моем деревенском саду.

По твердому гребню сугробаВ твой белый, таинственный домТакие притихшие обаВ молчании нежном идем.И слаще всех песен пропетыхМне этот исполненный сон,Качание веток задетыхИ шпор твоих легонький звон.

Мы не умеем прощаться,Все бродим плечо к плечу.Уже начинает смеркаться,Ты задумчив, а я молчу.

В церковь войдем, увидимОтпеванье, крестины, брак,Не взглянув друг на друга, выйдем…Отчего всё у нас не так?

Или сядем на снег примятыйНа кладбище, легко вздохнем,И ты палкой чертишь палаты,Где мы будем всегда вдвоем.

И в тайную дружбу с высоким,Как юный орел темноглазым,Я, словно в цветник предосенний,Походкою легкой вошла.Там были последние розы,И месяц прозрачный качалсяНа серых, густых облаках…

Ты – отступник: за остров зеленыйОтдал, отдал родную страну,Наши песни, и наши иконы,И над озером тихим сосну.

Для чего ты, лихой ярославец,Коль еще не лишился ума,Загляделся на рыжих красавицИ на пышные эти дома?

Так теперь и кощунствуй, и чванься,Православную душу губи,В королевской столице останьсяИ свободу свою полюби.

Для чего ж ты приходишь и стонешьПод высоким окошком моим?Знаешь сам, ты и в море не тонешь,И в смертельном бою невредим.

Да, не страшны ни море, ни битвыТем, кто сам потерял благодать.Оттого-то во время молитвыПопросил ты тебя поминать.

Просыпаться на рассветеОттого, что радость душит,И глядеть в окно каютыНа зеленую волну,Иль на палубе в ненастье,В мех закутавшись пушистый,Слушать, как стучит машина,И не думать ни о чем,Но, предчувствуя свиданьеС тем, кто стал моей звездою,От соленых брызг и ветраС каждым часом молодеть.

Это просто, это ясно,Это всякому понятно,Ты меня совсем не любишь,Не полюбишь никогда.Для чего же так тянутьсяМне к чужому человеку,Для чего же каждый вечерМне молиться за тебя?Для чего же, бросив другаИ кудрявого ребенка,Бросив город мой любимыйИ родную сторону,Черной нищенкой скитаюсьПо столице иноземной?О, как весело мне думать,Что тебя увижу я!

Течет река неспешно по долине,Многооконный на пригорке дом.А мы живем, как при Екатерине:Молебны служим, урожая ждем.Перенеся двухдневную разлуку,К нам едет гость вдоль нивы золотой,Целует бабушке в гостиной рукуИ губы мне на лестнице крутой.

Когда в тоске самоубийстваНарод гостей немецких ждал,И дух суровый византийстваОт русской церкви отлетал,

Когда приневская столица,Забыв величие свое,Как опьяневшая блудница,Не знала, кто берет ее, —

Мне голос был. Он звал утешно,Он говорил: «Иди сюда,Оставь свой край глухой и грешный,Оставь Россию навсегда.

Я кровь от рук твоих отмою,Из сердца выну черный стыд,Я новым именем покроюБоль поражений и обид».

Но равнодушно и спокойноРуками я замкнула слух,Чтоб этой речью недостойнойНе осквернился скорбный дух.

Ты всегда таинственный и новый,Я тебе послушней с каждым днем.Но любовь твоя, о друг суровый,Испытание железом и огнем.

Запрещаешь петь и улыбаться,А молиться запретил давно.Только б мне с тобою не расстаться,Остальное все равно!

Так, земле и небесам чужая,Я живу и больше не пою,Словно ты у ада и у раяОтнял душу вольную мою.

И вот одна осталась яСчитать пустые дни.О вольные мои друзья,О лебеди мои!

И песней я не скличу вас,Слезами не верну.Но вечером в печальный часВ молитве помяну.

Настигнут смертною стрелой,Один из вас упал,И черным вороном другой,Меня целуя, стал.

Но так бывает: раз в году,Когда растает лед,В Екатеринином садуСтою у чистых вод

И слышу плеск широких крылНад гладью голубой.Не знаю, кто окно раскрылВ темнице гробовой.

Пленник чужой! Мне чужого не надо,Я и своих-то устала считать.Так отчего же такая отрадаЭти вишневые видеть уста?

Пусть он меня и хулит и бесславит,Слышу в словах его сдавленный стон.Нет, он меня никогда не заставитДумать, что страстно в другую влюблен.

И никогда не поверю, что можноПосле небесной и тайной любвиСнова смеяться и плакать тревожно,И проклинать поцелуи мои.

Веет ветер лебединый,Небо синее в крови.Наступают годовщиныПервых дней твоей любви.

Ты мои разрушил чары,Годы плыли, как вода.Отчего же ты не старый,А такой, как был тогда?

Даже звонче голос нежный,Только времени крылоОсенило славой снежнойБезмятежное чело.

Проплывают льдины, звеня,Небеса безнадежно бледны.Ах, за что ты караешь меня,Я не знаю моей вины.

Если надо – меня убей,Но не будь со мною суров.От меня не хочешь детейИ не любишь моих стихов.

Всё по-твоему будет: пусть!Обету верна своему,Отдала тебе жизнь, но грустьЯ в могилу с собой возьму.

От любви твоей загадочной,Как от боли, в крик кричу,Стала желтой и припадочной,Еле ноги волочу.

Новых песен не насвистывай,Песней долго ль обмануть,Но когти, когти неистовейМне чахоточную грудь,

Чтобы кровь из горла хлынулаПоскорее на постель,Чтобы смерть из сердца вынулаНавсегда проклятый хмель.

Для того ль тебя носилаЯ когда-то на руках,Для того ль сияла силаВ голубых твоих глазах!

Вырос стройный и высокий,Песни пел, мадеру пил,К Анатолии далекойМиноносец свой водил.

На Малаховом курганеОфицера расстреляли.Без недели двадцать летОн глядел на Божий свет.

Чем хуже этот век предшествующих? РазвеТем, что в чаду печали и тревогОн к самой черной прикоснулся язве,Но исцелить ее не мог.

Еще на западе земное солнце светит,И кровли городов в его лучах блестят,А здесь уж белая дома крестами метитИ кличет воронов, и вороны летят.

Зажженных рано фонарейШары висячие скрежещут,Всё праздничнее, всё светлейСнежинки, пролетая, блещут.

И, ускоряя ровный бег,Как бы в предчувствии погони,Сквозь мягко падающий снегПод синей сеткой мчатся кони.

И раззолоченный гайдукСтоит недвижно за санями,И странно царь глядит вокругПустыми светлыми глазами.

Я горькая и старая. МорщиныПокрыли сетью желтое лицо.Спина согнулась, и трясутся руки.А мой палач глядит веселым взоромИ хвалится искусною работой,Рассматривая на поблекшей кожеСледы побоев. Господи, прости!

И слава лебедью плылаСквозь золотистый дым.А ты, любовь, всегда былаОтчаяньем моим.

И мы забыли навсегда,Заключены в столице дикой,Озера, степи, городаИ зори родины великой.В кругу кровавом день и ночьДолит жестокая истома…Никто нам не хотел помочьЗа то, что мы остались дома,За то, что, город свой любя,А не крылатую свободу,Мы сохранили для себяЕго дворцы, огонь и воду.

Иная близится пора,Уж ветер смерти сердце студит,Но нам священный град ПетраНевольным памятником будет.

Нам встречи нет. Мы в разных станах,Туда ль зовешь меня, наглец,Где брат поник в кровавых ранах,Принявши ангельский венец?

И ни молящие улыбки,Ни клятвы дикие твои,Ни призрак млеющий и зыбкийМоей счастливейшей любвиНе обольстят…

Наталии Рыковой